Читаем без скачивания «Если», 2011 № 09 - Журнал «Если»

Проза

Сергей Булыга

Я маленькая птичка

Я маленькая птичка. Перья у меня желтые, глазки голубые, а ножки бледно-розовые. У меня есть собственная клетка. Забот у меня почитай никаких — по целым дням прыгаю себе с жердочки на жердочку да чирикаю. Стыдно признаться, но красиво петь я не умею. Зато мой хозяин — генерал. Он меня очень любит и ценит. Бывает, он откроет клетку, сунет в дверцу палец, я сажусь на этот палец, как на жердочку, генерал смеется, вынимает меня из клетки — на пальце, конечно, — подносит к лицу и дает мне пить прямо из собственных губ. Если генерал перед этим курил, то слюна у него горькая, я начинаю чихать, и генерал опять смеется. А если он пил чай или вино, то слюна у него сладкая, я с удовольствием глотаю ее, а потом начинаю чирикать. Тогда генерал начинает носить меня взад-вперед по кабинету и приговаривать: «Вот так-то вот, чижик, вот так-то! Пой, веселись!».

Он называет меня чижиком, хотя я, конечно, никакой не чижик, моя порода поважнее.

Но об этом потом! Так вот, я маленькая слабенькая птичка, и потому обитай я где-нибудь в захолустье, меня бы уже давно сожрала кошка или еще кто-нибудь похуже. А в генеральский дворец кошек не допускают. Правда, однажды, наверное, лет пять назад, я видел здесь кошку. Какой тогда поднялся шум! Но в конце концов кошка была схвачена и выброшена в окно, а вся дворцовая прислуга была, говорят, арестована, их долго и с пристрастием допрашивали, но поскольку так и не удалось узнать, по чьей именно нерадивости это мерзкое животное смогло пробраться сюда, их всех тогда уволили и заменили другими. Что дальше было с уволенными, я не знаю.

А когда здесь появилась собака, охрана действовала быстро и четко. Собаку сразу прикончил дежурный офицер — с первого выстрела и прямо в голову. Зрелище было ужасное. Я тогда очень сильно испугался, четыре дня молчал, и дежурного офицера уволили. А может, с ним обошлись и построже — не знаю. Но зато я точно знаю — и помню, очень хорошо я это помню! — что тогда-то я впервые и услышал: «Чтоб ты сдох, красноногий!». Это он, дежурный, мне тогда сказал. Как будто это я во всем виноват, как будто я просил, чтобы он стрелял в собаку. Собака, конечно, была очень страшного вида, таких — я знаю, генерал рассказывал, — обычно натравливают на пойманных дезертиров, но птицами эти чудовища, конечно, не питаются, тем более такими маленькими и тщедушными, как я.

Тем не менее вначале была застрелена собака, затем арестован дежурный офицер, не знаю, как его зовут, точнее звали. А вот хозяина той злополучной собаки они так и не нашли! И снова заменили всю прислугу, а ко мне впервые был приставлен караул. Вот до чего, тогда подумал я, меня любит мой хозяин. И именно тогда же я впервые пожалел о том, что не умею красиво петь, а еще лучше, если бы я мог выражать свои мысли при помощи связной человеческой речи. Тогда бы я сказал генералу…

Нет, тогда бы я еще ничего толком не сказал, я тогда был еще слишком глуп. Но, честно признаюсь, лучше бы я и по сей день оставался таким же глупым, как тогда. Глупость — великий дар! Так, кстати, думает и генерал. «Да, чижик, черт возьми, хорошо быть дураком!» — порой говорит он мне. А после отнесет меня к клетке, резко стряхнет с пальца в дверцу, потом закроет дверцу на секретный замочек, спрячет ключик в пистолетную кобуру, сядет к окну и курит сигару.

Сигары он курит дрянные, дешевые. Это, говорят, у него такая привычка, он, говорят, вырос в бедной семье и до сих пор этим гордится. Повар, который пытался его отравить, уверял, что генерал сумасшедший, я слышал это собственными ушами, но так это на самом деле или нет, не мне судить. Повара присудили к повешению, доктор после говорил, что у генерала лошадиное здоровье, потому что он съел чудовищную дозу яда и даже не икнул. Доктор очень этому удивлялся, а потом вдруг исчез. А еще доктор говорил…

Но это было так давно, что я не помню тех странных и непонятных слов доктора, да и самого доктора я уже почти не помню. Почти не помню я и повара, потому что все это было очень давно, лет, может, двадцать или даже тридцать назад, я тогда был молод и глуп.

Я глуп и сейчас. Но по-другому глуп, хотя от этой разницы, честно признаться, не легче.

Но я отвлекаюсь! Итак, я маленькая, глупая, тщедушная, щепетильная птичка, и потому живи я где-нибудь вне генеральского дворца, меня бы уже давным-давно сожрала кошка, собака или еще кто-нибудь похуже. Под словом «кто-нибудь» я — не будем вилять — предполагаю человека. Ведь нельзя же быть настолько слепым и глухим, чтобы не замечать того, что хуже всего ко мне относятся не птицы и даже не звери, а именно люди, и особенно люди военные. Военные, те меня просто люто ненавидят!

Но к генералу это, конечно, не относится, генерал меня очень любит, можно даже сказать: он души во мне не чает. Я ем кашу с генеральского стола, пью прямо из генеральских губ, живу в его, генеральском, кабинете, и он же, генерал, меня лично охраняет.

А раньше, когда я жил в Главном государственном зале, прямо под личным генеральским штандартом, то при мне, как я уже говорил, денно и нощно стоял караул — четверо грозных гвардейцев с начищенными до блеска карабинами. Тогда, кстати, и клетка у меня была другая — золотая. Но после того как полковник Варакса ударил по ней саблей, разрубил непрочные золотые прутья и едва не зацепил меня самого, генерал приказал пересадить меня в стальную клетку. Стальная, конечно, не такая красивая, зато надежная. Но, как вы и без меня прекрасно знаете, на этом свете все весьма и весьма относительно. Так, например, и полковник Варакса тоже долгое время считался самым надежным офицером в армии, генерал ему очень доверял, а вот как оно обернулось! Когда полковника схватили и начали бить, он и не думал защищаться, а только злобно смотрел на меня и приговаривал: «Чтоб ты сдох, красноногий, чтоб ты сдох!». Но, во-первых, ноги у меня не красные, а бледно-розовые, это цвет мечты и нежности, а красный цвет — это цвет крови и насилия. Именно такого цвета и было лицо полковника Вараксы, когда его поволокли прочь из Главного государственного зала, он, полковник, был тогда весь в крови — и лицо, и мундир, — но всё продолжал злобно выкрикивать: «Чтоб ты сдох, красноногий, чтоб ты сдох!». Вот до чего, оказывается, ненавидел меня полковник Варакса, которому я ровным счетом ничего не сделал.

И не только ему, но и всем другим людям — как военным, так и штатским — я никогда ничего плохого не делал. Да и как я мог сделать? Кому, скажите на милость, я мешал или вредил? Я ведь по целым дням беспечно прыгал с жердочки на жердочку, чирикал свои незамысловатые, прямо скажем, дурацкие песенки — вот и все. Какой кому от этого может быть вред? Или я их объедаю, обпиваю? Так ведь нет — я кормлюсь одними объедками с генеральского стола и пью только его слюну, которую если бы не пил, генерал выплевывал бы на пол, и оттого была бы лишняя работа горничной.