Читаем без скачивания Метро 2033. Белый барс - Тагир Киреев

Тагир Киреев

Метро 2033. Белый барс

«Кто воспитывает дочерей, делая это благородно и терпеливо, для того они станут защитой от адского наказания»[1].

«Каждая мелочь с благодарностью возносит Господа. Однако вы [люди и джинны, имеете право выбора и ограничены в отдельных характеристиках и возможностях (к примеру, не знаете языков животных и растений), а потому] не понимаете [и не сможете понять] их прославления [как именно они восхваляют Творца]. [В границах земного и межгалактических пространств ни наука, ни что другое не поможет вам в этом, иначе вы получите существенную подсказку в столь ответственном экзамене, как жизнь.]».

«Если Сатана играет кем-либо из вас во сне, то никому об этом не рассказывайте»…

© Д.А. Глуховский, 2013

© Киреев Т., 2013

© ООО «Издательство АСТ», 2013

Пролог

– Как тебя зовут?

Волновой эффект дурман-травы становился все слабее и слабее. Кромешная пелена, такая приятная и теплая, обволакивавшая тело, постепенно рассеивалась и отпускала разум, собираясь мелкими комками где-то в районе желудка. Когда в голове зашумело, мужчина отчетливо услышал щелчки пальцев. Правое ухо. Затем, левое. И снова правое. Теперь звук равномерно поступал в сознание. После этого проявилась картинка. Лицо незнакомого человека в круглых очках постепенно обретало четкость. Вместе с тем возрастало и чувство дискомфорта – слышимое с видимым никак не могло собраться в единое целое, поэтому пришлось напрячься, чтобы звук щелкающих пальцев синхронизировался с их движением, а слова, произносимые незнакомцем, не отставали от его губ.

Пришедшего в сознание мужчину сразу затошнило. Поддавшись рвотному рефлексу, он лишь наблюдал за потоком блевотины, устремившейся из его рта в железную посудину, стоявшую рядом с кроватью. Судя по высохшим рисункам из желчи, застывших на посуде, такое происходило с ним не в первый раз.

– Ты помнишь, как тебя зовут? – повторил свой вопрос человек в круглых очках.

Мужчина, лежавший на кровати, отвернулся, борясь с очередным приступом тошноты и мерзким привкусом во рту, зажмурился и скользнул языком по высохшим губам, смачивая слюной надрывы, которые делали его речь невнятной и обрывистой.

– Не надо спрашивать меня об этом каждый раз, как я прихожу в сознание. Единственное, что я помню, – это как вы входите и выходите. Входите, а затем снова выходите.

– Прости, – незнакомец немного помолчал, а затем приподнял узорчатое одеяло, которым был укрыт мужчина, и оглядел его с ног до головы. Все тело было покрыто жутко раздувшимися волдырями, которые, лопаясь, выплескивали зловонную жижу цвета сукровицы с зеленью. Растекалась по ногам, рукам, груди, животу мужчины, она быстро впитывалась в простыни. – Пить хочешь?

Мужчина отрицательно дернул головой:

– Не хочу больше блевать…

– Хорошо. Давай я тебя умою.

Вот уже несколько дней человек в очках ухаживал за своим старым знакомым, омывая его тело медовой водой, постепенно избавляя от клочьев отмершей кожи и чистя раны. Лекарь не знал, что случилось с мужчиной, – последствия ли это пребывания на поверхности, или новая хворь, а потому аккуратно, раз за разом проделывал уже знакомую процедуру.

Сначала он омывал мужчине лицо, изувеченное до неузнаваемости: часть правой щеки разодрана до потемневшего основания зубов, вместо морщин – косые растрескавшиеся алые линии вместо глаз – обглоданные рытвины с потухшими зрачками, на носу – кровяной засохший нарост, часть волос на голове отсутствует. Затем выжимал небольшие струйки воды из махровой тряпки, чтобы те аккуратно стекли по шее, потому что прикоснуться к ней не представлялось никакой возможности – изувеченный сразу же испытывал острую боль, после чего переходил на плечи и грудь. Не боясь испачкаться, аккуратно протирал руки и мыл каждую кисть, чтобы инфекция не попала в глаза, когда изувеченный касался пальцами своего лица. Затем живот и все, что ниже. Когда дело доходило до ног, лекарь менял воду, споласкивал махровую тряпку и брался за них. Особенно тяжело давалось омовение ступней – пальцы ног были словно выкручены, выдернуты и переломаны, и от каждого прикосновения изувеченный сжимал зубы, преодолевая боль.

Когда омовение заканчивалось, лекарь выносил грязную воду из юрты, а затем умытый и переодетый в чистое возвращался с небольшим молитвенным ковриком, намазлыком, стелил его по направлению в сторону Мекки, где, как он надеялся, все еще была расположена Кааба[2], и долго молился.

– Именем Аллаха, милость Которого вечна и безгранична. Истинное восхваление принадлежит только Аллаху, Господу миров, милость Которого вечна и безгранична, Владыке Судного Дня. Тебе поклоняемся и у Тебя просим помощи. Направь нас на правильный путь. Путь тех, которым он был дарован. Не тех, на которых Ты разгневался, и не тех, которые сошли с него. Амин[3].

Обычно в это время, слушая молитву, изувеченный засыпал, но в этот раз стоило лекарю закончить молиться, он спросил:

– Зачем ты это делаешь?

– Зачем молюсь? – лекарь встал с коврика и подошел к изувеченному.

– Нет, вообще все это? Зачем ты ухаживаешь за мной? Ты мой родственник?

– Нет… Не совсем…

– Тогда тем более не понимаю…

– Я хочу помочь тебе, очистить душу…

– Помочь? – изувеченный попытался усмехнуться, но скривился от боли и тяжело вздохнул. – Мое тело все в дырах. Загляни, посмотри – есть ли там душа? Я не вижу…

– Если ты жив, значит, на это есть причины. И, раз уж ты жив, неужели ты не хочешь вспомнить, кто ты и что с тобой стало?

– Я и так знаю…

– Ты серьезно? – лекарь привстал с кровати и внимательно посмотрел на мужчину. – Ты вспомнил, что произошло?

Изувеченный попытался приподнять голову и взглянуть на свое тело. Не вышло.

– Нет… Но явно ничего хорошего…

Лекарь устало стянул с себя очки, потер глаза, а затем снова уставился на изувеченного.

– Как ты себя чувствуешь? Не против, если я покажу кое-что?

– Валяй, – скорчился тот.

– Хорошо. Одну минуту…

Лекарь поднялся с кровати, оттянул ткань, закрепленную над основанием входа, и вышел из юрты. В раскрывшейся щели изувеченный разглядел незнакомые очертания поселения и даже услышал птичью трель, но стоило ткани вернуться в основное положение, он тут же о них забыл. Теперь его взгляд цеплялся за все, что казалось ему приятным, красивым, что отвлекало от нескончаемой и занудной боли. Изнутри юрту затягивали выцветшие ковры, но они были малоинтересны. В этот раз он застопорился на покрывале.

Былое богатство этого покрывала – краеугольные узоры, линии, вышитые золотыми нитями по зеленому шерстяному полотну, изумрудная бахрома, окаймляющая его края, – померкло уже давно, но вызывало какое-то странное чувство. Хоть оно и было почти насквозь пропитано вонючей желчью, от него, пробиваясь через смрад, все еще исходил приятный молочный запах, запах ребенка. Такой знакомый и такой далекий.

Интересно, чье это покрывало?

Когда мужчина в очках вернулся в юрту, изувеченный медленно повернул голову в его сторону. Мешковатые брюки и рубашка в полоску висели на вошедшем, как на вешалке, и лишь спортивная кофта с тюльпаном и надписью латиницей на груди, накинутая поверх, казалось, пришлась впору. В руках он держал тетрадь с красной обложкой, какую-то ее часть. Поймав на себе взгляд изувеченного, лекарь тут же произнес:

– Было в твоем рюкзаке, когда мы тебя нашли. Знаешь, что это?

– Понятия не имею.

– Предположения?

Изувеченный поджал губы, размышляя над ответом:

– Туалетная бумага, судя по внешнему виду? И, похоже, что часть ее я уже использовал.

– Мне нравится, что чувство юмора не покидает тебя, – вздохнул лекарь. – Это дневник. Точнее, его половина. И я надеюсь, что записи помогут тебе кое-что вспомнить.

– Ты наверняка уже от корки до корки перечитал его. Так, может, просто расскажешь мне, в чем суть?

– Я бы с удовольствием, но не все они связаны между собой. А некоторые и вовсе вызывают целый ряд вопросов. Так что, позволь, я все же начну?

Когда лекарь оказался совсем рядом, он уселся на край кровати, затем аккуратно положил тетрадь себе на колени, слегка наклонился и посмотрел на изувеченного – его глаза застыли в одной точке, расположенной чуть правее незнакомца, и не позволяли себе ни толики лишнего движения.

Приняв этот взгляд как демонстрацию смирения и согласия, лекарь развернул страницу и принялся читать.