Читаем без скачивания Провинциальный конец света - Эла Бо

Начало

Глава 1

Впервые о конце света я в монастыре узнала. Есть у нас тут монастырек небольшой, уютный. Монашек там немного. Мы их всех как по-новому, так и по-старому имени знаем. И прошлое, и настоящее– все нам известно. Прямо как родные стали. Не могу сказать, что такая уж я молитвенница… Ну, все идут, говорят, что положено так: яблоки, куличи освятить, водички святой набрать, помянуть, свечки поставить, службу в большие праздники отстоять…

А случилось там вот что. У монахини Элекониды сдохли куры, причем все разом: ходили – ходили, вдруг падать стали. Куры – они ведь как люди. Сколько им не объясняй, что жрать надо экологически чистую еду, после монашек оставшуюся – так нет, все время норовят в ближайший овраг убежать, наклеваться всякой гадости. А так как грузная пожилая матушка Элеконида часто пребывала в молитвенном настроении, то и куры сбегали у нее регулярно. На упреки матушки игумении она привыкла бодро отвечать: « Господь сохранит…» – и вдруг такой прокол…

–Ох, ты… Господи, помилуй меня, грешную… потравились… Господи, помилуй… что же теперь делать-то?

Попричитав немного, нерадивая матушка решила хотя бы ощипать кур. Мол, хоть какая-то польза… Ощипала, как сумела: где-то перья торчали, где-то порезала, где-то кожу надорвала – торопилась, одним словом, да еще и впервые таким грешным делом занималась. После побросала тушки куриные в холодную комнату и пошла каяться матушке игумении. Игумения была как раз занята, сказала, что, мол, потом побеседуем и благословила идти обратно на рабочее место.

Вернувшись, матушка Элеконида прямо-таки застыла от ужаса: мертвые куры, голые, местами в крови, с остатками перьев, клочьями оборванной кожи деловито, как ни в чем не бывало, топтались на выделенной им территории, чего-то клевали, привычно кудахтали…

–Ой-и-у-и-а-а-а…! Господи, помилуй! Конец света! Помогите! Спасите! Антихрист пришел! Мертвые восстали! Помогите!!!

Ее истошный визг собрал всех, кто в это время находился в монастыре… жутко было… чувствуешь, как противный, холодный, липкий страх растекается по всему телу, вызывая мелкую дрожь. Вижу, монашки крестятся – тоже надо… вдруг поможет…

Ситуацию прояснил Николай, местный завхоз, слесарь, сантехник и еще много чего.

–Вот точно говорят: что кура– дура, то и баба– дура!

Игумения встрепенулась, бровки белесые нахмурила.

–Николай, что ты себе позволяешь?

–А что я позволяю-то? Это же кому рассказать – засмеют. Конец света у них…

История оказалась банальной. Игумения, желая поэкономить выделенные средства, наняла по-дешевке шабашников. Эти ушлые мужички увели у монашек подкисшее варенье, нагнали браги, процеженные остатки выкинули в овраг. Именно эти остатки и стали причиной таинственной « смерти» кур. В холодном же помещении хохлатки быстро оклемались…

–И что же ты раньше не сказал?

–Так занят был, матушка игумения. Вы же сами меня срочно на коровник отправили, даже слово сказать не дали. Быстрее, торопись… Опять там ваши монашки напортачили…

–Николай, немедленно замолчи. Нельзя монахинь осуждать – это грех. И вообще, институтов животноводческих они не кончали. Помолятся – Господь и даст умение.

–Значит плохо молились,– упрямый завхоз никак не желал уступать.– Если бы я знал, что матушка Элеконида так быстро обернется, то сразу бы сказал. То дак ее с лежанки не скинешь. Молитва у нее, видите ли. Своим храпом всю нечисть в округе распугала…

–Николай!

–Ладно-ладно… матушка игумения, кур-то забить надо. Все равно теперь сдохнут.

–Ну… вот и займись этим. Мать Элеконида, тебе я пятьдесят поклонов благословляю.

–Матушка, простите, по неведению я…

–Вот и покаешься. Чтобы в субботу на исповеди была. Лично проверю!

Глава 2

Я тогда в субботу тоже причастилась. Я ведь теперь уже опытная прихожанка, много чего знаю, а поначалу, помню, конфуз со мной приключился. Глупая бабка, в их Церкви первый раз оказалась, стою, значит, по сторонам оглядываюсь. Странно как-то, дай-ка, думаю, поспрашиваю кого-нибудь знающего. После службы мы со Светкой, соседкой моей, зашли в лавку, ну, свечки домой купить, записки подать. Там в тот день мать Диониссия на послушании была. Все знали, что она добрая, разговаривала всегда приветливо. У нее можно спросить.

–Мать Диониссия, а вот почему вы святых своих такими страшными нарисовали?

–В каком смысле? Почему они тебе страшными кажутся?

Все вокруг вдруг разом замолчали. Светка за рукав меня дергала, тянула к выходу.

–Пойдем-ка отсюда, позоришься тут!

–Да подожди ты! Я же узнать хочу. Перестань меня трясти!

–Что ты хочешь узнать, Агния?

–Чего вы их такими страшными нарисовали? Головы какие-то моршинистые, ручки сухонькие, ходят на цыпочках – как-то неправильно все.

–Ну, во-первых: рисовали не мы; во-вторых: иконы не рисуют, а пишут. Учись сразу правильно говорить. А в-третьих: это такое направление в иконописи. Понимаешь, существуют разные школы…

–Нет, не понимаю. Зачем вам школа? Надо было настоящих художников пригласить, которые умеют рисовать, то есть писать по-вашему. И чтобы люди приличные были, не малевали чего попало, а то я видела как-то картинки в журнале. Срамота одна: все голые, даже дети…

–Агния, подожди, ты не понимаешь…

–Чего понимать-то? Если денег не хватает, так скажите. Мы ведь не чужие, для Церкви-то не пожалеем…

Мать Диониссия засмеялась, остальные тоже. Светке все-таки удалось вытащить меня оттуда. Когда уезжала, монашки мне книжку подарили. Толстую такую, красивую, про иконы всякие. Только как-то все времени не находилось почитать…

Глава 3

Матушка Зиновия, единственная схимница на всю округу, была сухонькой бодрой старушенцией, на послушаниях не отставала от своих, более молодых сестер и еще на клиросе подвизалась. Петь, как прежде, уже не могла, но чтецом считалась отменным. Много не болтала, в споры не лезла, жила со всеми в мире и считалась местной праведницей. Когда матушка игумения поручила мне поухаживать за ней – вот уж я обрадовалась-то. Книжки у монашек выпросила, ну, чтобы совсем уж дурой не казаться. Весь вечер читала, думала, что все пойму, а чего-то вопросов как много появилось. Вот завтра и спрошу.

–Похоже, что ты, Агния, понятия не имеешь о том, кто такой Христос, не так ли?

Слова слетели с ее уст, как свежий ветерок, покачивавший верхушки деревьев у нас над головами, они были произнесены так тихо, что я, скорее, прочитала их по губам, чем услышала, но эффект от них проявился мгновенно в виде недоуменного выражения на моем лице. Прочитать целых три книги – и не знаю! Да там все написано, что нужно.

–Ну, а вы-то сами, что об этом знаете?– наконец произнесла я, вложив все свое презрение в каждое слово. Но матушка не торопилась говорить, она молилась. Пауза затянулась. Я уже было начала нервничать, когда она заговорила. Ее первые слова были произнесены тихо, почти шепотом, и предназначались лишь мне, напуганной железными канонами, строжайшими правилами, неизбежностью адских мук. Тон ее голоса был печален, она как бы о чем-то умоляла, в ее обращении не было ни тени гнева. Слова слетали с губ легко и мягко.

–Он был из тех, кто не привлекает к себе внимание. Если бы сегодня Он прошел по вашим улицам, никто из вас Его бы и не заметил. Человек с таким лицом, как у Него, не популярен в наше время, и уж точно Он не вписался бы в ваши представления о небожителях. Но Он был самым благородным из всех людей, которых знал мир. Он мог унять клеветников, даже не повышая голоса. Он никогда не шел напролом, никогда не добивался дешевой рекламы и никогда не делал вид, что Ему нравится то, что Его на самом деле раздражало. Он был настоящим до мозга костей. И сущностью Его была любовь. Люди понятия не имели о том, что такое любовь до тех пор, пока не увидели ее в Нем. Все, даже те, кто ненавидел Его, те, кто не удостаивали Его своим вниманием. Он заботился и о них, надеясь, что когда-нибудь они все-таки вырвутся из своего привычного плена и поймут, кто стоит теперь среди них. В любви Он был абсолютно искренен. Даже тогда, когда Его слова и действия обличали самые темные побуждения людей, они не чувствовали порицания. С Ним все ощущали себя в безопасности. В Его словах не было и намека на осуждение, а просто мольба: придите к Богу и Он освободит вас. Никому другому люди так скоро не доверили бы свои тайны. И если бы их грязным делишкам надлежало открыться во всей красе пред глазами кого-либо, они предпочли бы, чтобы это был Он. Я не говорю о слюнявом сентиментализме. Он любил, и по-настоящему любил – будь то фарисей или проститутка, ученик или слепой нищий, еврей, самаритянин или язычник– Его любовь могла объять всех. И многие прилеплялись к этой любви, когда видели Его. Немногие, однако, последовали за Ним, но даже те, кто провели с Ним недолгое время, спустя многие годы не могли отрицать того, что в те мгновения они испытали нечто такое, чего у них больше не было в жизни. Казалось, что Он каким-то образом знал о людях все, и любил в них то истинное, что было спрятано глубоко внутри.