Читаем без скачивания Бухта Анфиса - Лев Правдин

КНИГА ПЕРВАЯ

В тихий час заката

Теперь-то всем известно, что если стоит на славной реке Сылве деревня Старый Завод, то в этом заслуга одной только Анфисы. Оставила память о себе. А дело вышло очень обыкновенное. Где много строят, там много и ломают, и сломать дом при современной технике ничего не стоит. Человека — труднее, а зачастую и вовсе невозможно.

Все деревни, расположенные на правом низком берегу Сылвы, переселяли на высокий левый берег, где, верно, земля похуже: глина да песок, но зато большой кирпичный завод, и магазины, и кино — совсем как в городе.

Переселением командовал молодой парень, которого, однако, все уважительно звали по имени-отчеству — Андрей Фомич. На Гидрострое работал он бригадиром плотничьей бригады. На вид он был медлительный, нерасторопный. Сам никуда не спешил и людей не торопил, а дело у него шло хорошо. За лето бригада зачистила весь южный берег Сылвы и всех переселила куда было указано.

Говорил он мало, медленно и только то, что сейчас необходимо сказать, как будто выбирал самые добротные слова и основательно подгонял их одно к другому, как хороший плотник кладет бревна, возводя новый сруб. Но уж если сказал, то как врубил — все понятно, повторять не надо. А глаза у него были светлые, карие, веселые и взгляд доброжелательный. Сразу видно, что такой худого не сделает, ему можно довериться.

Девчонки на него заглядывались, хотя был он скуластый, курносый, толстогубый, но при всех таких неприглядных деталях неизвестно отчего симпатичный. И не столько лицом, а весь он в целом был красивый: среднего роста, статный, сильный, и одежда на нем сидела ладно, как будто специально на него все сшито и подогнано. А телогрейка на нем старая, наверное, строительству ровесница, брюки брезентовые, потертые, только сапоги новые. Шапки он не носил: своих волос хватало.

Девчонки на него заглядывались, а он на них никакого внимания. Ходит степенно и будто не замечает, какие крали вокруг него вьются да посмеиваются. Такой привлекательный парень и к тому же — все им известно — неженатый, а на них и не глянет. А им мало того, что он привлекает, надо, чтобы и сам, хоть немного, да привлекался. А он думал, что это они над ним потешаются, и еще больше хмурился.

Когда его назначили на хлопотливую и неинтересную работу по переселению, он не протестовал и только спросил:

— За что же мне такая каторга?

Секретарь парторганизации, который устроил ему эту «каторгу», вместо объяснения похлопал по плечу и посмеялся:

— За то, что в тебя с первого взгляда влюбляются.

Вот и поговори тут! Как только подвернется какое-нибудь канительное дело: комиссия по проверке или «веселый разговор» в товарищеском суде — так обязательно его сунут. Он разберется, вникнет, все, что надо, докажет. «За то, что все влюбляются»! Непартийный вроде довод, а крыть нечем. Партком! Нет, тут много не поговоришь.

Поехал в зону затопления. Сначала все у него шло хорошо, люди сознательные, надо, значит, надо. Он уже думал через месяц все закончить и берег зачистить. Да наткнулся, как на непроходимую стену, на маленькую улыбчатую старушку. Вот уж не думал, что с такой не сладить!

Заглядывал он к ней раза два или три, предупреждал, хотя и не очень настойчиво, зная, что вода до ее дома не дойдет, но не оставлять же одинокую старуху на пустом берегу. Последний раз пришел с бригадиром заречной колхозной бригады Афанасием Николаевичем Карамышевым, который жил в соседней деревне Токаево, километрах в двух от Старого Завода. Приехали два бригадира…

Застали они Анфису на огороде, среди побуревшей картофельной ботвы, и сразу приступили к делу.

— Ну, что надумала? — спросил Андрей Фомич и зевнул, встряхивая лохматой головой.

— И не начинала еще думать, гражданин хороший, да и не надо мне.

— Удивительное дело, — сказал Афанасий Николаевич, — сентябрь кончается, а шпарит, как летом. Дай-ка нам, хозяйка, кружку или ковшик. Родничок у них тут нарзану не уступит.

Анфиса вынесла им кружку, и они спустились к роднику, который выбивался из-под земли сразу же за огородом. Напившись, Афанасий Николаевич объявил:

— Так, значит, перетаскивать тебя пришли. Давай твой последний срок.

— А зачем? — спросила Анфиса.

— Как зачем? — без всякого удивления сказал Андрей Фомич, усаживаясь в тень у забора. — Место ваше под воду уйдет. Все уже переселились, сами знаете…

Он уже привык это объяснять, Анфиса не первая, и до нее были такие, что отказывались переселяться, ну он и доказывал, объяснял: вот как вода подойдет, вот как вам будет тогда здесь плохо и как там хорошо. А Анфиса слушала и думала, что нет на земле другого места, как в Старом Заводе, где она родилась и выросла, где прошла ее жизнь. Здесь и только здесь, на берегу милой речушки Сылвы, под большими тополями, которые шумят на ветру так же сильно и задумчиво, так же молодо, как и тогда, когда сама Анфиса была еще девчонкой. Она состарилась, а тополя все шумят, молодые и сильные.

Она сидит на пригорке у забора, где кончается ее огород, сложив на коленях маленькие темные, навек задубленные ветром и солнцем дрожащие руки. Они у нее всегда дрожат, когда она вот так сидит, ничего не делая.

Андрей Фомич сказал несколько слов и замолчал. Оказалось, что он уснул в тени под переливчатое журчание родника. Умаялся бригадир, прижался к нагретой солнцем травке, раскинул ноги в пыльных сапогах и негромко похрапывает в полное свое удовольствие, соблазняя и Афанасия Николаевича, который еще до света был на ногах. Солнышко только еще замаячило над лесом, а он уже будил своего старшего, Николая: «Давай шевелись. Думаешь, не слышал, как ты пришел? Петухи по всей деревне про тебя уж кричали, когда ты до дома-то добирался еле живой. За горой сегодня пахать будешь, там, где греча была». И, когда отвязывал лодку, чтобы переправиться на ту сторону, где находилось правление колхоза, услыхал трескучий тракторный гул. Николаю два раза говорить не надо.

В правлении его ожидали — Анна. Ивановна, председатель колхоза, и гидростроевский бригадир Андрей Фомич. А для чего ожидали — это уже не секрет.

— Два мужика вас, — сказала Анна Ивановна, — два мужика одну бабу уговорить не можете.

— Черт ее уговорит, — проворчал Афанасий Николаевич. — Много ты ее уговорила?

— Знаю я все. Только у меня на вас и была надежда. На тебя да на товарища бригадира. — Она задумчиво покачала головой и, улыбаясь каким-то своим мыслям, проговорила: — А раньше ты орел был, умел уговаривать.

— Орел… — Афанасий Николаевич отвернулся к окну. Разыгралась председательша, старину вспомнила. К чему бы это?

А она, все еще продолжая улыбаться, приказала:

— У меня на это дело нет времени. А вы ей докажите, два бригадира. Только, смотрите, по-доброму…

Уговорившись с Андреем Фомичом встретиться после полудня, Афанасий Николаевич вернулся в свою заречную бригаду… И теперь вот сидит уговаривает.

Афанасий Николаевич еще бодрился, но уже из последних сил, и, чтобы не уснуть, продолжает уговаривать Анфису, не надеясь на успех. Старуха — камень, это всем известно, она только на вид такая тихонькая, а попробуй сдвинь ее…

— Ты подумай своей головой, — потягиваясь, повторяет он, — все добровольно переселились, а ты не хочешь.

— Не хочу, милый человек, — доброжелательно отвечает Анфиса. — Я тут и доживу, на своем месте.

— Так ведь зальет тебя вместе с твоими курями и козами.

— Не зальет. Место наше высокое, красивое. Как Сылва весной разыгрывается, половина деревни в воде, а до нас ни разу не доставало. Да ты и сам знаешь. И ваше Токаево сроду не заливало.

— Вот упора так уж упора, — без злобы, а скорее с усмешкой говорит он и так, усмехаясь, задумчиво смотрит вниз, на опустевшую деревню.

Анфиса не мешает ему — пусть смотрит. Широкая улица, на которой уже не осталось ни одного дома, плавно сбегает по склону и теряется среди высохшей осенней травы. Кое-где торчат еще полуразрушенные печные трубы, покосившиеся ворота, и над всем возвышаются столбы с чашечками изоляторов и порванными, скрученными проводами. Деревню перенесли на другое место, выключили электричество, выбросили из всех списков.

В разрушенных помятых палисадниках яростно доцветает жасмин, и его сладкий запах плывет по деревне. Жасмин да еще медовый запах сурепки, заполонившей заброшенные огороды. А дальше, там, где кончается улица, сразу за околицей, раскинулись заливные луга вплоть до самой реки, которая тонкой ниточкой вьется вдали, опоясывая холмистый противоположный берег. Луга — богатство северной деревни, вон сколько стогов поставили! Последний укос. С будущей весны все это уйдет под воду, и скоро никто и не вспомнит, что стояла здесь красивая деревня. Но великолепные заливные луга, которые давали столько сена, и при любой погоде, еще долго будут вспоминать.