Читаем без скачивания Тоннель - Сергей Герасимов

Сергей Герасимов

Тоннель

Если бы не это голубоватое свечение, местность была бы похожа на земной лес. Пусть не совсем обычный лес, но хотя бы такой, какой может показаться обычным в ночной темноте. В темноте, когда не видишь почвы, по которой ступаешь.

То, что сейчас находилось у него под ногами, вообще не походило на почву. Эта штука была чистой, как хорошо подметенный пол. Чистой и гладкой, хотя совсем не скользкой. Конечно, то здесь, то там пробивалась трава отдельными плотными светящимися островками. Но в этом лесу не было ни сломанных веток, ни прелых листьев, ни полусгнивших кусков древесной коры, ни старых пожухлых стеблей. Не было паутины, как не было и насекомых, которые могли бы в нее попасть. Не было шума ветра, гудения пчел или птичьих голосов. Здесь не было запаха земного леса, запаха тления, запаха роста, запаха огромного круговорота рождений и смертей. В этом лесу ничего не умирало, поэтому казалось, что лес не живет. Но только казалось.

Грунт упруго вздрагивал под ногами. Шаги оставались бесшумны, так, будто бы он шел по мягкому ковру. Высокие стволы толщиной с фонарный столб, гладкие и влажные, возносились прямо к черному небу — или к тому, что здесь заменяло небо. Здесь не было кустов и подлеска, и лишь слабо светящаяся трава струилась у его ступней, голубоватая, напоминающая ночное море.

Он должен найти тоннель.

Он остановился и посмотрел на часы. Затем включил передатчик. Передатчик сильно искажал голоса — так сильно, что некоторые слова невозможно было понять. Жаль, что обычные радиоволны здесь бесполезны, подумал он.

— Это Сергей, — сказал он, — это опять я, ребята. Еще не соскучились?

— Ты опаздываешь на семь минут, — ответил голос. — Что-то случилось?

Зайцев, как всегда, волновался сильнее, чем нужно. Это понятно: всегда нервничаешь, сидя в кабинете. Когда идешь сам, волноваться некогда. Нужно работать, вот и все. Забираться сюда и вправду опасно, но, к сожалению, никто не знает насколько, статистики пока нет: за три года работы здесь погибли два человека, и оба по собственной неосторожности. Но насколько опасно входить в эту тьму на самом деле? И что можно найти там, дальше? «Может быть, мы никогда этого не узнаем, — подумал он. — Но нечего об этом рассуждать сейчас. Нужно просто найти тоннель».

— Семь минут ничего не решают, — сказал он.

— Ты объяснишь, что случилось?

— Да ничего особенного. Увидел колодец. Там, где его раньше не было. Решил обойти на всякий случай.

— Где?

— В седьмом квадрате, — ответил он. — За тем овражком, помнишь? В точности на линии майского тоннеля. Там, где мы весной упустили старика. Слушай, не думай об этом. Это ничего не значит. Я иду дальше. Как будут новости, сообщу.

— Колодцы никогда раньше не появлялись так близко. Тот старик ведь покончил с собой?

— Кажется. Если хочешь знать точно, посмотри медицинскую карточку. Она должна быть в архиве.

Сергей отключил связь. Колодцы никогда не появлялись так близко, это правда. Но ведь ничто не мешало им появиться. Они безвредны, если не подходить к ним ближе, чем метров на десять или двенадцать. Колодец это просто воронка с гладкими стенками, в которую ты рискуешь свалиться, если будешь неосторожен. В свое время пытались измерить их глубину, опуская туда веревку с грузом. На глубине около сорока метров груз прекращал тянуть, затем была пауза и сильный рывок, который неизменно выдергивал веревку или разрывал ее. Бог его знает, что там на дне. Ничего хорошего, это уж точно.

Лес постепенно становился гуще. На стволах появились наросты, напоминающие грибы. Эти наросты тоже светились, даже ярче, чем трава, на оттенок свечения был другим, в нем стало больше зеленого, чем голубого. Сергей протянул руку к одному из наростов. Его рука была в перчатке — того требовала инструкция. Светящееся существо довольно проворно отползло в сторону, что несколько странно для гриба. Здешняя фауна еще совершенно не изучена.

Он достал трансфайдер и настроил шкалу. Плоский экранчик величиной с ладонь наполнился бессмысленным мельтешением фиолетовых и серых точек. Вначале он ничего не мог разглядеть. Повернул экран во все стороны, дважды поменял настройку и наконец заметил тонкую розовую нить. Нить была на месте, там, где ей и полагалось быть. Ребята из вычислительного отдела рассчитали точно. Интересно, почему тоннель всегда отображается на экране розовым цветом? Розовый — это цвет юности, цвет надежды, цвет мечты. Тоннель — как раз наоборот. Черный цвет подошел бы ему гораздо больше. Ведь черный — цвет смерти.

Линия была тонкой, но отчетливо различимой. Это означало, что до тоннеля еще километра два по прямой. Около того. Через двадцать минут он будет на месте. Он подойдет к тоннелю, включит резак и сделает отверстие достаточное, чтобы проникнуть внутрь. Кажется, что все просто. На самом деле он был здесь уже шестнадцать раз, и просто никогда не получалось. Слишком много неизвестных в этом уравнении. Но что бы ни случилось, он все равно будет делать свое дело. Слишком велика цена. Нет ничего дороже жизни, как бы банально эта фраза ни звучала. Слишком велика цена, черт побери.

Он вздрогнул и обернулся. Если и поминать черта, то только не здесь. И не сейчас. Здесь и сейчас у этой мохнатой и хвостатой животины наибольшие шансы выйти на контакт, если животина существует, разумеется. Все же сейчас он находился в том мире, который лежит за гранью смерти. И это давило на нервы. Это всегда давит на нервы.

— Бред, — сказал он сам себе, — нет здесь никакого черта. Нет и не может быть.

Все началось в пять тридцать пять сегодняшним утром. Телефонный звонок вырвал его из сна. Полчаса спустя он уже был в клинике, внутренне готовый к тому, что придется совершить прыжок. Большое здание больницы еще спало; небо едва начинало светлеть; длинные коридоры были тихи и даже уютны особенным ночным уютом больших казенных зданий.

Но в тот момент еще ничего не было решено: ведь прыжок — это всегда последняя надежда. Сонный дежурный рассказал ему о том, что случилось. Сухие слова человека, привыкшего к чужой боли. Речь шла о жизни девушки, которая выбросилась из окна этой ночью. Упала очень неудачно и пролежала до самого утра без сознания, примерно до пяти часов. Когда ее привезли в отделение неотложной хирургии, она, как ни странно, могла говорить. Единственные слова, которые она повторяла, были: «Я не хочу жить». Она не сообщила ни своего имени, ни причины, по которой поступила так. Она просто не хотела жить, и весь мир уже перестал для нее существовать. А люди, которые не хотят жить, обычно не выживают. Особенно с множественными повреждениями внутренних органов. Еще два часа хирурги боролись за ее жизнь. А потом пришло время прыжка. Прыжка как последней надежды.