Читаем без скачивания Путевые записки по многим российским губерниям - Гавриил Гераков

Путевые записки по многим российским губерниям 1820.

статского советника Гавриила Геракова.

Хоть добрым словом подарите,Я славы громкой не ищу.

Посвящается сей труд почтеннейшему, нежнейшему полу.

Милостивые Государыни! Вам посвящаю путевые мои записки, потому единственно, что с юных лет и доныне всегда удалялся сколько возможно общества мужчин, и ежели имею какие-нибудь добрые качества, маленькие сведения, то беседа ваша тому причиною, и – на вопрос, «почему я предпочитаю собрания благородно мыслящего нежного пола?» – отвечаю:

При них нельзя в словах забыться,При них не смею глупым быть;Им должен сердцем покориться,Чтоб тем утехи находишь.Нашел и радость и утехиВ невинных, Ангельских душах,Вкушать я буду без помехиПокой и в бедных шалашах.

И так удостоите, прекрасные сердцами, благосклонного вашего чтения, неприуготовленные труды мои; пускай критика вооружится, я равнодушен к оной; ваша единая улыбка, ваше одобрение и – я доволен и счастлив!

Предисловие

С молодых лет, веду ежедневные записки: где был, что делал, чему выучился, доволен ли ближними, доволен ли собою, в мире ли с совестию своею и проч.; – в таком почти виде представляю путевые свои записки благосклонным читателям, с присовокуплением к предисловью краткой жизни Зоила. «Зоил родился в Амфиполе, Фракийском городе; красноречием занимаясь, сыт был; но – желая себя прославить и обогатить, написал критику на Исократовы[1] сочинения и на бессмертные творения Омировы, называя себя бичом их: За 276 лет до Р. X. из Македонии прибыв в Александрию, показывал свою критику на Илиаду всем, наконец поднес оную Птоломею, прося за оную награды; ибо умирал с голоду. Птоломей, приняв с неудовольствием, велел сказать ему: Омир, умерший за 1,100 лет, кормил и кормит многие тысячи людей; Зоил же, хвалясь, что более имеет достоинств Омира, пусть прокормит хотя самого себя. – История говорит, что сей сатирик критик имел бедственную кончину: одни пишут, что Птоломей велел его распять; другие уверяют, что он побит каменьями; третьи утверждают, что в Смирне сожжен живой.» – Зоилы наших времен! бойтесь участи собрата своего.

Путевые записки по России. 1820.

Июня 2-го числа. Пелопонис родина отца моего, Константинополь колыбель матери моей, а я родясь 1775 года в Москве, в пеленах привезен в С. Петербург, до семи лет находился в родительском доме, в сии юные лета лишась отца, по Высочайшему указу с старшим братом определен в бывший Греческий корпус, кадетом, где и воспитан щедротами Великой Екатерины II, под надзором единственно Русского Дворянства; по воле Её, служил несколько месяцев в Балтийском флоте, на корабле Максим Исповеднике, и с 1790 года до 45 лет возраста ни шагу из Петрова Града, занимаясь образованием себя и других, попечением о кровных, службою военною, ученою и гражданскою. 1820 года просьбы и просьбы молодого Русского Дворянина Г. В. Д., убеждения многих, решили меня согласиться, оставить спокойствие единообразной жизни, забыть привычки свои и пуститься в дальнее путешествие по России; тем более я должен был согласиться, что хорошо воспитанный молодой человек, в обязанность поставил себе, покоить, лелеять меня вовсю дорогу. И так с упованием на Бога, сопровождаемый благословениями родившей меня восьмидесятилетней, почтеннейшей из женщин и всех честных людей обоего пола, оставя друзей и приятелей, выехал 2-го Июня 1820 в шесть часов утра из прекраснейшего города, столицы благословенного Государя великого народа. Какой-то тяжелый камень лежал на груди моей, и какое-то мрачное молчание не прерывалось до второй станции Мурзинки по Шлиссельбургской дороге; лошади мчали, коляска катилась быстро, пыль носилась за нами, ямщик, хотя и молодец, оплошал, наехал на перила, коляска на боку, тащится… миг, все полетели, охают, – вскочили; я будто пробудился от объявшей меня думы; товарищ мой ушибся до крови выше виска. Бог сохранил его, как и всех нас; егерь с козел с кучером больнее страдали ваш покорный слуга, подобно душеньке, грудью упал на большой клок сена, однако левая рука, с месяц была синевата; хлопотня поднять коляску, которая от сильного удару несколько подалась в лево; крестьяне сбежались; я стоя на новом роковом мосту, облокотясь обеими руками о перила, думал про себя: что тебе сделалось, для чего ты поехал, что за прихоти, видеть других и себя показать? и когда? в сорок пять лет без выезду, имея только книжное понятие о почтовой езде, о дорогах; не воротишься ли! ведь до Тифлиса далеко! Так думая покраснел. Как! Кто-то шепнул мне на ухо, ты написавший твердость духа Русского, не имеет сам, столько твердости, чтоб объехать часть России! Имею, отвечал сам себе. Между тем, добрыми крестьянами коляска поднята, сели и поехали; в час по полуночи были уже в Шлиссельбурге. Продолжая езду по берегу Ладожского канала, благоговея вспомнил Петра Великого, который сим каналом много душ сохранил и сохраняет; прежде Ладожское Озеро много поглощало, людей и грузу. Правдою руководясь, должен сказать: что дороги одна другой хуже, мосты еще дурнее, ямщики молодцы, лошади хороши. Утверждают что весь канал наполнен барками с грузом, и вообще одна от другой в пяти или шести саженях, а не трогаются; что сему причиною? вода ли? люди ли? или что другое? не мое дело допытываться. 3-го Июня в семь часов по полудни, по ужасно дурной дороге, с дождем, доехали до Тифина, и по словам предыдущего смотрителя почт, пристали в монастыре. Не должно внимать, большею частью рассказам смотрителей: часто путешественник не то находит, о чем ему говорили. Приказав своему повару приготовить обед, пошли в церковь, отпели с должною чинностью благодарственный молебен о сохранении родивших нас, друзей и приятелей. Что сказать о Монастыре? Богат и хорош, особенно церковь. Архимандрита не застали, – из Монахов один благообразный Мартирий, который ставил свечи, и продал по прошению нашему, описание Тихвинской Богоматери, обратил мое внимание: и глагол и поступь и скромность, все показывает отшельника, принявшего душею в живе Ангельский образ; по расспросам моим, отвечали все Монахи: Мартирий пример благонравия, только и знает келью свою и церковь; в десять лет до ворот монастырских не доходил; пожелав благочестивому иноку здравия и твердости, вошли в церковь женского Монастыря, и видели истинное благочиние; – показывали ризницу, хороша, и все в отличном порядке. Монахини одна другой скромнее, разговор кроткой, умный и душе приятный; с благодарностью вышли прося изъявишь наше почтение больной Игуменье, которую перед приездом нашим соборовали; она ждет смерти, как последней отрады отличной жизни своей: так к ней все относились. В Тихвинском женском Монастыре, в особом отделении, стоит богатая гробница, с телом Царицы Дарии Алексеевны, Супруги Царя Иоанна Васильевича Грозного и племянницы её Леониды Александровны Княжны Долгорукой. В 8-м часов, обедали и ужинали все почти свое; но за сено, ночлег, хлеб и сливки, заплатили очень дорого. 4-го Июня рано выехали из Тихвина; три станции, ужаснейшая дорога и преплохие мосты; да не приведет Бог ехать ни одному доброму человеку, разве злым за наказание. Но материалы уже заготовлены. Слобода Соминская прекрасна; на реке Сомине видно, что жители торговцы, чисты вообще; а женщины живы, не дурны и приветливы, ни одной шляпки, ни чепчика. 5-го Июня, в езде, только останавливались в Устюге, в дурном трактире обедали, за то дорого заплатили; – опрятство и здесь заметил особенно в женском поле. 6-го Июня, Воскресенье, в десять часов в Мологе. Все дышет Руским; идут к обедне в нарядах, нарядах Руских: опять как, не сказать, нежный пол был румян, прекрасен. Переменя лошадей, пустились, и в Рыбинске. Любезностию передового, остановились не в частном доме, а в Руском трактире, где при всем нашем, исключая стерлядки крошечной и дурной ботвиньи, ужаснейший счет подан и заплачен; точно по Парижски, не берут, а дерут. Рыбинск город живой: все кипит, говорит, рассуждает, иначе быть нельзя, судов множество, и вот кормилица С. Петербурга. В даль не вхожу, а чиновники живут и хорошо и гостеприимны; тут уж видны и шляпки и турецкия шали, и прочие наряды. По улицам, иные ходят, другие гуляют, в кружку стоят, прохожих оглядывают, заметя новое лицо, поклонятся: еще грубость иноземная не достигла сего города, слава Богу. Голова Рыбинска, купец Попов, богаче всех, умнее и скромнее, по сердцу пришел мне, весело учиться не у надутого, каковы большею частию иноземные просветители, только пыль в глаза бросают. Попов на мои слова, что при богатстве города стыдно видеть деревянную набережную, отвечал; естьли бы Государь Император приказал брать по денежке с куля привозного, то в самой скорости, вся набережная была бы каменная; однако город имеет прекрасные церкви, биржу, и более ста пятидесяти каменных домов; устав, сели и поехали. Дорогою пили кофий в четвертом часу утра, у смотрителей почт. Иные живут чисто, и можно кое-что достать, а иные, – войти нельзя. 7-го Июня, чрез Ярославль и Ростов приехали в три часа но полудни в деревню товарища моего, Богородицкое. – Нет слов описать радости крестьян, увидя своего барина в первой раз, и нет слов пересказать, видя чистоту мужиков, баб, девок и детей, счастие и довольство на лице у всех; как весело встречать в низкой доле прямое веселие и должную признательность к своему доброму помещику. Вошед в барской дом, в котором 30 лет никто не жил, а все в порядке, можно заметишь что тут живали Бояре: какие аллеи, пруды, сады, богатство крестьян! Все возвещает хорошее управление. После многих посещений, хлеба и соли и душевных разговоров, в девятом часу обедали, и вскоре утомленные предались сладкому сну, в замке огромном, где тридцать лет ни кто не ночевал; смешно, однако я пересмотрел двери, замки, хорошенько притворил; осторожность везде нужна, хотя среди добрых поселян. 8-го Июня. Шестисуточная езда, молнии, гром, проливные дожди, холод, не причинили новичку, мне, ни какого вреда; маленькой флюс, насморк, при выезде из С. Петербурга; теперь здоров. Были у обедни, после которой молебен, Священник молодой человек, читал проповедь о повиновении Начальству и урок Господину; дай Бог, чтоб и в столицах так говорили. Объезжали другие деревни, принадлежащие моему товарищу, и слезы радости встречали и провожали. Баня Руская горячая и купанье, обед и ночлег в селе же Богородицком. 9-го Июня. Деревни собрались; песни, пляски выпроводили нас двенадцать верст, как будто в торжестве; в 8-м часов по полудни остановились в Ярославле у купца Федора Афанасьевича Москотильникова; человек умный, лет 75-ти, был несколько раз Городским головою. В 10-ть часов прислал просить к себе Губернатор Александр Михайловичь Безобразов; он так же гостеприимный, как и в столице; им и супругою его Анною Феодоровною, прелестною по душе и наружности, не могу нахвалиться; час времени побеседовав, возвратился к своему товарищу, и воздав благодарение Богу, бросился на свежее сено, заснул. 10-го Июня. В седьмом часу, пошли ходить по городу: очень чист и хорош с мостовою; сорок четыре церкви каменные, одна другой лучше,[2] в старинном вкусе, что и придает величие, особенно, что снутри и снаружи с верху до низу разрисованы. Я заходил к стоящему здесь Дивизионному Генералу Н. М. Сипягину, которой год тому назад сделал мне услугу, да и кому он не рад делать приятности? В 13 часов, по приглашению Москотильникова, в его древней покойной коляске, вместе с ним были в сумасшедшем доме. Как больно, видеть себе подобных, в таком жалком положении, но должно посещать сии домы, дабы смиряться. Кто из смертных может сказать, что чрез час, и менее, не постигнет его сие горестное несчастие? Тут одна девица оставила во мне сильное впечатление. Более четверти часа, я смотрел на нее: тело и глаза как бы оцепенели, горесть и равнодушие видны на бледном правильном лице её; другие и другие смеялись, будто счастливые: какое ужасное счастие! Отворотился, чтоб утерть слезы; в цепях, не хотел видеть. Боже сохрани и помилуй! лучше дай смерть, нежели лишишься ума, се единый неоцененный дар Творца, чем человек различает зло от добра. Были в больницах, в рабочем доме; везде чисто и хорошо, но в доме незаконорожденных чрезвычайно чисто и опрятно, и дети здоровы, скольких видел. В час дома, писали письма. Обедал у Губернатора и вместе с ним в Сиротском доме, учрежденном покойным Мельгуновым, возобновленном и в возможный порядок приведенном бывшим Губернатором Политковским, так говорил Ал. Мих. Безобразов; тут воспитанники читали свои сочинения; в прозе и стихах. Прилагаю одну басню, сочиненную тринадцатилетним воспитанником Павлом Антипьевым. УЧЕНЫЙ ВОЛК. Когда разврат зверей противен Зевсу стал, То он за то на них смерть с голодом послал. Тогда и Лев и Барс с поникшею главою Внимали с ужасом болезненному вою, На силу ноги волк от голоду таскал И пищею себя он больше не ласкал. Чем буду, думал он питаться За что могу теперь приняться? Нет сил ловить овец, Пришол знать мой конец! В беде такой весь ум волк собрал свой, Придумал я – прибрел кой-как к жрецу смиренно И с постной рожею просить стал умиленно. Возмись, святой отец, добру меня учить, Злым хищником уж мне противно стало жить. Да сердца и ума благое просвещенье Отклонят от меня небес правдивых мщенье, Хочу я истину как добрым быть узнать И более вперед грешить не начинать. Жрец добрый удивился Что волк переменился, И так не мешкавши его до сыта накормил И с радостью потом за книгу посадил; Разинув волчью пасть завыл а, а! наш волк, Жрец рад был, видя толк; Другую букву задает. Трудится волк; кривляет рот, Пот градом с волка льется Но бе, под лад ему ни мало не дается, Однакож бился, бился И не, произносить он твердо научился, И повторять ее без затрудненья мог, Жрец дальше, а злодей со всех скорее ног В лес лыжи навострил и в ремесло пустился В кустах близь ручейка покойно поселился, И там богато жил И без труда овец душил. Лишь только свой урок бе бе, он протвердит Тот час барашек и бежит, Хотя учение и трудно волку было За то ужь жирненькой кусочик приносило. Но чтож, такая жизнь не долго продолжилась И хитрость на беду ученого открылась; Губителя опять поймали И тот час кожу сняли. Из басни сей нам видеть должно Что зло под именем добра, хоть скрыть и можно, Однакоже оно не долго продолжится И истина должна открыться. Из Сиротского дому повез благосклонный Губернатор в Губернское Правление: внутренность очень хорошо расположена, трудами бывшего Губернатора. Были в Приказе Общественного Призрения, прекрасно; в Демидовском училище вышших наук, Профессора кажется хорооши. Начальник Виленский, Профессор древности Ханенко, более прочих мне понравились. В женском Монастыре, где Игуменья строит прекрасную ограду. В Спасском Монастыре, где Архимандрит Неофит с просвещением, живого характера; библиотека порядочная, рукописи довольно хороши, Илиада и Виргилий, старинной печати. В Соборах, Успенском, Константиновском и других; везде древность живописи, богатство останавливает, каждый скажет: прекрасно, прекрасно. Принеся благодарность отличному Губернатору за все, пустились в одиннадцати часов вечера в Кострому. 11-го Июня, три станции, очень хороши дороги; не доезжая Костромы, по моему настоянию заехали в Ипатской Монастырь, видели Храм Божий, хорош и все древнее прекрасно, но в каком я был изумлении, когда пожелав видеть терем Царя Михаила Феодоровича Романова и матери его Марфы Феодоровны, куда по назначению великого человека Сусанина, скрылись родоначальники Романовых, нашел, что стены покоев, исписанных историческими картинами: избрание на Всероссийский престол Романова, забелены. Въехали в Кострому в 7 часов утра. Почтмейстер Де – в; знакомый мне по Петербургу и по жене своей, пригласил к себе; дождь лил проливной, однако в его карете с ним объехали и осмотрели Соборы и Монастыри. Успенский Собор очень хорош в древнем вкусе. Воскресенский Монастырь на Дебре, Богоявленский – прекрасный и отпечаток Руского народа к Богопочитанию и щедрогае; почтенная древность и богатство. Убежденные остались обедать у гостеприимных хозяев, очень доволен, – тут увиделся с давнишним приятелем Г. В. Нелидовым, Председателем Уголовной Палаты; его хвалят за благородство чувств и деяний. Город Кострома далеко отстал от Ярославля по всем отношениям: и весьма грязно, и строения не Ярославские. В три часа пополудни, но благодаря Де – х, пустились в дорогу. Хотя и люблю величественную природу, но от Костромы до города Кинишмы 84 версты, без отдыха, молнии, гром ужасный, дождь и град, сопровождая нас, родили во мне неудовольствие; к сим неприятностям, дороги недоделанные, и большею частию дурны, горы, рытвины, стремнины, паромы дурнейшие, и мы по грязи глинистой должны много верст прогуливаться – едва, едва достигли Кинешмы. Бедность везде выказывает свое чело; вошел в чернейшую избу из лучших, мылись и пили кофий, со множеством разнородных гадин и насекомых, тут я сам сбирал град, более голубиного яйца; два пастуха были ранены и несколько овец побито. До Юрьевца-Повольского дорога прекрасная, время очень хорошо, солнце воссияло. 12-го. Приехав в Юрьевец-Повольской, остановились подле почты, у Мещанина Шапошникова, чисто живущего, перед обедом, были в Соборе Вход в Иерусалим, или Спасовходский и Успенский. Говорят, что Великий Князь Юрий Всеволодовичь выстроил сей Собор. Город плох, и что страннее, по словам Шапошникова, жителей 551, а домов 599. В девять часов вечера, по изрядной дороге, исключая размытия от дождей и гор, приехали в село Лукинское; три раза должны были по грязи итти пешком. В сие время речка Ячмень от дождей не токмо разлилась, но так вздурилась, что прорвала плотину, сделав мужикам убытку тысячи на две; паром унесен был в Волгу; сия последняя прекрасна во всем течении своем. Много споров: товарищ мой, по пылкости своей, хотел переехать бурливую Ячмень; я не соглашался, представляя смерть Князя Аркадия Александровича Суворова, который не хотел несколько часов подождать, лишился в Рамнике жизни, и тем лишил отечество отличного Генерала. При том мужики, собравшиеся около нас, будто про себя говорили: утро вечера мудренее. – Эти слова подействовали; мы остались; в чистой избе у ямщика Василия Смирнова, ужинали и со множеством мух спали, – ну уж сон! мужики смышлены. 13-го Июня. – Напившись кофею, переехали на лодке чрез Ячмень, коляска и бричка, речкою не глубоко. Две станции дорога хороша, несколько гор, особенно первая крута – пешком перешли, погода прекрасна; в одиннадцать часов укрепились яичницею и поехали в Нижний-Новгород, из деревни Гумнища, К. Урусова; она хороша, крестьяне и крестьянки чисты. Это доказывает, что помещик честной человек; я его не знаю, но довольство вверенных ему заставляет любить его. В половине осьмого по полудни, приехали в Нижний-Новгород чрез паром. Вид от реки Оки – прелесть; по горе, – уступами домы, домики, лачужки; для новой ярмонки, строение по виду хорошо, еще строится. Тут на ярмонку стекаются до двух-сот тысячь человек, с 20 Июля до 20 Августа. Кто Россиянин и не знает, что 32 губернии соединяются Волгою? При сем мог бы я написать двадцать страниц Историю ярмонки; но выписки из книг не делаю, как многие путешествуют по книгам, и слепо верят оным. Остановились на Покровской улице, недалеко от Губернатора, в доме купца Булошникова. Перед окнами, как меня уверяли, та площадь, где 1612 года, Козма Минин Сухорукой уговорил сограждан ополчиться против Поляков, стать в ряды, – под знамена К. Пожарского. Смотря из окна на площадь, вдоль улицы, где довольно людей гуляло, предался думе о минувших временах, воспоминал свою юность, когда и ночи просиживал над книгами, чтоб отыскать, вырыть так сказать полезное, и передать современникам; слабым пером начертал дела К. Пожарского и Минина, достиг своей цели, возбудив нашего Русского Фидиаса, Мартоса, приняться за резец, – и мы увидели, по воле ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, пожеланию Русских, памятник воздвигнутый в Москве, сим великим Мужам. Душа моя торжествует! Разговоры с Полицмейстером Смирновым, пылким и готовым услужить, ужин и сон рассеяли мою думу. 14-го. Утром увиделся я со старым знакомым, нынешним Губернатором, Александром Семеновичем Крюковым, вежливым человеком. До обеда, вместе с Смирновым были в Соборе: – хорош; поклонились гробнице бессмертного Минина; не быв сентиментальным, подвиги Минина приказали слезам выкатиться из глаз моих – и се жертва великому человеку. Были в других церквах, все хороши; но Ярославские богаче, а Костромские лучше. Объехали почти весь город: видно, что торговый; но не только красавицы не встретили, даже милой; может быть на нашу беду, или на наше счастие, хорошенькия попрятались. В два часа с половиною, прошенные обедали у Губернатора; супруга его, из Англичанок, тем больше почтеннее для меня, что говорит по-Русски, как Руская; обед славный по всем отношениям, и беседа порядочная; с балкона, глаз видит лучшее местоположение. Присутственные места давно сгорели; обывателей считают до 15 тысячь человек. Семинария, говорят, хороша; времени не было самим посудить. Гуляли, были в церкви Рождества Богоматери; построена Демидовым, при Петре Великом; служения не было, по словам Священника, с 1722 до 1725; что за причина? не даром; ибо Петр I все делал с умом. Тут видел, писанные Евангелия, образа письма отличного, и все прекрасно. Вечер, и я дома, в приятных разговорах, с добрым и любезным товарищем. 15-го Июня. – Нас посетили многие, и Прокурор, которого хвалят, Николаев, принес мне рукопись о Нижнем-Новгороде; в оной ничего нового не нашел; однако очень благодарен за учтивость. До двух часов дома; званые Смирновым, коего знал офицером в Преображенском полку, обедали хорошо, и чувствительны за ласки. Ходили по городу и первой раз видели несколько дам. И здесь, как и в других городах, в два дни я узнал и то, и другое; кто говорит тот и прав, Бог да помирит всех. Лелевых (Амурных) дел мало, известных, за то у нас хоть не слушай. Помолясь, заснул крепко. 16-го. Утром слушали обедню в девичьем Крестовоздвиженском монастыре, где более восьмидесяти монахинь и белиц; службу совершал Священник очень хорошо; на крылосах монахини и белицы пели изрядно; все вместе благоговение внушает; приглашены к Игуменье, (Дорофея Михайловна Мартынова замужем была за Новиковым). В монастыре нельзя не заметить чистоту, чинность, красоту, ум Игуменьи, простоту глагола. Обедали у Губернатора, были в Ланкастерской школе: порядочно. Вице-Губернатор Д. С. С. Моллер, показывал нам вино в подвалах; отлично хорошо поставлено; желательно б было, чтоб везде был такой порядок. В Театре играли Богатонова, дворовые люди Князя Николая Григорьевича Шаховского, очень изрядно, особенно актрисы. Простясь со всеми, приготовились к отъезду. 17-го Июня. – Дорога не совсем дурна; до Василя две версты; розы дикия, благовонием своим приятны обонянию и зрению, – жаль, что церковь давно строится и к концу не доходит. 18-го. В дороге, от Чебоксара до самой Казани, дороги большею частию дурные; но я заметил, что деревья садят перед рвами, а не за рвами; это спасает от несчастья, при темноте ночей, при дождях и разливах. Только один паром проехали в Казанской Губернии, и тот дурнейший. Ямщики от С. Петербурга все хороши. От Эмангаша везли нас Черемисы: хотя бедные, но управляют хорошо; жены их очень дурны; потом Чуваши, не хуже, и жены их не красивее; от Чебоксара Русаки везли, отличные молодцы, а дорога самая несносная. – Шестнадцать верст до Казани, дорога гладкая, хорошая, но ямщики Татары; чуть-чуть не были опрокинуты; я выходил, и по глинистой, грязной земле под дождем верст восемь шел пешком, чтоб сберечь себя, взъезжая на гору, а лошади назад во всю лошадиную прыть; Бог помог, мы выскочили и – живы! У товарища моего хотя нога болела, но у страха глаза велики, забудешь и боль. Вообще дороги до Казани от Василя-Сурска гористы, мосты довольно хороши; сутки не обедали, а ели много. В 12 часу по полудни въехали в Казань, остановились в Проломной улице, в доме купца Дьяконова: не чисто; помолясь, бросился на сено и проснулся в девятом часу утра. 19-го Июня, умылись, нарядились и пошли к знакомому мне Губернатору Ц. А. Н. Приветствовал, как человек с хорошим воспитанием, просил ужинать. Казань, хороший город, после пожаров выстраивается лучше прежнего, множество каменных домов; Соборы и церкви далеко отстали от Ярославских, Ростовских, Костромских и Нижнего-Новгорода; улицы немощеные, и весь город то на горе, то под горою. Каменный Гостиный двор даже нахожу лучше С. Петербургского, и множество деревянных лавок, лавочек и шалашей; везде народу много: считают около сорока тысячь Русских и Татар. До ужина Губернаторского, после нашего хорошего обеда, пошел я к Прокурору Илье Михайловичу Авдулину, моему приятелю, и не доходя до дома, спросил проезжого об нем. Прокурор умер от удара, часа три тому назад; меня сия весть поразила, тем более, что от Губернатора начиная, все его хвалили и хвалят; душевно жалея об умершем, пошел к Коменданту Алберту Карловичу Пирху 2-му; он, завидя меня, встретил, как отца, как старого наставника; обнимал со слезами и тем доказал благородство чувств своих; говорили о многом, и он здраво мыслит и отлично выполняет наложенную должность. Тут был Полк. Блум с женою, умною и почтенною; беседа её приятна. За ужином у Губернатора, познакомился с Князем Давыдовым Почт-Директором и Масловым: оба своим обращением оставили во мне признательность, что сказать о хозяине? Он всегда одинаков, следственно заслуживает благодарность. До двух часов писал у себя. Спал хорошо. 20-го Июня. В десятом часу утра вместе с Губернатором были в Соборе, где покоятся мощи С. Гурия; и праздник оного; народу очень много, Архиепископ Амвросий чинно, хорошо служил; Протоиерей читал своего сочинения предлинную проповедь. – Город Казань горист, шесть лет тому назад горел, и – по словам жителей, выстроен гораздо лучше, и более каменных домов. После обедни были в Казанском Богородицком девичьем монастыре, где Игуменья Назарета Васильевна, урожденная Гладкая, умная женщина, все сама нам показывала, и все очень хорошо: более семидесяти монахинь, белиц и одна схимница; много привлекательных лиц, что веселит сердце человеческое! Игуменья одарила нас копиями образа Казанской Богоматери, персиками, сливами и желанием счастливого пути; крайне довольны, а я более что она меня узнала, потом и я; хотя не виделись более пятнадцати лет, улыбаясь, почти вдруг сказали: постарели! Обедали со многими у Губернатора; писали; были у Пирха: рад душею гостям и угощал сердцем; молодец и собою и делами! Были в славнейшей бане у Маслова; нас посетили многие, простились со всеми с благодарностию, ужинали, и предались сладкому, безмятежному сну. 21-го Июня. В шесть часов выехали из Казани, и на седьмой версте, на прехудой лодке, с коляской и бричкой переехали Волгу, шире Невы реки; слава Богу, что тихо было, а то беда неминуемая; спускаться по крутейшему берегу страшно; счастливы мы, что ночь не настигла нас. Горько, что люди мало заботятся о безопасности ближнего, и ждут, чтоб грянул гром; а без того хоть трава не рости, для них все равно! Переехав Волгу в Верхний Услан, шли под гору и на гору версты три, устали; девять часов утра, и мы ждем, сидя на горе, экипажей. Две станции Сейтово и Бурундукь – Татары; Чивергин – Русские; хотя гористо, но виды прелестные; леса, – дуб и липа, цветов множество, и благовоние от оных; мосты очень дурны; в Бурундуке остановились у Татарина крестьянина; на дворе обедали, окруженные нечистыми Татарами; рамазан, – пост их; они едят по закат солнца, и потому будто тощи, бледны; дети презамаранные и женщины тоже, и дурны же к тому. Четыре станции, ослепляющие частые молнии, громы, дождь проливной, ветер сильный, грязь и от того может быть дурные дороги, приводили в ужас; мы закрыли коляску, я предал душу свою Богу и заснул; пробудился у последней станции, подъезжая к Симбирску, от крику женского и девичьего; протирая глаза, слышу: «Баре! не ездите по мосту, пусть грешники ездят, и то перед вами ось переломилась у какого-то проезжого.» Спасибо, сказал я, и выпрыгнули из коляски, которую вместе с бричкою отправили в объезд, а сами перешли по новым перилам; мост с верху нов, а с низу гнил: вот причина, что провалились четыре доски; беда да и только! 22го Июня. Въехали в Симбирск; город прегрязный, а осенью, говорили мне, Боже упаси. Все почти строения деревянные, ветхи; девичий монастырь, где Богоматерь Свирская, четырнадцать монахинь, бедненьких старушек; Троицкий Собор отвечает всему городу, беден. Через час выехали; в станции Ключище обедали в избе, и проехав Ташлу Ясашную, Тиренгул, Горюшки, Ивановку, в четыре часа утра 23-го Июня въехали в чистенькой город Сызрань. 23. – Весело видеть людей хороших, старинного покроя; здесь Экспедитор почты, тридцать лет на одном месте, и все-таки беден, а очень доволен своею судьбой и тридцати-летним рыжим париком своим. Выпивши кофею, поехали; дорога от Сызрани – степи гладкия, редко увидишь деревцо и земля не вспахана; грустно видеть верст сто и более нагую природу, и трава сквозь известь мало выказывается; верст также более ста, гора за горою известковые; пешком должны были идти почти до города Хвалынска; по охоте раз можно видеть, а на картине красивее; лишь Хвалынск проехали, почва земли лучше, и рука человеческая видна, везде хлеб; солнечные лучи, ударяясь о горы известковые, прекрасными их кажут; тут начинаются горы, зеленью покрытые, и до самой Алексеевки: Саратовской Губерний, деревня моего товарища с 1500 душ. Сколько мы были восхищены в Богородицком селе или Капцове, столько здесь не то по всем отношениям; от чего же такая разность? от того, что бурмистр не по выбору крестьян. В три часа лишь приехали, принесли и стерлядей и осетра аршина полтора длиною, в челноке, да все так сухо; – поели, и в девять часов, поговоря и о том и о другом, заснули. И так в двадцать один день езды, мы останавливались ночевать в Тихвине, Капцове, Ярославле, в Нижнем Новгороде и здесь, в Алексеевке. 24-го. Праздник у моего товаршца, были у обедни, церковь в самом горестном положении; душа моя тронута была во время службы; мало крестьян у обедни, хотя великий праздник, церковью установленный, Иоанна Предтечи. Товарищ мой недовольный поехал по другим своим деревням, а я обходил избы, и по распросам моим, много крестьян имеют по десяти лошадей, столько же коров и по пятидесяти овец, а бурмистр в пятеро более, не говоря о деньгах; от чего же церковь Божия в бедности, и мало было и бывает у обедни? Не смотря, что деревня богатая, дом или лучше сказать изба для приезда барина, не отвечает избытку крестьян. В шесть часов обедали, погуляли без удовольствия; никогда не видал столь бесчисленного множества мух; однако в поставленных стаканах с вином, поминутно исчезало тысячь по нескольку. Что ежели бы люди злые и делающие пагубу ближнему, так скоро умирали, когда не хотят покаяться и вести жизнь добродетельную? 25-го Июня, в десять часов утра выехали из села Алексеевки, не слишком довольны, по многим отношениям. На второй станции; проехав 36 верст, широкой буерак в деревне Графа Кочубея; лопнул ремень задней рессоры: благодарение Богу, с нами ничего не случилось! запасными веревками завязали. В имении Графини Ливен, Терса, шли две версты пешком, переезжали на дурненьком пароме; лошадь у брички лопала в воду, от дурного спуску; вытащили. От Алексеевки до широкого буерака дорога хороша, не смотря, что с горы на гору, но можно без трудности ехать: до Вольска дорога гориста, известкова, виды очень часто хороши, особенно подъезжая к Вольску, спускаясь к городу версты полторы, хотя и кажется круто, но с осторожностию можно, не тормозя, ехать, а подниматься рысью; честь Губернатору Алексею Давыдовичу Панчулидзеву, что так устроит гору! В Вольске остановились в доме вдовы Плехановой; чисто живет, не дурна собою, учтива, хорошо говорит; жаль только, что старообрядица! Здесь много каменных строений, но пусты; две церкви и одна старообрядческая, ныне запечатана; жителей мужеского пола четыре тысячи, всего около десяти тысячь. Вольск – родина Злобина, бывшего купца богача, и называлась, тридцать пять лет тому назад, Маловка, ныне лучше Костромы и грязного Симбирска. Городничий, Коллежский Советник Струков, порядочного обращения, шестнадцать лет в одной должности и доволен. В городе ярмонка до 1-го Июля. Из Вольска на второй станции, ямщик, от неосторожности сломал два валька: это ничего; потом тучи, каких не видывал, дождь проливной, грязь, темнота, ветер, холод, я в беспокойствии, товарищ мой спит, а я сам не свой; наконец, в закрытой коляске, задернув и занавеску, помолясь и без стыда со слезами, предал себя Богу, заснул, и беды не было. 26-го Июня. Доехав до Жуковки, в семь часов утра, у старосты на дворе, кончили утреннее убранство и пили кофей; но как доехали не на почтовых лошадях? увы! часа три в темноте плутали; из Жуковки поехали на лошадях моего товарища, и в Алексеевке (экономическое дело Саратовской губернии:) чрез гнилейший деревянный и без перил мостик, искуством кучера, мы переехали благополучно; беда же обрушилась на бричке, которая с двумя кучерами, камердинером и поваром опрокинулась в ров и повисла на деревьях; две лошади остались на мостике, никто из людей не ушибся, одна бричка сильно пострадала; общий испуг на долго останется у всех. Нельзя не повторить: мосты и мостики, дороги и дорожки проселочные; большею частию, новые не доделаны, а старые запущены. Кое-как доехали до деревни Матюшкиной, принадлежащей моему товарищу, в прекраснейшую погоду. Здесь крестьяне добрые люди, со слезами радости встретили своего молодого барина; хотя не богаты, претерпев два раза пожар, но большую каменную церковь строят при некоторой помощи молодого барина. Проехав семь верст, въехали в село Никольское, также моего товарища; видимо, что иго бурмистра не тяготит крестьян: от старого до малого и женский пол в нарядах, окружили своего помещика, и обвились около него, как дети около своего отца; говорили, рассуждали, им хорошо, дельно ответствовали, и душа моя была в восторге; тут любят и бурмистра и старосту, от того, что из среды своих выбирают лучшего. Мы ночевали покойно, будучи счастливы, – счастием поселян; я вчуже радовался! 27-го Июня. – Победа под Полтавою 1709 года; мы были у обедни, хорошо служили, были у бурмистра, чисто, и три сына женатых, молодцы; заехали и в другую деревню моего товарища; поели и прямо в Саратов; дорога хороша. В семь часов вечера были уже в доме, принадлежащем Губернатору на берегу Волги. Здесь заочно угостил нас гостеприимный Алексей Давыдович Панчулидзев, которого по С. Петербургу знаю. Довольные, предались власти сна. Тут получил от кровных письмо: здоровы, и другое – от молодой особы; второе роковое огорчило меня до слез; да будут счастливы все достойные девицы; мне осталось ожидать очереди, Бог и меня не оставит. Саратов чистой город и много церквей; мы проехали почти весь, въезжая в оный. 28-го Июня. Погода прекрасная; в девять часов были у Губернатора, который принял чрезвычайно хорошо, пригласил обедать, и так как Почта отходит раз в неделю, то мы поторопились домой, написали письма, отправили; приезжал к нам благосклонный Губернатор в два часа; вместе поехали к нему обедать; стол отличный по всему. Тут познакомился с супругою его, Екатериною Петровною, приветливою дамою; увиделся с давно-знакомыми, Екатериною Ивановною Резановой, почтенною девицею: с дочерью покойного почтеннейшего Сенатора Сушкова, Софьей Николаевной, которой красота наружная согласна с красотами душевными: она за мужем за сыном Губернаторским Алекесандром Алексеевичем, чувствующим цену своей супруги, отличной молодой матери; все ее почитают, и в один голос превозносят её сердце, ум, душу. Тут же свиделся с Совестным судьею Ив. Мих. Веденяпиным, точно честным человеком; он мне обрадовался; мы давно приятели; он для своего места создан. Все отменно учтивы, зять хозяина живой; приезжий Н. А. Норов, похожий на почтенного моего наставника Евграфа Петровича Батурина,[3] с приятным просвещением человек; Председатель Уголовной Палаты Н. Л. Б. тихой. После обеда сидел у нездорового сына Губернаторского, с которым по Петербургу знаком: с достоинствами мо