Читаем без скачивания Отдай мою посадочную ногу! - Евгений Лукин

Евгений Лукин, Любовь Лукина

Отдай мою посадочную ногу!

И утопленник стучится

Под окном и у ворот.

Алёха Черепанов вышел к посёлку со стороны водохранилища. Под обутыми в целлофановые пакеты валенками похлюпывал губчатый мартовский снег. Сзади остался заветный заливчик, издырявленный, как шумовка, а на дне рюкзачка лежали — стыдно признаться — три окунька да пяток краснопёрок. Был ещё зобанчик, но его утащила ворона.

Дом Петра стоял на отшибе, отрезанный от посёлка глубоким оврагом, через который переброшен был горбыльно-верёвочный мосток с проволочными перилами. Если Петро, не дай Бог, окажется трезвым, то хочешь не хочешь, а придётся по этому мостку перебираться на ту сторону и чапать аж до самой станции. В темноте.

Лёха задержался у калитки и, сняв с плеча ледобур (отмахаться в случае чего от хозяйского Урвана), взялся за ржавое кольцо. Повернул со скрипом. Хриплого заполошного лая, как ни странно, не последовало, и, озадаченно пробормотав: «Сдох, что ли, наконец?..» — Лёха вошёл во двор.

Сделал несколько шагов и остановился. У пустой конуры на грязном снегу лежал обрывок цепи. В хлеву не было слышно шумных вздохов жующей Зорьки. И только на чёрных рёбрах раздетой на зиму теплицы шуршали белёсые клочья полиэтилена.

Смеркалось. В домишках за оврагом уже начинали вспыхивать окна. Алексей поднялся на крыльцо и, не обнаружив висячего замка, толкнул дверь. Заперто. Что это они так рано?..

— Хозяева! Гостей принимаете?

Тишина.

Постучал, погремел щеколдой, прислушался. Такое впечатление, что в сенях кто-то был. Дышал.

— Петро, ты, что ли?

За дверью перестали дышать. Потом хрипло осведомились:

— Кто?

— Да я это, я! Лёха! Своих не узнаёшь?

— Лёха… — недовольно повторили за дверью. — Знаем мы таких Лёх… А ну заругайся!

— Чего? — не понял тот.

— Заругайся, говорю!

— Да иди ты!.. — рассвирепев, заорал Алексей. — Котелок ты клёпаный! К нему как к человеку пришли, а он!..

Лёха плюнул, вскинул на плечо ледобур и хотел уже было сбежать с крыльца, как вдруг за дверью загремел засов и голос Петра проговорил торопливо:

— Слышь… Я сейчас дверь приотворю, а ты давай входи, только по-быстрому…

Дверь действительно приоткрылась, из щели высунулась рука и, ухватив Алексея за плечо, втащила в отдающую перегаром темноту. Снова загремел засов.

— Чего это ты? — поражённо спросил Лёха. — Запил — и ворота запер?.. А баба где?

— Баба? — В темноте посопели. — На хутор ушла… К матери…

— А-а… — понимающе протянул мало что понявший Лёха. — А я вот мимо шёл — дай, думаю, зайду… Веришь, за пять лет вторая рыбалка такая… Ну не берёт ни на что, и всё тут…

— Ночевать хочешь? — сообразительный в любом состоянии, спросил Петро.

— Да как… — Лёха смутился. — Вижу: к поезду не успеваю, а на станции утра ждать — тоже, сам понимаешь…

— Ну заходь… — как-то не по-доброму радостно разрешил Петро и, хрустнув в темноте ревматическими суставами, плоскостопо протопал в хату. Лёха двинулся за ним и тут же лобызнулся с косяком — аж зубы лязгнули.

— Да что ж у тебя так темно-то?!

Действительно, в доме вместо полагающихся вечерних сумерек стояла всё та же кромешная чернота, что и в сенях.

— Сейчас-сейчас… — бормотал где-то неподалёку Петро. — Свечку запалим, посветлей будет…

— Провода оборвало? — поинтересовался Лёха, скидывая наугад рюкзак и ледобур. — Так, вроде, ветра не было…

Вместо ответа Петро чиркнул спичкой и затеплил свечу. Масляно-жёлтый огонёк задышал, подрос и явил хозяина хаты во всей его красе. Коренастый угрюмый Петро и при дневном-то освещении выглядел диковато, а уж теперь, при свечке, он и вовсе напоминал небритого и озабоченного упыря.

Лёха стянул мокрую шапку и огляделся. Разгром в хате был ужасающий. Окно завешено байковым одеялом, в углу — толстая, как виселица, рукоять знаменитого черпака, которым Петро всю зиму грёб мотыль на продажу. Видимо, баба ушла на хутор к матери не сегодня и не вчера.

Размотав бечёвки, Лёха снял с валенок целлофановые пакеты, а сами валенки определил вместе с шапкой к печке — сушиться. Туда же отправил и ватник. Хозяин тем временем слазил под стол и извлёк оттуда две трёхлитровые банки: одну — с огурцами, другую — известно с чем. Та, что известно с чем, была уже опорожнена на четверть.

— Спятил? — сказал Лёха. — Куда столько? Стаканчик приму для сугреву — и всё, и прилягу…

— Приляжь-приляжь… — ухмыляясь, бормотал Петро. — Где приляжешь, там и вскочишь… А то что ж я: всё один да один…

«Горячка у него, что ли?» — с неудовольствием подумал Лёха и, подхватив с пола рюкзак, отнёс в сени, на холод. Возвращаясь, машинально щёлкнул выключателем.

Вспыхнуло электричество.

— Потуши! — испуганно закричал Петро. Белки его дико выкаченных глаз были подёрнуты кровавыми прожилками.

Лёха опешил и выключил, спорить не стал. Какая ему, в конце концов, разница! Ночевать пустили — и ладно…

— Ишь, раздухарился… — бормотал Петро, наполняя всклень два некрупных гранёных стаканчика. — Светом щёлкает…

Решив ничему больше не удивляться, Алексей подсел к столу и выловил ложкой огурец.

— Давай, Лёха, — с неожиданным надрывом сказал хозяин. Глаза — неподвижные, в зрачках — по свечке. — Дерябнем для храбрости…

Почему для храбрости, Лёха не уразумел. Дерябнули. Первач был убойной силы. Пока Алексей давился огурцом, Петро успел разлить по второй. В ответ на протестующее мычание гостя сказал, насупившись:

— Ничего-ничего… Сейчас сало принесу…

Привстал с табуретки и снова сел, хрустнув суставами особенно громко.

— Идёт… — плачуще проговорил он. — Ну точно — идёт… Углядел-таки… Надо тебе было включать!..

— Кто?

Петро не ответил — слушал, что происходит снаружи.

— На крыльцо подымается… — сообщил он хриплым шёпотом, и в этот миг в сенях осторожно стукнула щеколда.

— Открыть?

Петро вздрогнул. Мерцающая дробинка пота скатилась по виску и увязла в щетине.

— Я те открою!.. — придушенно пригрозил он.

Кто-то потоптался на крыльце, ещё раз потрогал щеколду, потом сошёл вниз и сделал несколько шагов по хрупкому, подмёрзшему к ночи снегу. Остановился у занавешенного одеялом окна.

— Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. — раздался откуда-то из-под земли низкий с подвыванием голос.

Лёха подскочил, свалил стаканчик, едва не опрокинул свечку.

— Что это?!

Петро молчал, бессмысленно уставясь на растёкшуюся по клеёнке жидкость. Губы его беззвучно шевелились.

— Чего льёшь-то!.. — мрачно выговорил он наконец. — Добро переводишь…

— Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. — ещё жутче провыло из печки.

Лёха слетел с табурета и схватил ледобур.

— Да сиди ты… — буркнул Петро, снова снимая пластмассовую крышку с трёхлитровой банки. — Ничего он нам не сделает… Прав не имеет, понял?.. Так, попугает чуток…

Ничего не понимающий Лёха вернулся было к столу и тут же шарахнулся вновь, потому что одеяло на окне всколыхнулось.

— Сейчас сбросит… — с содроганием предупредил Петро. Лёхин стаканчик он наполнил, однако, не пролив ни капли.

Серое байковое одеяло с треугольными подпалинами от утюга вздувалось, ходило ходуном и наконец сорвалось, повисло на одном гвозде. Лунный свет отчеркнул вертикальные части рамы. Двор за окном лежал, утопленный наполовину в густую тень, из которой торчал остов теплицы с шевелящимися обрывками полиэтилена.

Затем с той стороны над подоконником всплыла треугольная зеленоватая голова на тонкой шее. Алексей ахнул. Выпуклые, как мыльные пузыри, глаза мерцали холодным лунным светом. Две лягушачьи лапы бесшумно зашарили по стеклу.

— Кто это? — выпершил Лёха, заслоняясь от видения ледобуром.

— Кто-кто… — недовольно сказал Петро. — Инопланетян!..

— Кто-о?!

— Инопланетян, — повторил Петро ещё суровее. — Газет, что ли, не читаешь?

— Слушай, а чего ему надо? — еле выговорил насмерть перепуганный Лёха.

— Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. — простонало уже где-то на чердаке.

Петро передёрнуло.

— Под покойника, сволочь, работает, — пожаловался он. — Знает, чем достать… Я ж их, покойников, с детства боюсь. — Взболтнул щетинистыми щеками и повернулся к Лёхе. — Да ты садись, чего стоять-то?.. Брось ледобур! Брось, говорю… Я вон тоже поначалу с дрыном сидел… — И Петро кивнул на рукоятку черпака в углу.

Во дворе трепыхались посеребрённые луной обрывки полиэтилена. Инопланетянина видно не было. Лёха бочком подобрался к табуретке и присел, прислонив ледобур к столу. Оглушил залпом стаканчик и, вздрогнув, оглянулся на окно.

— Ты, главное, не бойся, — сипло поучал Петро. — В дом он не войдёт, не положено… Я это уже на третий день понял…