Читаем без скачивания Позывные Зурбагана - Валентина Мухина-Петринская

Глава первая

Я ПРИНИМАЮ РЕШЕНИЕ

«Путешествие в тысячи верст начинается с одного шага». Так сказал восточный мудрец По Лао-Тсе. Когда он это сказал, мне неизвестно, но сказано хорошо.

Что же было моим первым шагом в тысячеверстовом путешествии по жизни? Видимо, решение оставить спорт, маму, друзей, Москву и ехать на Байкал.

Если говорить откровенно, всего тяжелее мне было расстаться с мамой и Москвой, в которой я родился и вырос, а также с моим другом Алешей. Впрочем, Алеша решил ехать со мной. У него, кроме меня, никого нет на всем белом свете. Парню, то есть мне, уже шестнадцать лет, паспорт получил, но… я ведь никогда еще не уезжал один так далеко от мамы, разве что на несколько дней. У мамы длительные командировки приходились больше на лето, и она брала меня с собой. Я ей старался не мешать…

Мама у меня добрая, умная, талантливая и красивая, но жить ей на свете нелегко. И личная жизнь у нее не сложилась, и на работе (она кинорежиссер) всегда конфликты, неприятности, стрессы, и единственный сын Андрей Болдырев (это — я!) не слишком-то удался, с ее точки зрения.

Я много размышлял об этом — почему маме нелегко живется, и, кажется, понял почему. Все дело в том, что моя мама — ярко выраженная антидушечка.

Помните чеховскую «душечку», у которой совсем не было собственного мнения? У моей же мамы буквально на все есть собственное мнение, и это ей в жизни очень мешает.

Когда я, например, занял на чемпионате по фигурному катанию второе место, все знакомые и соседи радовались, в школе ликовали — и учителя и ребята, одна только мама заметно огорчилась и даже приуныла.

Помню, к нам зашел мой тренер Геннадий Викторович Чешков. Они с мамой пили кофе (я в это время уписывал трюфельный торт за всех троих) и беседовали как-то настороженно, словно не доверяя друг другу.

Геннадий Викторович сказал, что он доведет меня до «наивысших кондиций», что взгляд у него безошибочный, и так и сказал: «Я не я, если Андрюша не займет первое место на чемпионате страны!»

Геннадию можно верить: характер у него прямо-таки стальной. Он настойчив, даже деспотичен, но он один из лучших тренеров… Мама грустно посмотрела на меня.

— А зачем ему первое место? — спросила она, переводя взгляд на тренера. — Надеюсь, мой сын не тщеславен?

Геннадий Викторович стал говорить маме насчет престижа, но она пожала плечами.

— Какое отношение может иметь спорт к престижу!

Они поспорили. Расстались недовольные друг другом. Я, собственно, тоже антидушечка, в маму уродился, но я все же умею помалкивать, когда требуется, — я вообще не люблю спорить, — а мама не умеет. Ее заносит, как говорит мамин друг оператор Денис Попов.

Этот друг — славный дядька. Он лет десять как влюблен в маму и время от времени делает ей предложение. Мама неуклонно ему отказывает. Он, наверно, думает, что это из-за меня, и очень уж ко мне подлизывается. Много лет носил мне в подарок игрушки и шоколадки, пока я не растолковал ему, что я уже взрослый парень. Он отчаянно смутился и спросил: что же мне приносить? Я хотел было сказать, что ничего мне от маминых поклонников не надо, но он бы, наверное, обиделся, и я посоветовал ему приносить мне фантастику, которую я очень люблю. Денис Федорович хотел, чтоб я воздействовал на маму, но, по-моему, сыну это как-то даже не приличествует, не говоря уж о том, что я вовсе не мечтаю об отчиме. С какой стати маме выходить за кого-то там замуж, еще чего!

Тем более что, по моим наблюдениям, она всю жизнь любила лишь одного человека — моего отца. А отец любил ее. Это я точно знаю — насчет их взаимной любви. Почему они развелись, от меня скрыто. Тайна.

Бывает, что муж и жена после развода остаются друзьями. Так было у некоторых моих знакомых ребят. В нашей семье сложилось иначе. Не знаю, кто кому не простил и что именно, но они, любя друг друга, расстались навсегда. Не встречаются, не переписываются, не говорят по телефону. Мама никогда не рассказывала мне о моем отце, просто не желала о нем вспоминать.

Все, что я о нем узнал, — геодезист, первопроходец, окончил Московский институт инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии и посвятил жизнь освоению Сибири, — я узнал из его старых писем. Я до них добрался еще в шестом классе. Так вот, судя по этим письмам (почерк у отца крупный и четкий), мои родители глубоко любили друг друга. Непонятно, как и чем он мог так обидеть любимую, что она до сих пор этого ему не простила. (Письма и фотографии его, однако, хранит!) Мама даже алиментов никаких от него не принимала, когда я был. маленький. Правда, она хорошо зарабатывает. Может, они не сошлись характерами, взглядами или у них психологическая несовместимость?

На фотографиях он еще молодой. Теперь-то ему лет сорок уже будет. Да и маме под сорок, она только выглядит молодой.

Я их люблю обоих, хотя отца никогда в жизни не видел. Мне было всего четыре месяца, когда они расстались.

Я очень похож на отца, и это почему-то удивляет маму, как будто, если они не ужились, я уж и не должен быть похож на отца.

Вот с этого все и началось.

Приходит ко мне мой друг Алеша Косолапое с журналом в руках (мама была на киностудии, где она работает). Посмотри, говорит, Андрюша, это не твой ли отец? Андрей Болдырев? Ты ведь по отчеству Андреевич?

Я глянул и обомлел: мой отец! Статья о первопроходцах БАМа. В журнале было несколько таежных снимков, виды Байкала, фотографии шофера, бульдозериста, бригадира и портрет отца — во всю страницу.

Я смотрел, смотрел, никак не мог насмотреться, чуть не заплакал, до того хорошее лицо — доброе, мужественное, прекрасное.

— Славный какой у тебя отец… и мама тоже… замечательная, — вздохнул Алеша. (Родителей у него не было.)

— Можно мне вырезать портрет? — спросил я прерывающимся голосом. Оказалось, никак нельзя: журнал-то библиотечный.

Мы тут же обзвонили всех наших знакомых. Оказалось, что этот журнал выписывает Маринка (моя партнерша по фигурному катанию). Она не стала вырывать страницу, а подарила мне этот номер журнала. А потом Алеша достал мне еще один экземпляр. Вторую фотографию я стал носить в кармане курточки.

Когда я зашел к Маринке за журналом, она мне показалась грустной и подавленной. Я спросил, что с ней, но она не хотела портить мне настроение и ничего в тот раз не сказала. Несколько дней я с упоением читал и перечитывал статью «Первопроходцы». Маме я побоялся показать журнал, а вдруг порвет? Через неделю Марина позвонила мне и просила немедленно зайти к ней поговорить по очень важному делу.

Всю дорогу в метро и троллейбусе меня мучили дурные предчувствия. Что-то мне не понравился ее голос — совсем больной.

Маринка — удивительная девчонка: веселая, умненькая, способная и к наукам и к спорту, хороший товарищ. Я люблю ее, как родную сестренку. Мы дружили с Маринкой всю жизнь, потому что мама дружила с семьей ее дяди еще до нашего рождения. Марина и ее старший брат Яша — жили больше у дяди, их родители были вечно в плавании — то Атлантика, то Индийский океан или Тихий. Отец Маринки Фома Иванович Шалый — капитан дальнего плавания, мать Елизавета Николаевна — океанолог. Вот они оба и плавают на научно-исследовательском судне «Дельфин».

Учились мы с Маринкой в одной школе, только я закончил этой весной десять классов, а Марина — восемь. Это она первая увлеклась фигурным катанием, а затем и меня заинтересовала.

Геннадий Викторович сразу поверил в нас. Он заставлял нас тренироваться до полного изнеможения. А после того, как мы с Маринкой заняли на чемпионате второе место в парном катании, он стал уделять нам еще больше внимания: доводил до «наивысших кондиций». Пока однажды Маринке не стало дурно. Чешков сам помог ей — дал под язык какое-то лекарство — и развез нас по домам на своей машине.

Он объяснил, что так иногда бывает с сердцем у подростков из-за быстрого роста, и не советовал говорить об этом нашему врачу. Маринка вообще никому не сказала и мне велела молчать.

Теперь к тренировке ее пока Геннадий Викторович не допускал. Неудивительно, что я волновался.

Маринка ждала меня с нетерпением. Она сидела с ногами на диване, в красном платье и босиком. Дома был ее дядя — писатель Яков Николаевич Ефремов. На невысоком прямоугольном столике накрыли чай.

Мы придвинули столик к дивану. Я сел рядом с Маринкой, а ее дядя — в кресло.

— Как себя чувствуешь? — спросил я Маринку. Она хотела ответить, но у нее вдруг брызнули слезы.

— Да ты что?! — испугался я. Не похоже это было на Маринку. Никогда не видел ее плачущей; когда она больно расшибалась на льду, и то не плакала. Но она тотчас овладела собой.

— Пей чай, Андрей.

— Да что случилось?

Маринка порывисто повернулась ко мне, так что взметнулись ее темные, прямые, блестящие волосы.