Читаем без скачивания Солнце сияло - Анатолий Курчаткин

Курчаткин Анатолий

Солнце сияло

Анатолий Курчаткин

Солнце сияло

Роман

Журнальный вариант.

Всем, кого я любил и,

несмотря ни на что,

продолжаю любить

Проснувшись поутру довольно поздно, я увидел, что буря утихла. Солнце сияло. Снег лежал ослепительной пеленою на необозримой степи. Лошади были запряжены.

А.С. Пушкин. "Капитанская дочка"

Глава первая

Что говорить, лгать - недостойно, я это прекрасно осознаю. Но в прежние времена ложь, случалось, доставляла мне такой кайф - я просто не мог отказать себе в этом удовольствии.

Ложь в некотором смысле сродни деньгам. В том смысле, что, как и деньги, она дает чувство власти. При этом никаких забот о сохранности кармана. Наоборот: полная безопасность и тайное наслаждение знанием истины, которой владеешь лишь ты.

Вот и тогда, когда я обманул Ловца, сказав ему, что эта гёрл настоящее чудо и голос у нее - Галина Вишневская с Архиповой, а вместе с ними и Монтсеррат Кабалье отдыхают, я тоже элементарно упивался своим могуществом. Это еще то было зрелище - видеть, как Ловец плывет от счастья. "Да, в самом деле?" - с блаженной улыбкой вновь и вновь просил он подтвердить мое заключение. "Нет, ну о чем разговор!" - отвечал я - с такой страстной серьезностью, что никакой детектор лжи не смог бы уличить меня в фальши.

Знать бы, что произрастет из всего этого, я бы заткнул себе пасть собственным кулаком. Залил ее раскаленным свинцом, зашил суровыми нитками. Через край, крупной стежкой, как подворотничок к гимнастерке.

Но что проку сожалеть о случившемся. Сослагательное наклонение - дурная вещь. Сделанного не вернешь, и "быкать" - это попытка оправдаться перед историей своей жизни.

Но эта ложь Ловцу все и переменила в моей жизни.

А как до того мне фартило. Так, во всяком случае, кажется мне теперь, задним числом. Хотя тогда вовсе и не казалось.

Когда мы познакомились с Ловцом, я обретался в Москве уже несколько лет и успел порядком врасти в ее каменистую почву. Мне было куда пойти, с кем провести свободное время, а главное - я научился выдаивать из ее тугих сосцов свою порцию презренного металла, которой мне вполне хватало и на то, чтобы быть сытым, и на то, чтобы ходить пристойно одетым, а также иметь кое-какой жирок на тот случай, если жизнь обратится ко мне своим тылом.

Правда, так получалось, что жирок этот неизменно висел не на моих костях. Расчетливости Господь послал мне не с лихвой, и при своей склонности, как я уже теперь знаю, к авантюризму весь скапливающийся жирок я раздавал по чужим карманам. Следовало бы отметить, мне нравилось это делать. Замечательно было чувствовать свое могущество. Давая деньги в долг, ощущаешь себя таким гигантом - будто достаешь головой до облаков, и я не мог отказать себе в этом ощущении. Когда еще я снял свой первый клип и получил на выходе три с половиной тысячи баксов чистыми (по тем временам, 1994 год, страшные деньги), я их все тут же ссудил главе бригады, строившей декорации. Это был хлесткий жилистый парень лет тридцати, ростом за метр восемьдесят, а весу в нем - килограммов семьдесят, не больше, не тело - а сплошные перевивы мышц. Я им любовался - такой он был замечательный экземпляр мужской породы. Он только недавно освободился из заключения. И ему нужны были деньги, чтобы организовать свое дело, встать на ноги. Чтобы завязать с тем занятием, к которому пришлось вернуться после отсидки. Занятие его было - выбивать для заимодавцев деньги из должников. И ужасно ему хотелось завязать, начать солидную жизнь. Браткам моим - тоже это все уже поперек горла, говорил он. Бригада его, что строила декорации, как раз этими братками и была. Конечно, я ссуживал те свои три с половиной тысячи зеленых не с концами, я собирался их получить обратно, но вышло, что они ушли от меня навсегда. Государство это же официальный рэкетер, говорил мне бывший бригадир моей строительной бригады, объясняя при встрече, куда ушли деньги. По его выходило, что он заплатил и за то, и за это, дал взятку и тому, и этому, а в итоге, чтобы открыть свое дело, денег не осталось.

Тот случай послужил мне хорошим уроком. Я перестал развешивать уши и складывать все яйца в одну корзину. О нескольких месяцах, которые прожил, перебиваясь с хлеба на воду и ходя с подтянутым к позвоночнику животом, мне до сих пор не хочется вспоминать. Племяннику Рамо, которого так осуждал Дидро за его прихлебательство, было хотя бы куда пойти постоловаться, а мне - впору садиться в подземном переходе с протянутой рукой. Но отказать себе в удовольствии одалживать деньги я не смог. Зачем доверять их какому-то незнакомому дяде в банке, когда можно отдать друзьям?

Собственно, то обстоятельство, что на моих собственных костях, когда возникла нужда, не оказалось ни грамма жирка, и загнало меня в капкан, из которого я не смог выбраться самостоятельно. Не Ловец бы, может быть, я вообще гнил бы уже где-нибудь в земле.

Впрочем, если вести отсчет, что когда из чего проистекло, то нужно, наверно, обратиться к той поре, когда после дембеля я решил никуда не уезжать из Москвы и остаться в ней.

Я был призван отдать священный долг родине в одной стране, а демобилизовался в другой. Того, что такое случится, не могли предсказать даже наши замполиты, у которых, о чем ни спроси, на все всегда был ответ. Тем более не мог предположить такого никто из нас, служивших срочную.

Я служил не в самой Москве, а в Балашихе - километров двенадцать от Москвы, ну, может, пятнадцать. И даже, если быть совсем точным, не в Балашихе, а рядом, в лесу - в батальоне охраны штаба войск ПВО. Ночь спишь вечером в наряд и сутки в карауле. Пришел из караула, ночь спишь - вечером снова в караул. До Москвы нужно было добираться автобусом, а потом еще электричкой. Электричка приходила на Курский вокзал, и с той поры Курский вокзал долго был для меня пуп Москвы, ось, вокруг которой она вращает ревущий автомобильными моторами гигантский жернов своего мегаполиса.

Из леса, где однообразным хороводом нарядов проходили дни моей службы, до гранитов, асфальтов и фонтанов Первопрестольной был полный час разнообразной езды, но оттуда, откуда меня призвали отдать отечеству свой гражданский долг, место моего лесного проживания смотрелось самой Москвой, и родители в письмах то и дело величали меня москвичом. Им было лестно, что тайной волей высоких судьбоносных решений их сына определили пусть и не в Кремлевский полк оловянно стоять на часах перед Мавзолеем, но тоже все-таки не в последнее место - охранять полковников и генералов в секретных бункерах. Особенно было лестно отцу. Он в своей молодости, пришедшейся на начало 60-х, пытался штурмовать столичные крепостные стены, но, как я понимаю, его крепко полили с них раскаленным варом, и очаг ожога остался в нем глухой болью на всю жизнь. Даже вот такое сомнительное достижение, как моя срочная служба по охране подмосковных бункеров, виделось ему от этой боли некоей жизненной победой. Он первый и зажег во мне эту мысль - остаться в Москве. "Конечно, ты еще не нашел себя, тебе еще предстоит себя обретать, - написал он мне. - Но это как раз и хорошо. Ведь ты человек, который не может без цели, а Москва именно для таких. Главное, чтобы ты поскорее понял, чего хочешь от жизни".

Он был прав, я тогда еще не имел понятия, чего я хочу от жизни. Не представлял, что мне в ней делать. Но точно так же он прав был и в том, к какому разряду человеческих типов я принадлежу. А я принадлежу к тому типу, которому без жизненной цели - как алкашу без бутылки. Как наркоману без дозы. Ей-богу, никакого преувеличения. Не более чем сравнение, причем еще не самое сильное.

Но, наверное, я бы не решился последовать отцовской рекомендации, если б во мне не играло материнской крови. Отцу можно посочувствовать, спутница жизни ему досталась еще та. Степная кобылица. Причем она оставалась не до конца объезженной еще и тогда, когда мы с сестрой уже выросли. Не в смысле, что мать наставляла ему рога, - об этом я сказать не могу ничего. Тут, надо полагать, дело обстояло так же, как и у всех. Ее все время тащило куда-то в сторону из колеи, в которую была вправлена жизнь, вот я что имею в виду. Она на каждом шагу совершала поступки, касательно которых, стремясь к самому нейтральному определению, следует употребить слово "незаурядные". Однажды, например, она привела в дом и поселила у нас мальчишку-негритенка с соседней улицы. Да, как кому ни покажется странным, в наших утопших среди брянских лесов семидесятитысячных Клинцах обитал такой экзотический экземпляр - дитя жаркой страсти дочери лесных Клинцов и сына черной Африки, чьи жизненные пути неисповедимым образом пересеклись в тогдашней столице СССР - все той же Москве. Сын черного континента по охлаждении страсти к дочери славной Брянщины оставил ее, а дочь Брянщины привезла рожденного ею, как сказали бы в старые времена, выблядка на свою малую родину, доверив его воспитание бабушке. Грубое для современного слуха слово "выблядок" более чем уместно в отношении такого несчастного плода любви, оказавшегося никому не нужным и рожденным лишь для того, чтобы с утра до вечера выслушивать проклятия не менее несчастной старухи, получая от нее бесконечные оплеухи и тумаки. Старуха, кроме того, еще и основательно закладывала за воротник, и негритенок даже в зимнюю пору украшал улицу своим присутствием с утра до вечера.