Читаем без скачивания Ловушка для обречённых - Максим Волжский

Максим Волжский

Ловушка для обречённых

1

После полудня пассажиры теплохода «Судьбинушка» спасались в уютных каютах. Самые отважные путешественники принимали солнечные ванны на верхней палубе. Среди двух десятков смельчаков был и Мирон Глыбов, которому по случаю тридцать третьего дня рождения работодатель щедро оплатил круизную путёвку.

Своё мускулистое тело он разложил на пластиковом шезлонге под тенью зонта. В жаркий июльский день волжская прохлада и лёгкий ветерок сопутствовали ленивому блаженству. Удалось даже вздремнуть. Теплоход покачивался, негромко играла музыка, где-то смеялись дети. Мирон потягиваясь, поправлял солнцезащитные очки и снова засыпал, наслаждаясь речным путешествием.

Это был второй день его плаванья вниз по Волге. Первый вечер Мирон провёл скромно. На ужин позволил себе лишь бокал пива. К половине десятого выкурил сигарету. С ним хотела завести знакомство женщина средних лет и даже решилась присесть рядом за столик. Она мило улыбалась, задавала вопросы: кто он и откуда. Мирон неспешно отвечал и посматривал на часы. Почему-то хотелось тишины. А возможно, ему просто не понравилась женщина в шляпке, с ярко накрашенными губами.

После выступления смешных аниматоров и искусительницы со змеёй, ссылаясь на усталость, Мирон откланялся, заметно обидев даму, которую звали Ольга. Вернувшись в свою каюту, какое-то время он посвятил чтению. Книга показалась скучной. Тогда Мирон включил телефон, приступив к строительству падающих в стакан кривобоких фигур. Так и играл, пока не уснул. Но наступающий вечер пассажир класса «Полулюкс» желал провести под девизом «гори всё синим пламенем». Ещё лёжа на шезлонге, он настроился опустошить все бутылки из всех трюмом четырёхпалубного красавца.

Жара к вечеру сошла. Теплоход встретил зажжение бортовых огней затяжным гудком судового тифона. Расталкивая бортом речную волну, «Судьбинушка» прибавила хода. Затем прозвучал второй гудок, означающий начало залихватского праздника. Хмельной народ ответил стадионным рёвом сотен ртов, свистом и бурными возгласами: «Давай, давай». Мирон тоже яростно хлопал в ладоши; а музыка в баре под названием «Слепой Пью» заиграла ещё громче, вовлекая в веселье всё новых и новых людей.

Теперь только танцы до упада, забавы и развлечения, потому что волжские просторы разрешают вопить во всю глотку, зная, что на берегу тебя не услышит никто. Широка река-матушка – и не объять её взглядом, и не найти границ. Отныне белоснежный теплоход полон безумным ликованием и храбр оплаченным счастьем. Словно точки-тире загорелого радиста – звонкая чечётка разлеталась по каютам, вплоть да капитанской рубки, призывая встать в хоровод и не жалея отдраенной палубы, отдаться танцу, как первой любви. Потому что в разудалой пляске расцветает городская душа и требует бессонную ночь. Так дайте опьянённой чертовке, чего хочет она! Гуляй народ: пей, веселись! Праздник плоти до утра, – и, как говорится, большому кораблю – большое плаванье.

Позабыв о рабочей рутине и девушке Наде, сбежавшей месяц назад, бог знает к кому и куда – Мирон пустился во все тяжкие. Он кутил, куражился, кого-то принимал в объятия и часто выпивал. Под огненные «Руки вверх» Мирон встретился с дамой, с той, что вчера не смогла убедить его в своей свежести и нравственной неприступности. Женщина снова была навеселе и, не расплескав ни капли из фужера с шампанским, обняла парня и целовала его, как любовника.

«Один раз живём», – думал Мирон Глыбов, размахивая руками, словно мельничными лопастями. Но не знал он одной пустяковой истины: если существуют лопасти, если представился мельницей, то где-то рядом обязательно должен притаиться «Дон Кихот», у которого свои представления о танцах.

***

Багаутдин Арчаков был рождён на одной из вершин седого Кавказа. Потому умел терпеть боль, но обиду не прощал никому. Мирон так увлёкся, что не заметил, как наступил гордому парню точно на красный мокасин, причинив тому сносное, но всё-таки неудобство. Это была непростительная ошибка, почти приговор. Вот здесь бы остановиться молодым да пылким парням. Сделать вид, что ничего не случилось и снова отправиться в танцующие ряды, но нет – ни судьба, ни судьбинушка. Не для того Багаутдин потел всё детство на борцовском ковре, чтобы вот так запросто взять и остыть. А что Мирон? Разве он зря с восьми лет колотил боксёрскую грушу? Нет, он готовился, возможно, именно к этому вечеру.

Мирон представлял путешествие по Волге скучным занятием. Днём вокруг него будут крутиться тётушки, мечтающие не столько о сексе, сколько о вздохах под звёздами, а ночью, когда Мирон отобьётся от женских разговоров, на него нападут комары – такие мохнатые, толстые, кровожадные. Но вышло совсем не так, как он ожидал.

Они лишь переглянулись, выбирая безлюдное место. А когда остались одни, потомок донских казаков и правнук отважных абреков бросились друг на друга, будто веками враждовали их семьи, желая расплаты любой ценой.

Удары сыпались изобильно, словно парням хорошо заплатили за драку в свете ночных огней. Поначалу Багаутдин ловко уходил от «прямых» соперника. Снова двоечка от Глыбова просвистела в «молоко», а выпад Арчакова не принёс должного триумфа. Мирон частил, торопился. Багаутдин отступал, горячился. Сын горных ущелий хотел придушить «колючего» боксёра, свалив того на палубу, но жутко мешал алкоголь. Арчакову говорил и отец, и дед, и тренер Джамиль Иванович Эпштейн наставлял: не пей Багаутдин, не кури Багаутдин, – а он всё делал по-своему. Вот тебе результат. Лишь природная цепкость и врождённая сила ветров Кавказа помогла избежать фиаско. Но всё-таки Багаутдин выждал верную секунду и бросился в ноги, в надежде перехватить инициативу.

Мирон завалился назад, выискивая на что опереться, чтобы не рухнуть на спину. Ему помогла металлическая труба, предохраняющая от падения в реку, но совсем ненадолго. Словно мешки с камнями, бойцы перевалились через борт, стряхнув лишнее с корабля. Даже в коротком полёте парни били друг друга, мимолётно провожая «Судьбинушку» – и люд, веселящийся в блеске круизных прожекторов.

2

Было темно и страшно. Багаутдин широко открыл глаза. Хлопал густыми, чёрными ресницами, прогоняя ужас, в ожидании встречи с вечностью. Но вдруг вспыхнул свет. Много… очень много, слепящего света…

Последнее, что помнил Багаутдин Арчаков, как его тело в обнимку с русским парнем коснулось пресных вод. Затем наступило удушье. Воздуха не хватало, словно гигантская анаконда, невесть откуда взявшаяся в Волге, сжимала кольцом его грудь, не давая заполнить кислородом лёгкие. Он судорожно глотал речную тину, отталкивая от себя несговорчивого боксёра. Он боролся уже не с русским, Багаутдин сражался за свою жизнь по-настоящему.

Что произошло далее, догадаться не составит труда. Вместо кислорода его лёгкие заполнились водой; он захлебнулся и трагически скончался