Читаем без скачивания Два апреля - Алексей Кирносов

Очевидно, главным образом от того, сколько мы платим или готовы заплатить за счастье или чувство удовлетворения, и зависит, насколько они велики. Но жадность к счастью у людей неодинакова. Одни платят за чувство удовлетворения очень дешево, другие очень дорого.

1

Город встретил его неприветливо. Угрюмым, низким небом, пронзительным ветром с Балтики, мокрым снегом, слякотью покатых предпортовых улиц. Тщательно прибранные развалины протянули в небеса корявые пальцы, напоминая о том давнем уже времени, когда авиационный корпус опорожнился над городом, превратив его в дымящееся каменное крошево. Зябко перебирали ветвями под ветром нездоровые березы, выросшие на фундаментах былых человеческих жилищ. Темнели ранами ободранные стены гробницы Иммануила Канта. Сумрачно глядел под ноги бронзовый Шиллер, обреченный скульптором на вечную печаль.

И не верилось, что сегодня весенний месяц апрель, казалось, что поздняя осень подбирает с земли остатки живого и уносит их вихрями в мглистую даль.

Неделю Овцын прожил в гостинице. На «Кутузове» не нашлось электрогрелки для его каюты, а подселяться к старпому или механику он не захотел. Пришлось бы начать деловые отношения с душевных разговоров по вечерам, с опасной, но неизбежной откровенности, с сомнительного, не всегда бескорыстного приятельства, которое непременно возникает у людей, живущих в одной каюте. Можно очень убедительно доказать безнравственность чинопочитания, но все равно потом работа покажет, что дистанция между капитаном и подчиненными должна существовать постоянно. Раз упустив, ее уже не восстановишь. И тогда дело пойдет вкривь и вкось, натужно продираясь через хитросплетения самолюбий.

Когда механики, наконец, расконсервировали вспомогательный котел и соизволили по вечерам протапливать судно (они всем видом своим показывали, что труд этот тяжек, не обязателен, и зажигали форсунку всего на два часа), Овцын занял капитанскую каюту и только тут почувствовал, что он па месте.

Если прежде прожитый день означал немногим более, чем оторванный листок календаря, теперь время приобрело смысл, весомость и наполнилось работой - необходимой и строго распределенной между людьми. Холодный, заброшенный «Кутузов» стал оживать, восстанавливать истинный свой облик по мере того, как матросы снимали с бортов и палуб прочный слой грязи, а механики приводили в порядок машины. К ночи, уже переодевшись в пижаму, Овцын записывал в журнал сделанное за день. Точная служебная запись занимала немного места на странице. Десять человеческих сил медленно справлялись с пассажирским теплоходом в три тысячи тонн водоизмещением. Но времени до выхода в море оставалось достаточно, и не было у Овцына оснований слишком торопить команду. Подчеркнув записанное размашистой, отработанной еще на последнем курсе училища подписью, он брал книгу, ложился и читал, пока не смыкались веки, -привычка давняя, вредная и неискоренимая.

За ночь каюта выстуживалась, изо рта шел пар. Призывая на головы механиков апокалиптические казни, Овцын наскоро умывался - брился он с вечера, когда в магистрали была горячая вода, - и шел к соседу, Борису Архипову, пить кофе. Малютка буксир Бориса Архипова с неожиданным названием «Шальной» тоже обречен был стоять у этого причала, пока не сойдет лед на Финском заливе. Разница с «Кутузовым» лишь в том, что команда на нем полностью укомплектована, стоит полагающаяся вахта и течет нормальная судовая жизнь, в которой все на месте и все происходит вовремя. После необитаемой громадины «Кутузова» туда заходилось как в хорошо и любовно обжитой дом. На маленьком судне все легче и проще.

В середине апреля весна все-таки наступила. Утром Овцын вышел на палубу, увидел голубейшеее небо и солнце, которое сразу так припекло его, что пришлось вернуться и оставить плащ.

Вахтенный матрос сидел на причальном кнехте, задрав рябоватое, с закрытыми глазами, блаженное лицо. У самых ног человека юркие воробышки склевывали крошки. Вахтенный с закрытыми глазами - это

вопиющий непорядок.

- Позавтракали, Федоров? - спросил Овцын, сойдя на причал.

Матрос поднялся, разомкнул веки. Воробьи вспорхнули от его сапог и

разлетелись.

- Подкрепился булочкой, - сказал матрос, глядя не на капитана, а в сторону солнца, щурясь и улыбаясь. - А как вы догадались?

- По выражению лица.

- Вы, наверное, на три аршина сквозь землю видите?

- К чему это мореплавателю смотреть сквозь землю? - сказал Овцын.

- Виноват, сквозь воду, - поправился Федоров. - Погода-то какая ласковая, а, товарищ капитан? Так, глядишь, и до праздников в море выйдем.

- И такое может с нами произойти, - кивнул Овцын, взглядом указал вахтенному матросу на место у трапа и пошел направо, к буксиру.

Борис Архипов, не прикасаясь к завтраку, ждал его в своей маленькой, опрятной каюте, которая каждый раз напоминала Овцыну прошлую навигацию. Тогда он вел на север такой же компактный, с высоко задранным носом и уходящей в воду кормой буксир и обитал в такой же тесной каютке. Это была его первая капитанская работа.

Борис Архипов протянул руку, чуть привстав с дивана, кивнул головой на кресло и сразу стал наливать кофе из собственного, замысловатой конструкции кофейника. И кофе у него был особой марки - арабикум, вывезенный из Висмара, где он принимал на верфи буксир. От двух чашек этого напитка исчезала из головы всякая накипь, предстоящие дела становились легкими, заботы - пустячными, а жизнь прекрасной. И весь мир казался курортом, созданным исключительно для твоего удовольствия.

- Жаль, что этот мираж быстро проходит, - сказал Борис Архипов, отставив чашку. - Равно как и всякое самообольщение.

- Выпей еще дозу, - предложил Овцын.

- А сердце? - Борис Архипов сморщился и потер под галстуком.

- Не знаю про такое, - усмехнулся Овцын.

- Тебе тридцать? Недолго осталось. Лет через восемь узнаешь и уже до последнего в твою честь салюта не забудешь, - пообещал Борис Архипов. -Я в твои годы водку пивной кружкой пил, а теперь вот курю не взатяжку.

- Пил бы стаканом, как люди, - сказал Овцын.

- Люди... Что за удовольствие жить, как люди? - проговорил Борис Архипов неодобрительно. - Не люблю жить, как люди. Впрочем, я свое уже отжил. Пора под пресс.

- Врешь ты все, отец, - засмеялся Овцын. - Люди тебе нравятся, и пожить тебе еще охота, и сигаретой затягиваешься.

- Иногда, по забывчивости. А пожить... Пожить, конечно, не мешало бы... Ты сегодня куда деваешь вечер? - спросил Борис Архипов.

- Я не занимаюсь до завтрака этой проблемой, - сказал Овцын. -Впрочем, мне все равно.

- Вот то-то и оно... - задумчиво произнес Борис Архипов. - Для каждого есть только один город, где не все равно, как провести вечер. Там мы заранее знаем номер автобуса, в который сядем, выйдя из ворот порта. Мы точно знаем, на какой остановке сойдем. Мы знаем, где там ближайший «Гастроном» и в какую сторону от входа отдел, торгующий шампанским. Мы знаем даже, сколько ступенек в той лестнице, по которой поднимаемся с надеждой, тревогой и сладостным замиранием сердец.

- Это стихи, - сказал Овцын. - Среднего качества.

- А что ты хотел от старого человека, обремененного семейством? У которого к тому же истрепанное сердце и далеко не блестящая анкета? -Борис Архипов щелкнул пальцами и налил себе еще чашку. - Ты хотел от него «дыша духами и туманами»?

- Хорошая нынче погода, - сказал Овцын.

- Вот именно, - покачал головой Борис Архипов.- Что может быть убедительнее? Пойдем в театр?

- А что там?

- «Сирано де Бержерак». История о человеке, который жил не как

люди.

- Хорошая пьеса, - согласился Овцын, видевший ее давно и помнивший смутно. - Значит, пойдем.

- У тебя здесь еще не завелось дамы?

- Ты знаешь, где моя дама, - улыбнулся Овцын.

- Знаю, - сказал Борис Архипов. - И знаю, что это не то, сынок. Кратковременная эфемерида.

- Отчего же так? - спросил Овцын, и в душе вдруг всколыхнулось тревожное.

- Видал я твою даму... А во-вторых, для чего ты ходишь на междугородный переговорный пункт ? Не говоришь? Так я скажу: только для того, чтобы позвонить в контору Экспедиции и обругать начальство, что долго не присылает команду.

- У нее нет домашнего телефона, - сказал Овцын и тут же сообразил, что позвонить можно и по служебному, если захочется, можно и дать телеграмму с вызовом.

- Оправдываешься, - заключил Борис Архипов.- Что может быть убедительнее?

- Змей... - буркнул Овцын, думая о том, почему же он ни разу не позвонил Марине. - Если хочешь знать, в ранней юности я любил. Пылко, чисто и навеки. Тогда бы я звонил каждый день. Но ведь это не повторяется.

- Романов поменьше надо читать, особенно на ночь, - посоветовал Борис Архипов. - От них мозги становятся раком, пуще всего от нынешних, нравоучительных. И тогда естественная человеческая жизнь кажется пострадавшему субъекту непричесанной, дикой и вовсе безнравственной.