Читаем без скачивания Стирающий грани - Гарфанг

Гарфанг

Стирающий грани

Блэссету

и всем, кто не боится заблудиться,

Единожды нарисованный узор должен воплотиться – и не столь важно, в какой форме.

Неуклюжее чудовище

Неуклюжее Чудовище – это я.

Правда, не постоянно я такой уж и неуклюжий, да и чудовищем был не всегда… Наверное.

Точно я не помню.

Моя голова пуста, как глиняный горшок, и я не могу оттуда выудить даже своего настоящего имени, не говоря уже о каком-то прошлом…

Да мрак с ним, с этим прошлым. К счастью, моя внешность – самый заметный порок, и поэтому утерянная память почти не стала объектом для насмешек. А к колкостям по поводу портрета я привык настолько, что почти перестал обращать на них внимание. Да, говоря откровенно, и вряд ли моя физиономия была когда-то намного привлекательнее и без жуткого рваного шрама, который теперь «украшает» всю голову от затылка до виска; даже если убрать ожег, что корявым пятном покрывал шею и полгруди, сомневаюсь, что кому-нибудь пришло бы в голову назвать меня хотя бы симпатичным. Моя зеленая грубая кожа и глубоко впалые глаза вместе с вытянутым черепом привлекают косые взгляды даже здесь, где относительно вольно относятся к представителям разных рас. Правда, никого похожего на меня я еще не видел…

Надеюсь, что пока не видел. Ведь моей сознательной жизни прошла только одна зима да почти вся весна, и то половину этого времени я провалялся, как бревно, пока затягивалась дырка в спине от чьего-то копья, с обломком которого меня и подобрали одним утром поздней осенью прямо посреди дороги пара крестьян, что возвращались с рынка…

Меня, не долго раздумывая, окрестили Шрамом и определили жить на скотный двор к поселковому учителю, так как не знали, что со мной еще делать.

Я спал на охапке сена и честно пытался отрабатывать свой хлеб: с утреца пораньше таскал воду, поил скот, а потом носил дрова для старой печки в низенький темноватый домик, который и был местной школой.

А потом явился какой-то маленький человечек из города, и долго думал, какой знак подала поселку всевидящая Судьба в виде моего появления, и куда, собственно, этот знак теперь пристроить. Он долго ходил взад-вперед, рассматривая меня снизу вверх (его макушка едва доходила мне до груди). Этот человек вконец утомил меня своими вопросами; но самое плохое было в том, что ни на один из них я не мог дать хоть сколько-нибудь четкий ответ. Да, я не помню, как меня зовут, сколько мне лет и так дальше. Я понятия не имею, где и когда моя и без того прекрасная физиономия набралась украшений в виде рваных шрамов. Так же для меня загадка, где и при каких обстоятельствах я получил копьем в спину, и почему я не умер от этой раны там же, на месте, как подобает существу богобоязненному. И в каком именно месте меня ранили, если вблизи поселка давно уже никаких боев не происходило… Вопросов было много, и все – один глупее другого; и когда я устал отвечать, то просто замолчал, воспитанно заложив руки за спину.

Человечек еще долго бегал взад-вперед, а потом распорядился позвать поселкового голову и велел причислить меня к числу обитателей деревни. Дороги Судьбы непонятны для нас; и если уже меня нашли именно в этой деревне, значит, так было суждено и для чего-то я тут нужен. По моему отличному здоровью, которое восстанавливалось нереально быстро после такой серьезной раны, можно было сделать выводы, что я еще молод, а, значит, должен пройти обучение вместе с остальной молодежью, и в день Равновесия получить свое предназначение наравне со всеми.

Это уже, конечно, давало мне куда больше прав, чем раньше. И хоть после того, как маленький человечек уехал, я так же продолжал ночевать на сене возле скота, но теперь я мог ходить в школу и участвовать в общих богослужениях наравне со всеми.

Хотя, если честно, я остался бы более довольным, если бы мне пришлось их пропускать…

Со школой было чуть веселее, но не намного. Вся эта учеба оказалась таким скучным занятиям, что я с трудом заставлял себя не заснуть во время урока, а пару раз таки начал храпеть под дружный гогот моих «сотоварищей». Это они прицепили мне к обычной кличке Шрам, с которой я уже пообвыкся, еще и Чудовище. И уже с легкой подачи Линсей прилипло еще и «неуклюжее».

Что же… Если быть предельно честным, то по сравнению с ней я именно Неуклюжее. Но это еще не самое худшее; беда в том, что я совершенно не умею обращаться с оружием. И когда я тайком подглядываю, как легко, словно в танце, кружится Линсей со своей рапирой, я понимаю, что никогда не смогу танцевать хоть сколько-нибудь похоже.

Вернее, я совсем не умею танцевать. Музыкальный слух – это еще одно, чего я лишен напрочь. Но если с этим примириться было достаточно легко, то смех этой противной девчонки в мой адрес, когда рапира еле поворачивалась в моей лапище, такая же неуклюжая, как и я, был очень обидным…

Но мастер Треш – теперь и мой учитель тоже, нашел выход из этого положения – вместо рапиры, которая на фоне моей мощной фигуры выглядела жалким прутиком, он дал мне в руки грубый тяжеленный топор на длинном топорище. И дело пошло на поправку – едва я взял его в левую руку (смех Судьбы – я еще и левша!), почувствовал его упрямую силу, как мы с топором просто слились воедино, и я начал выделывать им такие кренделя, что недавние насмешки других учеников быстренько превратились в зависть.

Кстати, у меня имеются сильные подозрения, что моя обучаемость тут ни при чем: это просто вспоминало тело, когда-то знакомое с таким видом оружия. И мой удар, пусть и некрасивый, был беспрекословно мощным. (Это даже слегка подлечило мое самолюбие: сам видел, как парни пытались взмахнуть моим топориком – и ни один не смог толком даже поднять его).

Наравне со всеми с приходом весны я принялся работать в поле, и через несколько дней понял, что и с такими работами я был ранее знаком. Кем я там ни был в той своей прежней жизни, но, видать, успел много чему научиться: я умел пахать и сеять, готовить еду и чинить одежду, ухаживать за животными и даже немного готовить лечебные смеси из трав. Эти мои открытия не прошли незамеченными; из бесполезной обузы для поселка я понемногу превращался в ценного работника.

«Если так пойдет и дальше, то меня – смех Судьбы! – еще поставят в один ряд с поселковой молодежью в день Равновесия и будут искать мне невесту», – думал я иногда, с легкостью таща за собою по полю борону, в то время как другие мужики втроем еле переставляли ноги, пытаясь волочить другую.

В этот год не без моей помощи поля и огороды в поселке были засеяны и посажены ровно в строк, так что даже осталось пару дней на подготовку к большому весеннему празднику – Призыву Судьбы.

Крестьяне старались от души – убирали свои жилища, чинили прохудившиеся за зиму крыши и стойла для скота.

Молодежь готовилась по-своему: подбирала лучшую одежду, а в школе вовсю практиковались в пении ритуальных песен.

И это было хуже любой работы, ведь даже самые маленькие из учеников знали эти песни лучше меня. Как я не старался, но запомнить вместе больше нескольких строчек у меня никак не выходило… И если до этого в поле я чувствовал себя почти героем, то здесь, на школьной скамье, я снова превращался в цель для насмешек.

– Знаешь, Шрам, если бы мы не знали, какой ты тупой, мы бы могли подумать, что ты отступник и просто не хочешь петь вместе со всеми, призывая Судьбу, – сказала как-то Линсей после очередной моей неудачной попытки чего-нибудь подпеть.

– Но никто же не обвиняет в отступничестве дерево или камень, ведь им не дано, – добавила она со слащавой улыбочкой, глядя мне в глаза.

– Так что и тебя мы не обвиняем, Шрамчик, не волнуйся.

Остальные ответили ее словам дружным гоготом – даже сопливые пацанята, сидящие в самом последнем ряду и только пытающиеся подпевать слова песен за старшими.

И тут я вскипел.

Если бы передо мною был мужчина или хотя бы юнец, он бы уже собирал свои зубы по ту сторону окна. Но Линсей, эта девчонка… Что я мог ей сделать?

Я только прорычал и, стиснув зубы от злобы, ломонулся к выходу.

Учитель Треш только махнул рукою – он знал, что останавливать меня бесполезно.

Чтобы куда-то согнать злость, я направился колоть дрова.

Под моим топором тяжеленные пеньки разлетались на щепки.

Ох уж эта Линсей! С каким бы удовольствием я огрел бы ее хоть разок по башке, будь она покрупнее… Но чего там бить-то? Все равно, что мошку. Может, среди остальных девчонок она и довольно высокая, но мне-то и до груди не достает. И чего она ко мне прицепилась? Жить я ей, что ли, мешаю? Или ее цепляет, что я не сохну по ней, как добрая половина парней поселка?

Если честно, то ее можно было бы назвать хорошенькой, даже очень. Точеная фигурка, медового цвета густые волосы, что роскошными локонами струятся по спине, и милое личико с золотистыми пылинками веснушек на носу. Если признаться, то я и сам ловил себя на том, что иногда исподтишка наблюдаю за ней. Но сказать, что она мне нравиться, было бы неправдой. Просто какое-то странное, непонятное ощущение охватывало меня всякий раз, когда я долго смотрел на Линсей, и всякий раз мне казалось, что вот-вот я вспомню что-то особенное, очень нужное для меня…