Читаем без скачивания Дядя Веня - Алекс Тарн

Алекс Тарн

Дядя Веня

Сцены из поселенческой жизни в четырех действиях

Серебряков Александр Владимирович, отставной диссидент.

Леночка, его жена, 27 лет.

Соня, его дочь от первого брака.

Войницкая Мария Борисовна, мать его первой жены.

Войницкий Вениамин Михайлович, ее сын.

Марина, ее подруга.

Астров Михаил Львович, врач.

Телегин, студент.

Терраса загородного дома. Виден обрыв; внизу — дорога и забор из колючей проволоки. На террасе, под пальмой, стол, сервированный для чая. Скамьи, стулья; на одной из скамей лежит гитара. Недалеко от стола качели. Третий час дня.

Марина (сырая, малоподвижная старушка, сидит около стола, вяжет носок) и Астров (ходит возле).

Марина (наливает стакан). Выпей чаю, Миша.

Астров (нехотя принимает стакан). Сколько можно чаем надуваться?

Марина. Прямо уж не знаю, чем тебя и угостить. Может чего покрепче?

Астров. Нет. Рановато для водки. Да и духота проклятая. У-у-у, пекло… Ноябрь, прости Господи… Когда уже наконец дожди пойдут?

Пауза.

Тетя Марина, сколько прошло, как мы знакомы?

Марина (раздумывая). Сколько? Дай Бог памяти… Я когда сюда в первый раз приехала? Когда?.. Ну чего ты головой крутишь? Тогда Верочка, Сонечкина мать, еще жива была, да будет земля ей пухом. Тогда мы с тобой и познакомились. Это ж значит что? сколько лет прошло? Десять? Одиннадцать? Ну вот.

Астров. Сильно я изменился с тех пор?

Марина. Да уж конечно, изменился. Что ж, только нам, старикам, стареть? Тогда ты совсем молоденький был, только-только врачом работать начал, красивый такой, застенчивый… (вздыхает).

А теперь-то ты, конечно не тот. Задубел. Брюшко вон наклевывается. Седина. Да и пьете вы с Веней многовато. Чему ж удивляться?

Астров. Да… За что я вас, теть-Мариночка, люблю — никогда не упустите случая сказать человеку приятное… У меня подруга такая же была лет пять тому назад. Хваткая особа, надо сказать; насилу ушел.

Марина. Ну и дурак. В кои веки нашлась женщина — из тебя, шалопая, человека сделать; так нет ведь, вывернулся. Как собака на сене, ей Богу — ни себе ни людям!

Астров. Почему ж «ни себе»? Себе-то я нужен, теть-Мариночка… Только вот — что есть, то есть — старею. Не тот уже, сам чувствую. А почему? Жизнь сумасшедшая. Дежурства эти бесконечные, приемы в поликлиниках… мотаешься как цветок в проруби туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда… А тут еще и эфиопов на меня навесили. Сначала радовался — экзотика… где еще увидишь туберкулез, спид и сифилис вместе у одной восемнадцатилетней особы? А потом устал. С одной стороны, жалко их, бедных — сил нет. А с другой — сил нет на жалость. Голова кругом идет. Где я, думаю, кто я? Миклухо-Маклай долбанный или врач больничной кассы в развитом промышленном государстве начала 21-го века? Домой приезжаешь как выжатый лимон; тут бы только стакан хлопнуть, да в койку… ан нет — звонят: дите бамбой подавилось! Приезжаешь, выковыриваешь бамбу… только закончил — бип-бип, доктор, приезжайте, у папы инсульт… К полуночи заканчиваешь с папой, только прилег… куда там! — вставай, проклятьем заклейменный! Арабоны подстрелили кого-то на шоссе… Вскакиваешь, несешься, прилетаешь… а там сосед твой, приятель, булькает кровью из артерии, а рядом с ним — жена его, на которую ты еще вчера планы строил — уже и не булькает, кончено. Точка. Смерть. Сядешь в кювет, смотришь на руки свои окровавленные и думаешь: наяву это все или нет? Со мною или с кем-то другим? Может, это кино такое страшное по голливудскому каналу, и не кровь это вовсе, а томатный сок? Не поверишь, один раз даже лизнул, не удержался.

Пауза.

А ты говоришь — седина… задубел… Как же тут не состариться?

Марина. Бог тебе в помощь, Мишенька… Но жениться все равно надо. Одному-то труднее.

Входит Войницкий.

Войницкий (зевает и потягивается, держась за спину). Чушь!.. (опять зевает и садится на скамейку, осторожно сгибая и разгибая ноги). Чушь мохнатая!.. Одному — легче. Как вы все мне надоели! Особенно — радикулит…

Марина. А ты пойди еще вздремни. Недоспал, что ли?

Войницкий (после паузы, сопровождаемой неясным бурчанием). Чушь!

Астров. Ты бы Веня, в самом деле… Сколько можно дрыхнуть? Сон, он ведь как наркотик — привыкаешь. Эдак ты, чего доброго, от передозы помрешь.

Войницкий (декламирует). «Отрадно спать, отрадней камнем быть!»… Чушь! Все враки! Все кувырком! Вот вы скажите, тетя Марина, — плохо мы жили? Чего-то нам не хватало? Ложились, как и положено, вечером, просыпались, как и положено, утром. Сначала ели завтрак, а потом уже, заметьте, обедали. Отчего же теперь все сикось-накось запедрючилось? Как это наш знаменитый герр диссидент ухитрился все с ног на голову перевернуть? Почему это мы завтракаем в… (смотрит на руку, где должны быть часы; часов нет.) в… Мишка, который час?

Астров. Пол-третьего.

Войницкий. Пол-третьего! Рехнуться можно! (Оглядывается). Ну… и где он, наш вечный именинник? Прогуливаться изволят? А как же мы, несчастные? На кого покинул? Осиротеем ведь без его премудрых откровений…

Астров. Удивляюсь я на вас, Вениамин Михалыч… Было время — ты в нем души не чаял. Даже дни считал — когда, наконец, Саша приедет? Мне, дураку, все уши прожужжал…

Войницкий. А что ты развесил, туда я и жужжал. И поделом — нефиг нам, дуракам, уши развешивать. Уши надо близко к щекам держать, чтоб лапшу ветром сдувало… (берет гитару, поет) «Возьмемся за уши, друзья, возьмемся за уши, друзья…»

Марина. Ты, Веня, чего — на работу сегодня не ходил?

Войницкий. Болею я, тетя Марина. Душой болею. Мне вон Мишка бюллетень выписал. (поет) «Я сижу на бюлетне, будто муха на плетне…»

Марина. Смотри, выгонят тебя, не приведи Господь. (вздыхает) А и впрямь все кувырком… Всю ночь разговоры, разговоры, все эти чаи-кофеи, хождения эти — с кухни на кухню, с кухни на кухню, туда-сюда. Глаз не сомкнуть. Этой ночью только под утро и заснула. Да разве ж тут поспишь? В пол-пятого, как нарочно, на полную громкость — «аллах-акбар», «аллах-акбар» — друзья наши закадычные, прости Господи…

Астров. Рамадан у них сейчас, теть-Мариночка.

Марина. Да по мне — хоть что — хоть рамадан, хоть драбадан — спать-то надо когда-нибудь? А потом весь день — не поймешь — когда на стол накрывать? Когда убирать? Только скатерть свернешь — застилай сызнова… Балаган…

Астров. Ну и долго это еще продлится? Как они, гости ваши, по Германии своей не соскучились?

Войницкий (мрачно). А кто его знает. На хрена он вообще сюда приперся?

Марина. Веня! Как ты разговариваешь!.. (после паузы) Ну вот что сейчас с завтраком делать? Только разложилась — гулять ушли. Что ж теперь — собирать?

Войницкий. Да вон они идут, тетя Марина. Легки на помине.

Входит Соня, за ней идет Леночка и Серебряков с Телегиным.

Серебряков. Только ступая по этой древней земле, Илюша, приобщаешься того неизбывного духа, который был завещан нам нашими великими предками. Это просто удивительно, какой заряд энергии я тут получаю! Буквально на годы вперед. Скажу без преувеличения, здесь каждый камень… (останавливается и разводит руками, ища нужное слово)

Войницкий. …Ленина знает.

Серебряков (озадаченно). Какого Ленина, Веня? При чем тут Ленин? Или ты опять паясничаешь?

Войницкий. Здесь каждый камень Ленина знает! Слезайте уже с трибуны, герр активист. Или с броневика… уж не знаю, на что вы там в настоящий момент взгромоздились.

Телегин. Опа! Дискуссия возобновляется! Раунд сто девяносто восьмой. В красном углу ринга — практический сионист-поселенец Вениамин Михайлович Войницкий; в левом — борец-теоретик, ныне германско-подданный Але…

Соня (прерывает его). Илья, заткнись, а? Папа, выпьешь чаю?

Серебряков. Спасибо, Сонечка. Я, пожалуй, буду пить чай в комнате. У меня на сегодня намечено уйма работы. Лена, можно тебя на минутку? (уходит с Леночкой. Соня идет за ними)

Марина (кряхтя, встает и начинает ставить на поднос чашку, тарелку и пр.). Ну вот, пожалуйста. В комнате… Отчего нельзя со всеми, за столом? (уходит, унося поднос).