Читаем без скачивания Бунт 2 - Владимир Уланов

Владимир Уланов

Бунт 2

Достоинство жизни человеческой в борьбе.

Часть I

Слава

И человек великий – всего лишь человек.

1

Утром 21 августа 1669 года большой торговый город Астрахань пришел в необычное оживление. К берегу Волги стекались толпы народа. Здесь были служилые и начальные люди, купцы, приказчики, а больше всего голытьбы, ремесленников, ярыжек, работных людей. Говорливая толпа уже запрудила весь берег у пристани, а народ все прибывал и прибывал. Сегодня Астрахань встречала Степана Разина. По этому случаю люди приоделись в праздничное платье. Нарумяненные бабы шушукались, вели бесконечные разговоры о красивом и богатом атамане. Мол, ни одна женщина не устоит перед ним, любая влюбится. И каждой хотелось хоть одним глазом взглянуть на необыкновенного казака.

Вот сидит прямо в придорожной пыли седовласый ярыга. Он бос, рубище кое-как прикрывает грязное тело, на шее висит толстая железная цепь с крестом, один глаз закрыт, видно, выбит, другой же бегает по сторонам, оглядывая толпу. Мужик громко рассказывает о Степане Разине.

Вокруг седовласого ярыги собралась изрядная толпа, а тот вещал:

– Батюшка наш, атаман Степан Тимофеевич, завсегда за простой народ стоит! Защитник он и благодетель! Теперь обидчикам простых людей пришел конец!

– Как же так конец? – поинтересовался кто-то из толпы.

– А так. Бедным людям теперь праздник настал, а богатеньких атаман шарпать будет и посадит в воду!

К мужику стал пробираться сквозь толпу стрелецкий сотник. Подойдя вплотную к говорящему, погрозил ему пальцем и предупредил: «Ты это брось, не трепи зазря языком, а то мы живо тебя в подвал приказной палаты упрячем».

Голые люди, ремесленники, ярыжки плотной стеной придвинулись к служилому человеку. Кто-то громко прошептал: «Давайте, ребята, вдарим ему дубиной по башке!»

Услышав эти слова, сотник быстро юркнул в толпу и исчез, а седовласый ярыга продолжал свой рассказ:

– Атаман Степан Тимофеевич – защитник наш, чародей и кудесник. Он, когда надо, птицей обернется и рыбой, и зверем каким, чтобы обмануть, обхитрить и победить врагов своих. И нет никакой силы, чтобы поймать заступника и спасителя нашего.

– Да он с дьяволом, наверно, знается, коли оборачиваться может! – крикнул толстый купчина.

– Сам ты дьявол! Кровосос! Вон пузо какое разъел за счет нас, трудовых людишек, – смело ответил седовласый мужик.

– Да я те! – взревел купчина, замахнувшись пудовым кулаком, и пошел на мужика.

– Плывут! Плывут! – закричало несколько голосов в толпе. Разговоры и споры прекратились, все устремили взгляды на реку.

Действительно, из-за поворота реки один за другим выплывали сперва воеводские струги, а затем струги казаков.

– Вот это да! – вырвалось из толпы.

Казацкие струги шли под разноцветными парусами, сделанными из персидских паволок, заморских тканей. Перед изумленными астраханцами проплывали то багряно-красные, то голубые, то зеленые, а то и просто пестрые, разноцветные паруса. Струги подходили все ближе и ближе к берегу. С крепостных стен Астрахани ударило несколько пушек, в ответ бахнули пушечки с казацких стругов и стрелецких лодок.

– Вот те и возьми его, Стеньку! – воскликнул в толпе чернобородый стрелец.

– То говорили вор, государев изменник! А теперь что? Вишь, с какими почестями встречают!

– Сила силу ломит, – ответил рядом стоящий ярыжка. – Погляди, сколько у Стеньки казаков, а богатства!.. А с ним везде дорога!

Струги воеводы Львова пристали к берегу, а лодки казаков поплыли к прибрежному острову.

В стругах сидели разинцы, разодетые в богатые одежды, чем немало вызывали зависти и удивления астраханской толпы. Степан стоял на носу своего струга – высокий, статный, красивый. Он был в одежде, сверкающей золотом и серебром, а его оружие переливалось диамантами и драгоценной насечкой.

Разин снял шапку и стал кланяться во все стороны народу. Люди тянули руки к нему, звали к себе на берег, кричали:

– Слава Степану Тимофеевичу! Слава нашему защитнику и радетелю!

Но казацкие струги так к берегу и не подошли, а проплыли мимо пристани, к острову, и пристали там. Вскоре на нем закипела работа. Казаки стали строить и укреплять свой новый стан.

Атаман Степан Разин и его первый есаул Иван Черноярец придирчиво осматривали работы по укреплению лагеря, заставляя казаков переделывать, где было сделано плохо. Те повиновались, хотя каждого тянуло поскорее в город: людей посмотреть, себя показать. А показывать казакам было что. Лодки у них ломились от добычи.

– Сегодня, Иван, в город никого из казаков не пускать. Так накажи всем есаулам и сотникам, – распорядился Разин.

– А если убежит кто? – спросил Иван.

– А кто убежит, того более в войско не принимать, – решительно сказал атаман и добавил: – Небось, до завтрего не помрут. Степан остановился у вала. Его нагребали казаки и устанавливали на нем пушки:

– Ребята, в город сегодня никому не ходить. Будем укреплять стан и отдыхать, а завтра пойдем в Астрахань. Без дела не пить, а то, неровен час, мало ли что удумают воеводы.

– Любо, батько, правильно говоришь, – сказал в ответ Ефим.

– На том и порешили! – крикнул Фрол Минаев. – До сроку в город не ходить!

Степан Разин еще раз обошел и придирчиво осмотрел новый лагерь, затем отправился к себе в шатер, который казаки уже установили на самом высоком месте. Атаман шел к себе не спеша, думая о княжне, к которой он сильно привязался, и вдруг услышал у себя за спиной громкий шепот – то ли Фрола Минаева, то ли Якушки Гаврилова:

– Опять батько к этой басурманке идет. Забыл с ней нас атаман. Даже чарку с нами выпить не хочет. Чуть что – спешит уединиться с этой бесовкой.

Степан резко повернулся, чтобы узнать, кто же это ведет такие речи, но казаки были заняты каждый своим делом, как ни в чем не бывало. Разин в душе рассмеялся: «Вот же люди, понахватали себе ясырок, добра всякого – и ничего, а атаману даже бабу завести нельзя. Будто я не казак, как все! Будто мне ничего не надо, окромя моих разлюбезных есаулов и казаков. Хвали их, уважай, будут радоваться, как малые дети, а посмотрел косо, словно ударил. Им нужна ласка атамана, а меня кто приласкает?» Атаман грустно улыбнулся от пришедших мыслей, заглянул в шатер. Здесь было все, как прежде, но княжны не было видно. Степан вошел, в тревоге оглядел все углы, но персиянки нигде не было. Расстроенный, вышел из шатра и поспешил к своему стругу. По пути к нему подошел Иван Черноярец. Увидев встревоженное лицо Разина, сразу же догадался, в чем дело, но с улыбкой спросил:

– Кудай-то поспешаешь, Степан Тимофеевич?

Заслышав в голосе Черноярца насмешливые нотки, Степан круто развернулся к рядом идущему есаулу и, тяжело дыша ему в лицо, хрипло проговорил: «Где княжна?». Рука атамана потянулась к сабле.

– На струге она, Степан Тимофеевич.

– Почему там, а не в шатре?

– Не хочет уходить с него, царапается, кусается, плачет и никуда не идет. Мы бились, бились и оставили ее там. Я сразу тебе сказать решил, да забыл, – Черноярец хотел еще что-то сказать атаману, но Разин не стал слушать его и чуть ли не бегом поспешил на свою лодку.

Есаул остановился и задумчиво покачал головой: «Приворожила, что ли, его эта чертова басурманка? И что он в ней нашел? Совсем голову с этой бабой потерял».

По скрипучему мосточку Степан Разин вбежал на струг, кинулся в помещение, где находилась княжна. Та, завидев атамана, бросилась ему на шею, обвила его гибкими, горячими руками, стала целовать в губы, бороду, усы, лепетать персидские и русские слова.

Разин взял княжну на руки и, как ребенка, понес в шатер. Женщина была легкая, как пушинка. Она продолжала что-то говорить, осыпая поцелуями бороду и лицо Степана. Из слов княжны Разин понял, что она не хотела уходить со струга, потому что подумала, будто казаки хотят вернуть ее отцу, а она не хочет от него, атамана, уходить.

«Надо поговорить с есаулами: пусть бабу не трогают. И что они на нее ополчились? Каждый хочет за тебя кукарекнуть», – со злобой подумал атаман.

С княжной на руках проследовал он почти через весь стан в свой шатер. Казаки, приостановив работу, следили за атаманом: кто с понимающей улыбкой, кто ревниво, кто с завистью. А когда Разин скрылся в шатре, один из казаков в досаде сплюнул на землю, пробурчав: «Не гоже атаману баб по казацкому лагерю таскать», – и с остервенением снова взялся работать.

Стоящий рядом Леско Черкашин ответил казаку:

– А ты хочешь, чтобы батько тебя на руках носил да в плешину целовал! Сколько у тебя ясырок? – напористо спросил Леско.

– Четыре, – потупясь, ответил казак.

– Во, ребята, у него четыре ясырки! Погляди, коза, на свои глаза! А у батьки одна баба завелась, а он уже плюется! Пусть атаман потешится!

Казак махнул рукой и отошел подальше от Лески, чтобы более не спорить. А Черкашин плюнул в досаде ему вслед, молвив: