Читаем без скачивания Отблеск - Даниил Лузянин

Даниил Лузянин

Отблеск

В густых зарослях смородины, крыжовника, в раскидистых ветвях слив, вишен и яблонь спрятался старый особняк. Территория, огороженная выцветшим деревянным забором, занимала шестнадцать соток государственной земли, и, помимо двухэтажного дома и сада, на ней располагалось ещё несколько приусадебных построек. С возвышенности, на которой располагался участок, открывался удивительный глазу вид на долину и широкую реку, начинавшуюся где-то в кроне соседских слив и уходящую в зелёную даль.

Особняк не особо ухожен, некоторые стекла треснули, доски поотлетали, краска выцвела и обшарпалась, крыша покосилась.

С утра сильно парило, после полудня должна была начаться гроза. Степан Николаевич сидел на скамейке в тени вишни, и вот уже краски померкли, потянул ветерок, а с юга выплыла огромная фиолетовая туча, охватившая полнеба. «Как будто окружать собирается, — подумал Степан Николаевич. — Ох, какой бой сейчас будет с бурей. Ну ничего, выстоим».

Грозовой фронт стремительно приближался, ветер крепчал, потянуло сыростью. Степан Николаевич поспешил в дом — на костылях не побежишь. Да и набегался в сорок втором.

Скрипучая дверь с мутными стеклянными вставками легко открылась — рассохлась. Войдя в полутемную прихожую, Степан Николаевич захлопнул дверь, щелкнул засовом, зажег свет. Замка он не имел, чтобы с ним не возились, если помрет. За окном совсем стемнело. От ветра распахнулась форточка.

— Ну, ну, — прикрикнул на нее Степан Николаевич, — брешь даешь? Сейчас помощь прибудет.

Он доковылял до окна и с силой захлопнул сопротивляющуюся раму. Редкие седые волосы на голове слегка растрепались, но Степан Николаевич не почувствовал этого. Он, не гася в коридоре свет, прошел в комнату. В этой дырявой, разваливавшейся коробке Степан Николаевич и проводил последние 73 года своей жизни. В одиночестве. На комоде, рядом со старым телевизором, среди прочих фотографий, а их было немного, стоял портрет родителей. Галина Сергеевна и Николай Борисович Септелинские серьезно глядели с почти выцветшего фото. Мать умерла в 1942-м от истощения. Отец — спустя четыре месяца — от ранения в голову. Степан Николаевич узнал об этом лишь в 1944-м, в госпиталь пришло письмо.

Сам Степан Септелинский повоевал немного. В 1942-м году разведывательный батальон, в составе которого он воевал, столкнулся с фрицами. Несколькими отделениями прочесывали лес. Тогда Степану Николаевичу и перебило ноги.

***

По лесу шли цепочкой, в метре друг от друга. Внезапно полоснуло автоматной очередью, несколько товарищей упали, но Степан успел прижаться к земле, залечь в редком кустарнике. Противник занял выжидательную позицию. Все немецкие солдаты, а их было семеро, попрятались.

Короткие очереди мешали сосредоточиться. Решили обходить немцев слева, с тыла. Степан прополз метров пять, когда немцы, заметившие движение, перешли на шквальный огонь.

Степан хотел скатиться в овраг, когда прозвучало три разрыва. Два невдалеке, а один совсем рядом. Все произошло мгновенно: земля содрогнулась, тело, подброшенное вместе с комками земли, перевернулось. Глаза оказались замазаны землей. В ушах звенело. Терялась ориентация в пространстве. Степана подташнивало, он как будто куда-то проваливался.

***

По земле забарабанил град, да какой крупный. Все посшибает, как в прошлом году, ни яблок, ничего не будет.

— Обстрел, бомбежка, все в укрытие, по подвалам! — кричал Степан Николаевич и ковылял на кухню.

Свет мерцал, напряжение проседало. «Сейчас как жахнет, все пробки повыбивает!» — подумал Степан. И точно, яркая вспышка, грохот — и свет погас, а вместе с ним затих холодильник. Дом замолчал, как — будто умер.

Степан Николаевич выпил стакан воды и снова вернулся в комнату. Там он сел в старое громоздкое кресло и хотел почитать газету, но потом вспомнил, что без света ничего не увидит.

За окном вся земля была покрыта градинками. Стеной шел ливень. Сверкало и грохотало.

Лицо Степана, освещаемое отблесками молний, исказилось. Он вспомнил, что почти в такой же тьме, шуме, стрельбе, криках, пытался приподняться, привстать, пошевелить ногами. И не мог. Это очень странное чувство, когда знаешь, что нужно сделать, и хочешь это сделать, но ноги не хотят тебя слушаться.

***

Да какие ноги. Степан наконец протер глаза и с трудом приподнялся. Вместо ног было кровавое месиво. На правой ноге штанина разорвалась почти до колена, а ниже на ниточках кожи свисали куски разрубленного мяса. Из раны сочилась горячая алая кровь и разливалась по студеной земле.

Штанина на левой ноге тоже разорвалась, пропиталась кровью. В нее попали осколки.

Контуженный, теряющий кровь, Степан Николаевич сумел крикнуть товарищей. К нему подбежал Мишка Белокамов, сдружились еще в самом начале войны. Достал бинты, марлю, стал бинтовать ноги. Марля тут же пропиталась насквозь.

— Держись, — сказал ему тогда Миша, — два фрица осталось, залегли! Но мы побьем их, побьем за тебя!

И убежал. Степан огляделся вокруг. Рядом лежали истерзанные тела еще четырех бойцов. «Надо бы проверить, вдруг еще живы», — подумал Степан, попробовал шевельнуться и потерял сознание.

Очнулся он в госпитале, на столе, когда с его ног сдирали марлю и все, что осталось от штанов. Рвали вместе с мясом, по живому. Жгло так, что Степан не выдержал, снова потерял сознание.

***

С потолка второго этажа потекла вода, сначала каплями, а потом струйкой. Ветер завывал в худой крыше, и вой этот разносился по всему дому. Степан Николаевич дрожащей рукой оперся на костыли и пошел на второй этаж. Там он бывал редко, только во время дождя, очень уж тяжело было подниматься по лестнице.

Посередине почти пустой комнаты стояли ведра, которые Степан подставил под прорехи в потолке. Здесь же стоял табурет, на который он присел.

***

В госпитале на табурете у его койки часто оказывался Мишка Белокамов. Рассказывал последние новости. А потом ушел с фронтом.

Через год, в сорок третьем, Степан стал потихоньку ходить. Левую ногу удалось сохранить, пришлось три месяца разрабатывать ее, ослабла. Да и сам Степан Николаевич стал заметно слабее.

К лету восстановился, остался при госпитале помогать. Чего только не повидал, похуже своего. Кто без глаз, кто без рук, кто без ног, обеих, по самые бедра. Каких страстей только не видел, каких криков, мольбы, не слышал. Многие умирали, не справлялись. «Сколько тысяч солдат прошли через наш госпиталь, — вспоминал потом Степан Николаевич, — каждый третий погиб».

В госпитале ему приходилось оформлять бумаги. Иной раз документов нет. Бывало, что опознают товарищи, но не всегда. Так и хоронили этих безвестных героев. До сих пор многие не знают, где их герои погребены.

За окном светлело. Дождь поумерил свою силу и теперь тихо шумел,