Читаем без скачивания Руководство для девушек по охоте и рыбной ловле - Мелисса Бэнк

Мелисса Бэнк

Руководство для девушек по охоте и рыбной ловле

Девушкам, которые были моими гидами в реальной жизни:

Адриен Бродер, Кэрол де Санти, Кэрол Фиорино, Молли Фридрих, Джуди Кац и Анне Виндфельд

Умением терять нетрудно овладеть;

К погибели стремятся мириады.

Уж так устроен мир. Тут нечего жалеть.

Теряй всегда. Из памяти стереть

Спеши пропавшее. Грустить о нем не надо.

Умением терять нетрудно овладеть.

В умении терять упорно практикуйся,

Теряй часы и деньги, даже клады,

Нисколько при потерях не волнуйся.

Пожар! Все дым окутал густо.

Мой дом не вызволить из огненного ада…

Умение терять — нетрудное искусство.

Теряла реки я и города теряла,

И континента целого громаду,

О, хоть бы раз в отчаянье я впала.

И если что-нибудь нас разлучит с тобой —

С улыбкой, с нежных рук твоих усладой,

Я не солгу: терять уменье — в нашей власти,

Но может выглядеть большим (пиши!), большим несчастьем.[1]

ПЕРЕДОВЫЕ ЗАЧИНАТЕЛИ

Хотя дом является местом, где вы можете отдохнуть и побыть самими собой, это не значит, что вы можете претендовать на любовь и привязанность членов вашей семьи.

Первая подруга моего брата, с которой у него сложились более или менее серьезные отношения, была на восемь лет старше его — ему двадцать, а ей двадцать восемь. Генри познакомил ее с нами в начале июня. Они приехали из Манхэттена в наш коттедж в Лавледисе, стоявший на берегу моря, в штате Нью-Джерси. Когда его машина с откидным верхом свернула на подъездной путь, за рулем сидела она. Мы с мамой наблюдали из окна кухни.

— Он позволяет ей водить машину, — сказала я.

Брат и его подруга были одеты в одинаковые мешковатые белые рубахи, заправленные в джинсы; на плечи у нее был накинут черный кашемировый свитер.

Темные глаза, красиво очерченные скулы, нежная кожа — бледная, с ярким румянцем на щеках, как у ребенка в лихорадке, — черные волосы, зачесанные назад и забранные в «конский хвост» кружевной тесемкой, крошечные серьги с бриллиантами, — такой я увидела ее в тот день.

Я подумала, что она выглядит старше Генри, но как раз Генри выглядел старше своих лет. С виду это был совсем уже мужчина. Он отрастил бороду и носил новые солнечные очки в белой оправе, что делало его похожим скорее на бонвивана, чем на студента, изучающего философию. Его волосы — длиннее обычных — еще не совсем выгорели на солнце и были красновато-коричневого оттенка, как шерсть ирландского сеттера.

Он поцеловал меня в щеку — так, словно делал это при каждой нашей встрече.

Пока он возился с нашим эрдельтерьером Атлантом, его подруга и наша мать обменялись рукопожатиями. Они — словно светские дамы — пожали друг другу кончики пальцев и улыбнулись, как будто уже успели проникнуться взаимным расположением и только ждали случая, чтобы наполнить это чувство содержанием.

Джулия повернулась ко мне:

— Ты, должно быть, Джейн?

— Многие до сих пор так меня зовут, — ответила я, стараясь, чтобы мой голос звучал совсем юно.

— Джейн, — повторила она с интонацией взрослого, пытающегося воспринять ребенка всерьез.

Генри разгрузил машину и потащил все в дом: большие и маленькие свертки, пакеты, рюкзаки.

Когда он вышел на дорожку, его подруга спросила:

— Ты прихватил вино, плутишка?

Ну уж что-что, а вино этот «плутишка» никогда не забывал.

Если не считать спален и крытой веранды, наш дом — это одна большая комната многоцелевого назначения.

— Гостиная, — сказал Генри, указав на кушетку. Он остановился, повторил свой шутливый жест и добавил: — Берлога.

Вернувшись на веранду, его подруга села, вытянув ноги, — точь-в-точь Одри Хепберн, отдыхающая после танцкласса. На ногах у нее были темно-синие матерчатые туфли. Генри же щеголял в каком-то подобии мокасин, причем без носков.

Джулия, потягивая охлажденный чай, поинтересовалась, почему Лавледис так называется. Никто из нас этого не знал, кроме Генри. Он ответил:

— По имени индейца, который основал поселение.

Джулия улыбнулась и спросила, давно ли мы сюда приехали.

— Мы здесь первый год, — отозвалась мама.

Отца не было дома, он играл в теннис. В его отсутствие я сочла себя вправе добавить:

— Сначала мы подумывали о Нантакете.

— Нантакет — просто прелесть! — сказала Джулия.

— Да-да, там очень мило, — согласилась мама и тут же принялась рассуждать о том, какой это скучный городишко, и талдычить о преимуществах Нью-Джерси, сводившихся в основном к тому, что отсюда не так уж далеко до нашего дома в Филадельфии. А я подумала, что Кэмден находится еще ближе. И чуть не добавила, что помойка и вовсе в двух тагах от нашего дома. Но тут вмешался подошедший отец.

Мне показалось, что он был раздражен, хотя и старался говорить ровным голосом.

— Вероятно, у нас появится возможность ежегодно ездить на побережье, — сказал он, — и это еще больше сплотило бы нашу семью.

— Если б это не было так далеко, — вставила я, пытаясь перевести разговор в легкомысленное русло.

Отец взглянул на меня прищурившись, словно не был уверен, что я его дочь.

Мама улыбнулась и сказала, что дом будет прямо на воде и я смогу, сойдя с крыльца, сразу пуститься вплавь.

Только тогда я поняла, что они уже все решили насчет будущего дома.

— Это на океане? — спросила я.

— Почти, — ответила мама с деланным энтузиазмом.

— Залив, — подумала я вслух.

— Похоже на прекрасный залив, — согласилась она. — Хотя нет, скорее лагуна, канал. Как в Венеции, — добавила она, как будто для меня это что-то значило.

Потом Джулия спросила, купались ли мы там, а мама ответила: «Разумеется».

Мне не хотелось ставить маму в неловкое положение и объяснять, что в этой лагуне плавали пятна нефти, а дно было до жути илистым.

В конце концов Генри все-таки поднялся с места и удалился, как будто вспомнив о каком-то поручении. Он мог пойти проверить мои ловушки для крабов или убедиться, не забыли ли мы внести в дом велосипеды. И вообще мог делать все, что ему заблагорассудится. Точно так же, как и отец. Когда в доме было полно гостей, в обязанности матери входило обеспечивать их выпивкой и закуской и развлекать разговорами, а роль отца сводилась к тому, чтобы дремать или что-то почитывать.

Меня удивляло, как долго Генри сидел с нами на веранде, не делая попыток уйти, даже когда мама заговорила о летнем отдыхе, касаясь таких разнородных материй, как кукуруза в початках («самый лучший сорт — „серебряная королева“), москиты („спасу от них нет“) и теннис („прекрасное времяпрепровождение“).

На обед у нас были крабы, которых я поймала в доке, а в качестве сюрприза мама торжественно внесла блюдо с початками «серебряной королевы». Стол она застелила газетой, и вскоре у всех у нас руки оказались в типографской краске. На этот раз Генри поглощал свою порцию, как нормальный человек. (Обычно он набрасывался на початки и с хрустом торопливо обгрызал их до основания).

Отвечая на мамины расспросы, Джулия рассказала о своем брате, проживавшем в Сан-Франциско, и о сестре, уехавшей в Париж, и добавила, что оба собираются ежегодно по праздникам навещать родителей в Саутгемптоне. Джулия тщательно подбирала слова, и среди них попадались такие, которых я сроду не слышала. Она говорила так, словно пыталась устроиться на работу живым словарем.

Во взглядах, которые мама бросала в мою сторону, сквозило безмолвное предупреждение: не вздумай смеяться!

Джулия говорила медленно, зато крабов очищала вдвое быстрее любого из нас. Я попросила ее показать, как она это делает. Она указала мне на выступ со стороны брюшка, за который следовало тянуть, чтобы сразу снять панцирь. Генри наклонился к ней, чтобы тоже усвоить этот урок.

Папа стал расспрашивать об издательстве, где Джулия работала вместе с Генри. Она описала своего босса как редактора с утонченным вкусом и истинного джентльмена. Лицо моего брата расцвело веселой улыбкой, и он добавил:

— Каждое утро, когда мы вынимаем почту, мистер Мак-Брайд спрашивает: «Ну что, детки, обломилась нам какая-нибудь капуста?»

Я встречала этого джентльмена, когда посещала Генри, и сейчас передала слова мистера Мак-Брайда о том, что мой брат «Аарон» был незаменимым сотрудником.

Отец произнес почти про себя:

— Плутишка Аарон.

— Будем снисходительны к мистеру Мак-Брайду, — молвила Джулия. — Сделаем скидку на то, что он бейсбольный болельщик и восьмидесятилетний старец.

Я подумала: «Какие, однако, утонченные восьмидесятилетние старцы и болельщики посещают тусовку».

А потом спросила: