Читаем без скачивания Истина и наука - Рудольф Штайнер

Штайнер Рудольф

Истина и наука

пролог к "философии свободы" разрешенный автором перевод Б. Григорова

Доктору эдуарду фон гартману

С горячим уважением

Посвящает

Предисловие

Современная философия страдает нездоровой верой в Канта. Настоящий труд пусть будет способствовать преодолению этой веры. Было бы преступным принижать бессмертные заслуги этого человека В деле развития немецкой науки. Но мы должны, наконец, прийти к сознанию, что мы только тогда положим начало действительно удовлетворяющему миро- и жизнесозерцанию, если мы станем в решительную противоположность к этому уму. Что совершил Кант? Он показал, что лежащая по ту сторону мира наших чувств и нашего разума первооснова вещей, которую его предшественники искали при помощи неверно понятых шаблонов понятий, недоступна для нашей способности познания. Из этого он вывел, что наше научное устремление должно держаться в пределах опытно-доступного и не может подойти к познанию сверхчувственной первоосновы, «вещи в себе». Но если эта «вещь в себе» вместе с потусторонней первоосновой вещей только фантом, что тогда? Легко понять, что дело обстоит именно так. Исследовать глубочайшую сущность вещей, их основные начала, есть неотделимое от человеческой природы стремление. Оно лежит в основе всякой научной деятельности. Но нет ни малейшего повода искать эту первооснову вне данного нам чувственного и духовного мира до тех пор, пока всестороннее исследование этого мира не покажет, что внутри этого мира находятся элементы, указывающие ясно на какое-то воздействие извне.

Наш труд пытается привести доказательство того, что для нашего мышления достижимо все то, что нужно для объяснения и понимания мира. Допущение вне нашего мира лежащих начал этого последнего оказывается предрассудком отмершей философии, живущей в тщеславном увлечении догмами. К этому выводу должен был бы прийти Кант, если бы он действительно исследовал, к чему способно наше мышление. Вместо этого он обстоятельнейшим образом доказывал, что вследствие устройства нашей способности познания, мы не можем достигнуть последних начал, лежащих по ту сторону нашего опыта. Но разум вовсе не заставляет нас переносить их в такую потусторонность. Кант действительно опроверг догматическую философию, но он ничего не поставил на ее место. Поэтому примыкающая к нему по времени немецкая философия развивалась повсюду в противоречии к Канту. Фихте, Шеллинг, Гегель не заботились больше об установленных их предшественником границах нашего познания и искали основные начала вещей внутри того, что является потусторонним для человеческого разума. Даже Шопенгауэр, который утверждает, что результаты кантовской критики разума являются навеки непреложными истинами, не может не пойти в познании последних мировых причин по путям, отклоняющимся от путей своего учителя. Роковою судьбою этих мыслителей было, что они искали познаний высших истин, не положив, однако, основы для такого начинания, посредством исследования природы самого познания. Поэтому гордые здания мысли Фихте, Шеллинга и Гегеля стоят перед нами лишенными фундамента. Но отсутствие последнего действовало также вредоносно и на ход мыслей философов. Без знания значения чистого мира идей и их отношения к области чувственного восприятия они создавали заблуждение на заблуждении, односторонность на односторонности. Ничего удивительного, что слишком смелые системы не смогли выдержать натисков эпохи, враждебной философии, и много хорошего, содержащегося в них, было безжалостно сметено наряду с дурным.

Последующие исследования должны прийти на помощь указанному недостатку. Эти исследования хотят изобразить не то, чего не может способность познания, как это делал Кант; их цель не в этом, а в том, чтобы показать, что она действительно может.

Результатом этих исследований является, что истина не представляет, как это обыкновенно принимают, идеального отражения чего-то реального, но есть свободное порождение человеческого духа, порождение, которого вообще не существовало бы нигде, если бы мы его сами не производили. Задачей познания не является повторение в форме понятий чего-то уже имеющегося в другом месте, но создание совершенно новой области, дающей лишь совместно с чувственно данным миром полную действительность. Высшая деятельность человека, его духовное творчество, органически включается этим в общий мировой процесс. Без этой деятельности мировой процесс совсем нельзя было бы мыслить, как замкнутое в себе целое. Человек по отношению к мировому процессу является не праздным зрителем, повторяющим в пределах своего духа образно то, что совершается в космосе без его содействия; он является деятельным сотворцом мирового процесса; и познание является самым совершенным членом в организме вселенной.

Для законов наших поступков, для наших нравственных идеалов важным последствием такого воззрения является то, что и они должны рассматриваться не как отображения чего-то находящегося вне нас, но как нечто находящееся только в нас. Этим самым устраняется равным образом и власть, как веление которой мы должны были бы рассматривать нравственные законы. Мы не знаем «категорического императива», точно голоса из потустороннего мира, который предписывал бы нам, что нам следует делать и чего не делать. Наши нравственные идеалы являются нашим собственным свободным порождением. Мы должны выполнять лишь то, что мы предписываем себе как норму нашей деятельности. Взгляд на истину как на дело свободы обосновывает таким образом нравственное учение, основой которого является совершенно свободная личность.

Эти положения имеют значение, конечно, только для той части нашей деятельности, законы которой мы постигаем идеально в совершенном познании. Пока эти последние остаются только естественными или еще логически неясными мотивами, некто, стоящий более высоко духовно, конечно, может узнать, в какой мере эти законы нашего делания обоснованы в пределах пашей индивидуальности, мы же сами ощущаем их как бы действующими на нас извне и принудительно. Каждый раз, как нам удается ясно постигнуть в познании такой мотив, мы совершаем завоевание в области свободы.

Как относятся наши воззрения к наиболее значительному философскому явлению настоящего времени, к миропониманию Эдуарда фон Гартмана, читатель подробным образом увидит из нашего труда, поскольку вопрос идет о проблеме познания.

«Философия Свободы» — вот к чему создали мы пролог настоящим трудом. Сама она скоро последует в подробном изложении.

Повышение ценности бытия человеческой личности — это и есть цель всей науки. Кто занимается последней не с этой целью, тот работает только потому, что видел, что так делал его учитель; он «исследует» потому, что он случайно этому научился. Он не может быть назван «свободным мыслителем».

Что придает наукам истинную ценность, это только философское изложение человеческого значения их результатов. Такому изложению и хотел я содействовать. Но, может быть, наука нашего времени вовсе и не требует своего философского оправдания? Тогда очевидно двоякое: во-первых, что я дал ненужный труд, во-вторых, что современная ученость бредет наугад и не знает сама, чего хочет.

В заключение этого предисловия я не могу воздержаться от одного личного замечания. Я до сих пор излагал мои философские взгляды всегда в связи с миросозерцанием Гете; в это мировоззрение я был впервые введен глубоко почитаемым мною учителем Карлом Юлиусом Шрэером, который стоит потому так высоко для меня в области изучения Гете, что его взгляд всегда восходит за пределы частного к идеям.

Я надеюсь, что этим трудом я показал, что здание моих мыслей представляет нечто целое, в себе самом обоснованное, которое нет нужды выводить из миросозерцания Гете. Мои мысли в том виде, как они здесь изложены и будут развиты дальше в «Философии Свободы», возникли в продолжение многих лет. Я исхожу только из глубокого чувства благодарности, говоря, что исполненное любви отношение, которое я встретил в семье Шпехт в Вене, когда на моей обязанности лежало воспитание детей этой семьи, представило единственную по своей желательности среду для выработки моих идей. И далее, настроением, нужным для последней законченности некоторых мыслей моей, пока еще только намеченной в последней главе этой книги «Философии Свободы», я обязан живым беседам с моим высокоценным другом Розой Майредер в Вене, литературные работы которой, вытекающие из ее тонкой, благородной, художественной натуры, нужно надеяться, скоро увидят свет.

Написано в Вене в начале декабря 1891 года. Д-р Рудольф Штейнер.

Введение

Последующие рассуждения имеют задачей правильно формулировать, посредством доходящего до последних элементов анализа акта познания, проблему познания и наметить путь к ее решению. Они показывают путем критики различных теорий познания, основанных на кантовском ходе мысли, что с этой точки зрения никогда не будет возможно решение поставленных вопросов. При этом надо, конечно, признать, что точное определение понятия данного, как мы это пытаемся здесь сделать, было бы чрезвычайно затруднено без предварительных основных работ Фолькельта[1] с их основательными исследованиями понятия познания. Но мы надеемся, что мы положили основание опровержению субъективизма, присущего теориям познания, исходящим из Канта; а именно, мы думаем, что мы сделали это, показав, что субъективная форма, в которой образ мира является для акта познания до обработки этого образа через посредство науки, есть только необходимая ступень, преодолеваемая в самом процессе познания. Для нас так называемый опыт, который позитивизм и неокантианство так охотно хотели бы выдать за единственно достоверный, является как раз самым субъективным. И, показывая это, мы обосновываем объективный идеализм как необходимое следствие понимающей себя самое теории познания. Этот идеализм отличается от метафизического, абсолютного идеализма Гегеля тем, что он ищет основание для расщепления действительности на данное бытие и понятие в субъекте познания и видит связь их не в объективной мировой диалектике, а в субъективном процессе познания. Автор этих строк уже излагал однажды в литературе эту точку зрения в 1885 г. в своих «Основных чертах теории познания. Берлин и Штутгарт», на основании исследований, которые, правда, существенно отличались от настоящих по методу и в которых отсутствует также восхождение до первых элементов познания.