Читаем без скачивания Ньютоново яблоко - Эдуард Пашнев

Эдуард Иванович Пашнев

Ньютоново яблоко

1. Новая жизнь

– Боже мой – дырка!

Бабушка Наташа поскребла ногтем подметку маленького рыжего ботинка, отвела в сторону лохматые концы шнурков и заглянула внутрь. Язычок ботинка не мешал смотреть сквозь подошву на «свет божий». Санька еще неделю назад от этого язычка отрезал изрядную полоску кожицы для пращи. Хорошая получилась седелка.

Бабушка повертела ботинок, сердито вздохнула.

– Иди сюда, внучок!

Санька покорно поднялся с кровати, запрыгал в одном ботинке к окну. Низенькая полная старушка ждала, скрестив на груди руки.

– Это что? – показала она на ботинок.

– Это?

– Да… Это.

Санька взял ботинок и по примеру бабушки заглянул в него. Дырочка была совсем малюсенькая, но сквозь нее, почти как в бинокль, просматривался весь двор с палисадником, с деревьями, с летней печкой. А если немножко повернуть, то и вся улица: с телеграфными столбами, с соседкой, которая несет на речку в тазике белье полоскать.

Санька собирался еще посмотреть сквозь ботинок на небо, на облако, похожее на крокодила, но бабушка потеряла всякое терпение. Большая усатая родинка на подбородке вздрогнула, и Санька «схлопотал» подзатыльник.

– Что ты прячешь свой шкодливый нос?.. Все вещи горят на нем. В чем пойдешь сегодня в школу? Где я возьму тебе новые?

– Ба-ашка, – удивился Санька, – ты про эту дырочку?

– А то про какую же?

– Она же совсем маленькая. Вот, смотри, даже палец не лезет.

– Куда ты суешь палец? Дай сюда ботинок. Ну, что мне с тобой делать? Безотцовщина. Из других Гагарины и Андрианы Николаевы получаются, а из тебя ничего путного не выходит.

Бабушка села на сундучок, беспомощно положила на колени усталые руки. Усатая родинка уныло сползла вниз: бабушка собиралась заплакать. Санька стоял, прислонившись к двери, и с независимым видом помахивал портфелем, а на душе у него кошки скребли. Он уже давно заметил, что когда бабушка садится на сундучок и начинает плакать, она становится совсем маленькая. И тогда ее хочется пожалеть.

– Баашк, ну, хочешь, я на этот ботинок даже наступать не буду? Я могу на одной ноге допрыгать до школы.

– Иди уж, воробей, – махнула бабушка рукой. – Была бы мать…

Мать у Саньки умерла. Об отце бабушка вспоминала редко и всегда одинаково: «А чтоб он пропал». Санька же не вспоминал отца, потому что никогда его не видел. А когда у него спрашивали, говорил: «Это ж обыкновенно – иметь отца, каждый дурак сможет. А попробуй, как я. Я сам по себе». И некоторые мальчишки завидовали его независимости. Они не знали, как Санька порой тоскует от того, что у него нет ни отца, ни матери. И бабушка стала такая старенькая. Нет, ее нельзя расстраивать.

Санька поджал ногу с ботинком, в котором бабушка обнаружила дырочку, и на одной ноге заскакал по ступенькам во двор, а со двора на улицу. Соседская собака Орфография удивленно остановилась и недоверчиво покосилась на мальчишку.

На улице везде было солнце. Оно золотило купол музейной церквушки, пускало зайчики в окна береговых домов, заставляло весело щуриться и вообще вело себя так, словно никаких занятий в школе не было.

Зебрик уже давно сидел на камне против главного входа в церквушку и в сто первый раз перечитывал надпись на фронтоне:

Архитектурный памятник второй половины XVIII в…

Ему эта надпись смертельно надоела, но глаза продолжали читать:

Архитектурный памятник второй половины XVIII в. охраняется законом

Глаза у Зебрика всегда что-нибудь читали: объявления о продаже охотничьих собак, обмене квартир, приеме на работу, вывески государственных учреждений и предупреждения автоинспекции в стихах. А все оттого, что Зебрик с самого раннего детства носил очки. Он утверждал, что все дело в очках. Стоит их только надеть, как глаза сами начинают читать. И тогда им только подкладывай, как дрова в печку: романы Дюма, Фенимора Купера, историю, зоологию, арифметику – все, что попадется.

Зебрик по секрету рассказывал, что стихи он учит наизусть в очках. А как снимет, так не может запомнить ни одной строчки.

В классе, конечно, никто не верил в волшебные стекла, и Швака тоже. Но что ему оставалось делать, если он получил уже вторую двойку, а все никак не мог заставить свои глаза выучить стихотворение Никитина? И Швака, на всякий случай, попросил на один день чудо-очки. Но как он их ни надевал: и на кончик носа, и на лоб, волшебные стекла не помогли. Он просто сквозь них ничего не увидел. Буквы расползались, и вместо того, чтобы учить, он так в очках и заснул.

Архитектурный памятник второй половины XVIII в…

Зебрик снял очки. Но надпись на фронтоне была сделана такими крупными буквами, что глаза и без них продолжали читать:

Архитектурный памятник…

Если какая-нибудь вывеска влезет в голову, от нее потом весь день не избавишься. Это Зебрик очень хорошо знал. Он стал злиться на Саньку. И что так долго собираться?.. Надел ботинки, рубашку, взял портфель – и пошел.

Чтобы не видеть этой вредной вывески, Зебрик зажмурился… Но и с закрытыми глазами он видел отчетливо все буквочки.

Архитектурный памятник…

Тьфу!.. Бесполезно!..

Зебрик обреченно надел очки – и сейчас же увидел своего дружка.

Санька прыгал на одной ноге в сторону реки, далеко огибая песчаную лысину, на которой стояла церквушка.

Зебрик сделал вид, что не заметил друга, поднял голову к небу и сосредоточенно уставился на облака.

Санька подпрыгал на одной ноге и сел рядом на камень. Отдышавшись, сказал:

– Ну, теперь все!

– Что все?

– Будем, как все люди. Из других Гагарины и Андрианы Николаевы получаются, а из нас с тобой что?..

– Что? – спросил Зебрик.

– Не знаешь, а моя бабушка знает. Оболтусы, вот что. Все, начинаем новую жизнь.

Зебрик недоверчиво посмотрел на друга:

– И в школу сегодня пойдем?

– Пойдем, – вздохнул Санька.

– А что?.. Я люблю ходить в школу, – обрадовался Зебрик. – У меня с собой есть книжка, знаешь, какая интересная?.. Я ее за четыре урока до половины прочту.

Санька безнадежно вздохнул. Трудно, ох, как трудно начинать новую жизнь.

– Тебе-то что? – сказал он. – А меня она опять спросит. Господи! – бабушкиным голосом взмолился Санька. – И зачем только выдумали немецкий язык? Скоро на Марс лететь, а в школе всё немецкий учить заставляют.

– Интересно, – задумался Зебрик, – трудный на Марсе язык или нет? Может, трудней немецкого?..

– Пускай! – махнул Санька рукой. – Если б марсианский учить, я бы его с утра до ночи учил. А по воскресеньям бы слова повторял.

Из соседнего переулка вприпрыжку выбежала девчонка из параллельного пятого «Б». Ее звали Леночка Весник. Санька знал все про эту девчонку. Он у нее брал книжки читать и защищал ее от мальчишек.

Леночка была вообще гордостью школы. Она каталась на фигурных коньках, и один раз ее даже показывали по телевизору.

Весник была маленького роста. Таких девчонок в школе сразу начинают звать или пуговицей, или кнопкой, или капелькой. Санька ее заметил еще в первом классе. Первого сентября и вообще осенью Леночке не дали никакого прозвища. А зимой она пришла однажды в белой шапке с маленьким помпончиком, и ее сразу прозвали Капелькой. Белая шапочка, короткое коричневое пальто – и Леночка стала совсем похожа на надкусанное эскимо.

– Капелька побежала, – сказал Зебрик.

– Надо и нам идти, – согласился Санька.

Он поджал опять одну ногу и запрыгал. Зебрик тоже поджал ногу, запрыгал рядом, а потом спросил:

– Сань, а зачем мы на одной ноге?

– Ботинки экономятся, – объяснил Санька. – В два раза дольше носиться будут. Мы будем один месяц на одной ноге прыгать, а другой месяц – на другой ноге.

Зебрик удовлетворился разъяснением, и они запрыгали дальше. Друзья решительно рвали с прошлым, но на пути к новой жизни встал Круглый.

2. Короткое замыкание

До начала уроков оставалось несколько минут, когда друзья припрыгали в класс. Швака бегал между рядами и на каждой парте двумя руками отбивал чечетку. Он любил один производить столько же шума, сколько весь класс общими усилиями.

Саньку и Зебрика сразу окружили:

– Круглому надо дать! – кричала Сонька Козловская.

– Дать, дать!

– Тише вы – потребовала Нинка Мумия. – Они же ничего не знают.

– Мы все знаем, – заявил Санька.

– Нет, пусть они сначала скажут, почему они не пришли на воскресник, – потребовала староста класса Люба Крыжовникова.

– Они же не шнали, што вошкрешник. Они же ш пошледнего урока шбежали, – вмешался Швака.

Все засмеялись. Когда Швака начинал говорить, всегда все смеялись. Он никак не мог научиться правильно произносить все буквы. За это его и прозвали Швакой. Еще в детском садике вместо того, чтобы петь: «Баба шла, шла, шла, пирожок нашла, села, поела, опять пошла», он пел: «Баба шва, шва, шва, пивожок нашва, шева, поева, опять пошва».