Читаем без скачивания Принцесса Ямакидзу - Василий Жабник

Принцесса Ямакидзу

Е. Воронцову

— Ты в курсе, что двадцатого — премьерный показ «Принцессы Ямакидзу»? — полюбопытствовал неслышно подошедший Лонский. Главный редактор обожал заставать подчинённых врасплох и не подозревал, что густая, тягучая вонь дорогой парфюмерии неизменно выдаёт его приближение. Глупый кот сам повесил себе на шею серебряный бубенчик, подаренный мышами на день рождения, в очередной раз подумал Томашевич.

— При чём тут я, — буркнул он, не отрываясь от редактирования беседы с «Марсианскими яблонями», — я рецензий не пишу. Сам знаешь: от нас туда Жоржик идёт.

Это аниме ждали почти три года, хотя поначалу никто не верил, что оно будет лучше картин предыдущего русско-японского проекта, который назывался «Красная магия» и рассказывал о битвах оккультных сил Третьего Рейха и Советского Союза. Мультиков этой серии вышло уже целых семь, но Томашевич видел только предпоследний, «Мангэцу но парутидзан»: про отряд советских оборотней, сражающихся против немецких вервольфов. Было зрелищно, но нелепо: шумел сурово Брянский лес, в аспидном небе сияла серебряная луна, медведи в ушанках с рубиновыми звёздами выпускали кишки волкам со свастиками на железных ошейниках, нацист-язычник Адольф Биссиг истерично призывал Фенрира, коммунистка-язычница Маша Куницына нараспев выкликивала Велеса, хтонические боги с рёвом прорывались в реальность, ломали деревья, грызли и царапали друг друга, экран заливало то алой кровью, то зелёной слизью, то чёрной грязью... В дифирамбическом отзыве Жоржика из слов «воюющие» и «воюют» регулярно выпадала одна «ю», и Томашевич впервые порадовался, что живых корректоров в редакции заменили компьютерные спелчекеры, не отличающие большого от больного, выдох от выхода, а плюш от плюща.

«Принцесса Ямакидзу», снятая по одноимённой манге московского художника Константина Архипова, оказалась не фантастическим боевиком, а волшебной сказкой, и если судить по трейлеру и разрозненным кадрам, выложенным в Интернет, плод долгого каторжного труда нескольких сотен людей оказался просто великолепен. «Эволюция традиций Хаяо Миядзаки и революция в анимации!» — восторженно говорили киноведы, видевшие эти отрывочные материалы, и прокатчики уже предвкушали многомиллионные сборы.

Томашевич учился в одном классе с Архиповым и хорошо помнил его — очкастого, худощавого, не слишком общительного. Однажды он за один урок ненавистной ему математики изобразил на парте огромную и весьма реалистичную вульву. Смотреть на непристойное диво сбежалась вся школа. Старшеклассники смачно гоготали и с уважением хлопали автора по спине, а когда пришли учителя, грянул чудовищный скандал. Вызванные родители пожимали плечами и говорили, что у Костика талант, не зря мальчик в художку ходит, парту мы перекрасим, анатомические атласы перепрячем, не волнуйтесь вы так — но директриса не слушала и билась в истерике, требуя для начинающего порнографа самых страшных кар. Костика хотели исключить насовсем, но ограничились двумя неделями, а чтобы он не радовался нечаянным каникулам, родители отправили его в ссылку к петербургским тётушкам, которые целыми днями водили его по музеям и читали лекции по эстетике.

Томашевич пару дней назад обмолвился об этой истории в редакционной курилке, а Лонский, оказывается, всё слышал. Или ему рассказал об эфемерных связях Томашевича с Архиповым некий доброжелатель.

— Так ты же однокашник того самого рисовальщика, — с удовольствием пояснил Лонский. — Вот и побеседуй с ним как с бывшим товарищем по учёбе. Надеюсь, ты не плевался в него жёваной бумагой во время уроков и не задирался на переменах.

— И кнопок на стул не подкладывал, — проворчал Томашевич, ловко заменяя в тексте «пару дабовых номеров» на «композиции, вдохновлённые сельской танцевальной музыкой аборигенов Ямайки». — И слабительного в компот не сыпал...

В динамиках его компьютера негромко переливался и разбрызгивал звездистые звуки новый альбом «Марсианских яблонь». Томашевичу нравился их плотный, но прозрачный спейс-фьюжн с игристыми синтезаторами, упитанным басом и солирующей электроскрипкой — а вот Жоржик в своём обзоре назвал «Эпимелиаду» претенциозной какофонией. Томашевич терпеть не мог Жоржика и держал его за самовлюблённую свинью.

— А списывать давал? — спросил Лонский.

— Нет. — Томашевич сохранил файл, демонстративно свернул текстовый процессор и запустил пасьянс. Лонский несколько минут молча наблюдал за раскладыванием, затем сказал:

— Переложи бубновую тройку на крестовую четвёрку. Кстати, если вовремя не сдашь материал с рисовальщиком — пеняй на себя.

Архипов не только придумал исходную мангу — он являлся соавтором сценария аниме, поэтому его персона вызвала бы у читателей культурно-просветительского журнала «Парвеню» двойной интерес.

— Уволишь, что ли? — хмыкнул Томашевич. Он знал, что Лонский полагает его своим лучшим интервьюером. — А если сдам?

— Тогда с меня два места на премьере, — улыбнулся Лонский. — Тебе и твоей Ольге.

— Другое дело. — Томашевич закрыл окно пасьянса, обернулся и посмотрел Лонскому прямо в глаза. — Не мог сразу сказать?

Лонский довольно захохотал. Делать приятные сюрпризы он любил не меньше, чем задавать неожиданные вопросы, да и получалось это у него лучше.

Архипов узнал Томашевича ещё по телефону, когда договаривались о встрече.

— Ну разумеется! Приезжай хоть сейчас!

Томашевич добрался пешком — Архипов, как выяснилось, жил всего в двух кварталах от редакции «Парвеню». Более того: мимо его пожилой девятиэтажки Томашевич часто ходил в близлежащую кофейню: кофе там был дрянной — низкосортный и пережжёный, — но вот шарлотка — просто объедение.

Домофон оказался сломанным, поэтому Томашевич звякнул Архипову с мобильного и через минуту за дверью гулко раздались спускающиеся шлепки тапочек. В подъезде пахло стоячей водой и кошками. Квартира Архипова оказалась на третьем этаже.

Пока Томашевич, по-крабьи перемещаясь вдоль стен просторной гостиной, разглядывал репродукции картин — в основном фантастические пейзажи да разнообразные чудовища — неизвестных ему художников, Архипов принёс стаканчики, бутылку клюквенной настойки, нарезал хлеба, сыра и карбонада.

Выпили за встречу, за здоровье, за премьеру, за бывших одноклассниц, вспомнили про разрисованную парту и выпили за искусство... Томашевич почувствовал, что после следующей стопки язык его начнёт заплетаться, и сказал, дожевав бутерброд:

— Хорошо сидим, но мне же работать надо.