Читаем без скачивания Корабль Рима - Джон Стэк

Джон Стэк

«Корабль Рима»

Моей любимой Эдриенн

ГЛАВА 1

Низкое солнце на мгновение вынырнуло из тумана и осветило одинокую фигуру на баке «Аквилы». Аттик не двинулся с места, но сверкнувший луч света заставил его опустить голову и крепко зажмуриться. Инстинктивно поднеся руку к лицу, он помассировал глаза большим и указательным пальцами, пытаясь прогнать усталость, пропитавшую каждую клеточку тела. Потом медленно поднял голову и посмотрел на зимнее солнце, отметив, что оно поднялось над горизонтом не больше часа назад, и его слабые лучи только начинают рассеивать морской туман, неожиданно накативший накануне вечером. Римскую галеру по-прежнему окутывала густая, почти непроницаемая пелена.

«Аквила», что значит «орел», была триремой, то есть галерой с тремя рядами весел, которыми управляли двести прикованных цепями рабов. Новейшая модель военного корабля с закрытой верхней палубой, которая защищала сидящих внизу гребцов и улучшала мореходные качества судна в непогоду. Галера являла собой грозное оружие, высшее достижение римской морской науки.

Ветер с моря усиливался, швыряя клочки тумана прямо в лицо капитану, и Аттик приоткрыл рот — так обострялось обоняние. Встречный ветер и позиция на носу судна позволяли избавиться от привычной атмосферы: пропитанного солью воздуха, копоти угольных жаровен и смрада, поднимающегося с нижней палубы с рабами. Бриз поможет «Аквиле» остаться незамеченной, не дав приближающемуся судну возможности уловить характерные запахи римской галеры.

В тумане, а чуть раньше в ночной тьме рассчитывать на зрение не приходилось, и Аттик намеревался выследить добычу по звуку — ритмичным ударам барабана, которым подчинялись движения двух рядов весел вражеской биремы. По имеющимся у него сведениям, судно, за которым они охотились, должно пройти у самого берега, через бухту, где пряталась «Аквила», невидимая из пролива. Туман скрывал римскую галеру и после восхода солнца, но был ненадежен, и Аттик понимал, что не может полагаться на него, равно как и на предрассветную тьму.

Клацанье сапожных гвоздей о доски палубы предупредило о приближении легионера, и Аттик повернулся к вынырнувшему из тумана солдату. Это был гастат, молодой воин, недавно поступивший на службу и еще не проверенный в бою. Высокий, широкоплечий с непропорционально развитыми бицепсами от многочасовых упражнений с гладием, коротким мечом римской пехоты. Он был в полном боевом облачении, и, хотя лицо юноши под железным шлемом оставалось бесстрастным, Аттик почувствовал его уверенность в себе.

Легионер остановился в четырех футах[1] от Аттика, вытянулся по стойке «смирно», поднял правую руку и кулаком ударил себя в грудь, приветствуя капитана судна. В тишине утра звук от соприкосновения кулака с доспехами прозвучал неестественно громко. Тишина, необходимая «Аквиле», чтобы остаться незамеченной, была нарушена. Аттик отреагировал, едва легионер успел выпрямиться в полный рост, приготовившись обратиться к командиру.

— Осмелюсь доложить, капитан! — напряженным голосом гаркнул солдат.

Как предписывал устав, он смотрел прямо перед собой, но невольно опустил взгляд, когда капитан с искаженным от ярости лицом неожиданно прыгнул на него. Молодой легионер попытался отклониться, но капитан молниеносным движением зажал ему рот ладонью.

— Тише, сын блудницы, — прошипел Аттик. — Или ты хочешь, чтобы нас всех прикончили?

Глаза легионера расширились от удивления и страха, и он обхватил ладонями талию капитана, пытаясь освободить рот. Откуда-то изнутри поднялась волна паники, когда солдат понял, что рот зажат, словно тисками, — мускулы на руке капитана железные, и высвободиться никак не получится. Аттик немного ослабил хватку, и легионер жадно втянул в себя воздух; страх остался в его глазах, несколько мгновений назад излучавших лишь уверенность. Аттик убрал ладонь, но выражение его лица призывало к молчанию — это было понятно без слов.

— Я… я… — пролепетал легионер.

— Спокойно, солдат, — сказал Аттик. — Дыши.

Он словно впервые увидел, как молод легионер, которому едва исполнилось восемнадцать. Под началом Септимия, командовавшего центурией морской пехоты,[2] было двадцать таких гастатов. Только что из казарм, куда они попали прямо из родительского дома, эти мальчики уже в шестнадцать лет изъявили желание исполнить долг римского гражданина.

— Центурион… — нерешительно начал солдат, — центурион желает поговорить.

— Передай ему, что я не могу покинуть палубу.

Солдат нерешительно кивнул, потом медленно выпрямился.

— Слушаюсь, капитан.

Он вновь вытянулся по стойке «смирно», хотя и не так браво, как прежде. Хотел отсалютовать, но, посмотрев в глаза Аттику, задержал кулак, готовый гулко ударить в грудь.

— Простите капитан… за то…

— Тут нет твой вины, солдат. Иди, доложи центуриону.

Легионер повернулся кругом и удалился, на сей раз ступая гораздо тише. Аттик смотрел ему вслед и мысленно улыбался. С тех пор как десять месяцев назад Септимий ступил на борт «Аквилы», центурион пытался навязать свою волю Аттику. Будучи капитаном, Аттик отвечал за корабль и его экипаж, а Септимий командовал неполной центурией из шестидесяти человек морских пехотинцев, размещенных на борту. В сущности, по рангу они были равны, и в их обязанности входило поддержание равновесия между двумя половинами команды. Аттик вернулся на свой пост на носу триремы. Автоматически оценив ход судна, он с удовлетворением убедился, что четверо гребцов, два по правому борту и два по левому, удерживают трирему посередине фарватера. Потом снова застыл неподвижно, словно скала. Все его чувства обострились до предела. Ветер с моря стих так же внезапно, как и начался, лишив «Аквилу» дополнительного преимущества — теперь удача отвернулась от них и перешла на сторону преследуемой добычи.

Септимий стоял на кормовой части главной палубы перед своей центурией, возвышаясь над строем легионеров. Вид у него был внушительный: шесть футов и четыре дюйма роста и двести двадцать фунтов веса. Он слегка расставил ноги, удерживая равновесие на покачивающейся палубе. Левая рука на рукояти гладия. Под мышкой правой руки зажат шлем. Спутанные темные волосы обрамляли смуглое италийское лицо, придавая Септимию взъерошенный вид.

Центурион привел солдат в боевую готовность еще до рассвета, больше двух часов назад. Он умел ждать. За двенадцать лет службы в римской пехоте у него выработалось бесконечное терпение профессионального воина. Его карьера началась вскоре после битвы при Беневенте, когда римские легионы наконец обратили в бегство Пирра Эпирского, греческого завоевателя, хотевшего подчинить Рим и распространить свою власть на всю Адриатику. В прежние времена по окончании военной кампании легионы распускались по домам, носила и стремительность вторжения Пирра убедили Рим в необходимости иметь постоянную армию, хорошо обученную, дисциплинированную и всегда готовую к бою. Септимий принадлежал к этому новому поколению профессиональных солдат, закаленных дисциплиной и битвами, ставших опорой для расширяющей свое влияние Республики.