Читаем без скачивания 22 рассказа - Пол Теру

Пол Теру

22 рассказа

Фриц вернулся

Я родился в 1937 году в Берлине. Моей матери было восемнадцать. Полтора года она скрывала меня ото всех. Наверно, мой отец был какой-то презренный человек — еврей или цыган я о нем так ничего и не узнал. В 1945-м мать добилась разрешения эмигрировать «в статусе беженцев» и вышла замуж за некоего Вольфи. Мы сели на пароход и поплыли в Австралию. Никто из нас не говорил по-английски. Разместили нас в загородном лагере беженцев, разместили в бараках. Через год дали направление в предместье Мельбурна. Там мы зажили счастливо, но через полгода мать и Вольфи разбились на машине. Мать погибла, а Вольфи получил очень тяжелые травмы и не мог обо мне заботиться.

Когда за мной приехали из приюта, миссис Даггер, которая жила в соседнем доме, сказала: «Да мы его к себе можем взять, запросто. Он для нас как родной. Фриц хороший парень, не дармоед». Меня зовут Фред, но в Австралии я для всех был Фрицем — потому что немец.

Миссис Даггер не стала настаивать на своем предложении. Она смотрела, как я сажусь в машину. А потом подошла к дверце и погладила меня по голове. И сказала каким-то необычным голосом: «Ну, Фриц, всего хорошего. Держи ухо востро».

Меня отправили в «Фрейзеровский дом призрения мальчиков-сирот». Как ни удивительно, мне там было хорошо. Старшие ребята за меня вступались. Когда через три года Вольфи, хромая, — он так по-настоящему и не выздоровел после катастрофы — явился меня забирать, я перепугался до смерти. Он устроил, чтобы мы вернулись в Германию. Добирались мы морем. Всю дорогу он надо мной издевался. Я начисто не понимал, зачем он потащил меня с собой да и теперь не понимаю. Вскоре после прибытия в Гамбург он бросил меня на произвол судьбы. Меня приютила одна старушка. Впервые в жизни меня кто-то обнял с любовью. Обнявшись, мы зарыдали — слезы текли без конца. Несмотря на юный возраст, я устроился работать в ресторан — жизнь в Германии налаживалась. Потом, скопив немного денег, я поступил в школу гостиничного персонала. Работал в гостиницах, дослужился до управляющего, а в конце концов возглавил всю компанию — большую сеть отелей.

Наша компания вела переговоры о приобретении отеля в Мельбурне. И вот, спустя сорок лет, я туда вернулся. На выходных поехал по старым местам. Отыскал миссис Даггер. Она сидела на террасе своего дома, совершенно слепая.

— Я когда-то жил на этой улице, — сказал я. — Очень давно.

Едва услышав мой голос, она в слезах воскликнула:

— Фриц вернулся!

Вскоре она умерла. Ее сын рассказал, что она все время вспоминала меня, и только когда я вернулся и она узнала, что у меня все сложилось хорошо, смогла отойти с миром. Все эти годы ее мучила совесть за то, что она позволила увезти меня в приют.

Упрямый мальчишка

Жизнь у меня не такая, как у всех, много трудностей, но моему отцу пришлось еще труднее. Сейчас ему пошел седьмой десяток. Чуть ли не с раннего детства я видел в нем своего мучителя.

В четыре года я заболел свинкой в тяжелой форме. До болезни я развивался нормально, но после сделался непослушным и своенравным. Я не слушал взрослых — просто не обращал на них внимания. Поступал назло отцу, а он был большой поборник дисциплины: морская пехота США, две командировки во Вьетнам. «Слушай меня!» Но я не слушал. Он меня шлепал — иногда так сильно, что тело ныло несколько дней. Бил по рукам, выворачивал уши, загонял в угол и заставлял стоять. Требовал называть его «сэр». Чем старше я становился, тем суровее становились наказания. Хуже всего было стоять на коленях на ручке швабры. Мне приходилось простаивать так часами. Тогда мне было лет семь-восемь. И так год за годом. Я грубил, дерзил и так далее — если верить отцу. Учеба в школе у меня тоже не ладилась. Там кары были помягче, но, увидев мой табель, отец вообще свирепел.

Лет в тринадцать мне проверили зрение. В школе у всех проверяли. Я не выдержал теста. Окулист выписал мне рецепт на очки и порекомендовал проверку слуха. Слух мне проверяли несколько месяцев, вновь и вновь, иногда — целой группой врачей или в присутствии студентов-медиков. Некоторые спрашивали: «Почему ты весь в синяках?» Я отвечал: «Упал».

Оказалось, я почти полностью глухой — из-за свинки. Мне подобрали два слуховых аппарата. Для меня началась совсем другая жизнь, хотя характер все равно остался бунтарским. Одноклассники смеялись над моими «наушниками». Учиться я стал лучше, но дома атмосфера стала мрачная.

Мой отец стал угрюмым — его мучила совесть. Иногда, когда я его навещаю, мне кажется, что он на грани самоубийства, и я изо всех сил пытаюсь его успокоить, вывести из депрессии. Это настоящий крест для нас обоих. Он до сих пор не устает просить у меня прощения. А я говорю: «Ты же не нарочно…»

Мои священники

В 1950-е годы я был католиком. Я учился в мужской католической школе, где все предметы преподавали священники. Я никогда не слышал, чтобы священники к моим соученикам приставали. Но отчетливо помню, что я лично их боялся и, наверно, повиновался бы любому их приказу.

Позднее священники произвели на меня впечатление, которое перевернуло мою жизнь. В девятом классе мы каждую неделю ходили в бассейн YMCA[1], где было принято плавать нагишом. Я этого стеснялся, но другие — ничуть. Мы все были голые. Вспоминаю, как священники входили в раздевалку и искали себе свободные шкафчики. Они носили длинные черные сутаны, четырехугольные шляпы-биретты и черные носки. Священники раздевались вместе с нами: аккуратно складывали одежду и убирали в шкафчики.

Полностью обнаженные, они вели нас в бассейн, от которого воняло хлоркой. Они ныряли с трамплина или давали нам уроки плавания. Научили подбирать предметы со дна бассейна — «работать водолазами». Показывали приемы спасения утопающих. «Никогда не позволяйте, чтобы тонущий за вас уцепился. Он вас за собой утащит».

Вспоминая о священниках, я вижу перед собой только их обнаженные тела, без риз или сутан казавшиеся громадными и бледными. Люди как люди: бледная кожа, волосатые ноги. Со временем я перестал верить в их могущество и уж тем более в духовный авторитет. Время бежало, и священники казались мне все неприятнее — из-за своих тел. Потом, когда я уже взрослым начал размышлять об этих посещениях бассейна, то вообще возненавидел священников: зачем они притворялись могущественными? Так я незаметно утратил веру в Бога.

Школьные годы

Как и многих мальчиков моего поколения, меня отдали в школу вдали от дома. Мой отец, офицер индийской армии, служил в гарнизоне в Барейли. Он мог отдать меня либо в школу в каком-то горном городке — в Симле, например, — либо в пансион в Англии. Он выбрал Англию. Туда я и отправился, семи лет от роду, в сопровождении матери она пристроила меня в подготовительное отделение и уехала, а раз в два года возвращалась удостовериться, все ли у меня в порядке. Я знаю, теперь это выглядит дико, но тогда так было заведено. Я имею в виду 1930-е годы: я родился в 1928-м, и мою учебу в частной школе оборвала война в Европе.

Мать умерла. Об этом мне сообщил директор: отвел в сторону, говорил со мной очень любезно, а его жена Винни — мы ее называли Пуделихой — напоила меня чаем.

— Твой отец приедет и тебя заберет.

Мне было десять лет, но на вид — меньше: бледный, худой, как щепка, вихрастый свои костлявые пальцы я все время нервно покусывал. Я не был ни мечтателен, ни ленив, — нервы не позволяли. В математике, шахматах и религиоведении я был просто бог, а на занятиях всеми видами спорта — парией.

И вот этот день наступил.

— Твой отец в вестибюле Эшбернхема, — сказали мне. Я побежал туда. Меня снедала паника. Я увидел двоих мужчин. Обхватил руками одного из них и заплакал.

— Невилл, я твой отец, — сказал другой.

Мужчина, которого я обнял, засмеялся — то был мой дядя.

После этого у меня так и не сложились отношения с отцом. Я стал задумываться: «Кто он мне? А если дядя и есть мой настоящий отец?»

Драгоценности тети Розочки

У моей тети Розалинд — мы ее звали Розочкой — была невероятная коллекция драгоценностей. В этой связи следует знать две вещи. Во-первых, собирательством тетя увлекалась страстно: постоянно раздобывала новые вещи, следила за рынком, ходила на аукционы и распродажи наследственного имущества, имела дело с частными торговцами. Во-вторых, она всегда оповещала о своих находках и приобретениях. Поэтому все мы были отлично осведомлены о том, что она купила и чем теперь владеет. Стали сами разбираться в камнях. «Вот топаз, вот сапфир, это желтый бриллиант, а это черная жемчужина», — говорила она. Мы уяснили, как отличить оправу из белого золота от платиновой, почему одни камни ценнее других, какие бывают пробы, сколько стоят золото и бриллианты — конкретные цифры, признаки уникальности.