Читаем без скачивания Ракетный заслон - Владимир Петров

Владимир Петров

Ракетный заслон

…Упала в лога, пади и перелески таежная речка Марчиха. Вода в ней холодная и разная на цвет: черная с зеленью у замшелых откосов под пихтачами; рыжая с ржавинкой у песчаных крутояров, перевитых жгутами сосновых корней, и совсем голубая на перекатах, где шныряют над галькой скользкие гальяны и лобастые бычки.

По утрам дымится над плесами мокрый от росы таволожник; прожорливый хариус шлепается в сонную воду; приходят лоси, далеко забредают от берега и долго пьют, едва прикоснувшись к воде шершавыми и теплыми губами. От них пахнет хвоей и стойлом, им зябко, они пьют и по-коровьи дергают лоснящейся шкурой. Они пьют, задумчиво рассматривая белые облака на черной воде, а в ноги им тычутся вездесущие любопытные мальки…

За Марчихой синие дали, за Марчихой города и дороги, площади, залитые асфальтом, деревянные чайные на пыльных сельских улицах, модерные кафе-аквариумы, аэропорты и вокзалы, суетливые электрички с неуютными тамбурами, где гуляют сквозняки и бренчат гитары… Все это за речкой Марчихой, о которой никто не знает и которой нет ни на одной географической карте.

Но Марчиха есть на боевых планшетах ракетчиков. Здесь по извилистому руслу реки проходит невидимый рубеж, обозначающий «зону пуска». Здесь гигантский и незримый барьер поднимается в небо на десятки километров, Через него не пройдет ни один самолет, если не ответит на кодовый сигнал радиозапросчика «свой — чужой».

Плывут облака над Марчихой. Мирные облака…

1

Шли гуськом. Впереди — подполковник Прохоров, ломая валежник тяжелыми яловыми сапогами сорок четвертого размера, за ним мягкой, охотничьей походкой скользил майор Утяшин, ловко увертываясь от сучьев, которые с треском разгибались за могучей спиной командира. Замыкал шествие капитан Кадомцев. Едва поспевая, ругался в душе, чувствуя, как хлюпают промокшие модельные туфли. Черт его дернул поспешить с приездом из города! Подвернулась попутная машина: он и не успел забрать в гостинице свой чемодан.

Командир водил по лесу уже больше часа. Начали от столовой, потом к стартовым позициям. Да все сосняком, таволожником, болотным кочкарником, где на каждом шагу колючая осока, острая, как бритва.

Прохоров все это называет «очередной хозяйственной рекогносцировкой». Но Кадомцев отлично понял: «рекогносцировка» затеяна специально ради него. Смотри, мотай на ус. Знай, куда приехал и за что берешься, товарищ замполит.

Командир все время недовольно сопит, что-то бормочет себе под нос. Может быть, он всегда такой? Или недоволен Кадомцевым?

Вчера в кабинете они разговаривали вдвоем. Но разговора явно не получилось. Кадомцева удивляла угрюмая сдержанность командира. Прохоров придирчиво смотрел из-под лохматых бровей и задавал какие-то странные вопросы: отдыхал ли Кадомцев в санатории после окончания академии, не было ли у него осложнения после гриппа и еще что-то насчет здоровья. Кадомцев смутился, никак не мог сообразить: неужели он в самом деле выглядит таким хилым и болезненным?..

Открылась небольшая прибрежная поляна, судя по пенькам — прошлогодний вырубок. Подполковник сел на один из пеньков, предварительно смахнув с него хвою и золотистую шелуху сосновой коры. Поворчал насчет бесхозяйственности. Говорил ведь, указания давал: обязательно счищать с пеньков кору, чтобы не заводился короед. И все-таки кое-где кору оставили. Лесничество и без того не дает лицензий на порубку.

— Возьмем на карандаш! Устраним, — заверил майор Утяшин, привычно, почти не глядя, черканув несколько слов в блокноте. — Признаю самокритично: не проконтролировал.

— Неисполнительность, неаккуратность ведет за собой снижение всякой дисциплины. И вообще… — недовольно сказал командир и пристально посмотрел на раскисшие туфли Кадомцева, на брюки, сплошь унизанные мелкими репьями-колючками.

— Козий репейник, — подсказал Утяшин.

— Знаю, — проворчал Прохоров. — Я когда-то в детстве козу пас. Намучился с этим репейником.

Поставив ногу на пенек, Кадомцев попробовал очистить брюки. Это оказалось не просто: приходилось отдирать каждую колючку.

Командир постучал папиросой о коробку, закурил и сказал:

— В наших краях по сосняку да пескам надо ходить в сапогах. И вообще, товарищ Утяшин, познакомьте товарища Кадомцева с инструкцией о ношении полевой формы одежды. Есть у нас такая инструкция.

— Есть! — весело подтвердил Утяшин и подмигнул Кадомцеву.

Майор Утяшин, несомненно, принадлежал к той категории людей, которые нравятся с первого взгляда. Дружелюбие, простота, общительность — все это у Утяшина лежало на виду, не навязчиво, но бросалось в глаза.

Вчера вечером в канцелярии дивизиона Кадомцев сразу как-то повеселел, почувствовал себя уверенней, разглядев средь папиросного дыма усатую добродушную физиономию Утяшина. Будто старого знакомого встретил…

Подполковник Прохоров потушил о каблук папиросу, тщательно закопал окурок в песок, поднялся с пенька и сделал несколько шагов к самой воде.

На другом берегу столпились на яру мачтовые сосны, сонные, разнеженные весенним теплом. Оттуда тянуло нагретой смолой, казалось, воздух был настоян смоляным янтарем.

— «Здесь будет город заложен!» — с шутливым пафосом продекламировал Утяшин из-за спины командира.

Прохоров повернул голову, поморщился недовольно: он, кажется, думал о другом. А может быть, совсем ни о чем не думал.

— Город не город, а купальню тут возводить будем. Место удобное, чистое. Водоем обширный, дно песчаное. И глубина соответствует наставлениям. Лучшего плеса поблизости, пожалуй, и не сыскать. Ну, а как думает комиссар?

— Комиссар думает как командир.

Кадомцев до сих пор не мог забыть обидного вопроса подполковника Прохорова: «Что же это вы, батенька, будучи техником системы, пошли в политическую академию? В инженерную по здоровью не потянули?» Вот, оказывается, почему накануне вечером он все справлялся о состоянии здоровья! Странный вопрос. Как будто при поступлении в политическую академию делают какую-то скидку на здоровье. Прохоров удивился, узнав, что у Кадомцева первый спортивный разряд по легкой атлетике. И кажется, не очень поверил этому.

Потоптался, с хрустом приминая подошвами песок, поманил пальцем майора Утяшина.

— А проект Трушкова я не утвердил. Не то чтобы зарубил совсем, а не утвердил. И тут вы как начальник штаба проявили нетребовательность. Проект не учитывает весеннего половодья — сваи низкие. Это раз. Потом раздевалка мне не нравится.

— И мне не нравится, — сказал Утяшин.

— Интересно, чем же?

— Вычурная. А должна быть простота. Воинская строгость.

— Верно. Нам эти модерные навесы ни к чему. Надо переделать.

— Так точно! — улыбнулся Утяшин. — Беру на карандаш. Выдам команду Трушкову, и он мигом изобразит в соответствующем виде.

— И чтоб арку убрать. А также грибки. Здесь ведь не курортный пляж, а солдатская купальня.

— Само собой, — подтвердил Утяшин. — Уберем.

Подполковник Прохоров удовлетворенно закинул за спину руки, обернулся к Кадомцеву, глазами показывая: вот, мол, как надо вести деловой разговор, как беседовать с командиром.

— Вы ефрейтора Трушкова не знаете? Не знакомы еще? Так непременно познакомьтесь. Светлая голова! Окончил архитектурный институт. Конечно, солдат с высшим образованием теперь не в диковинку. Хотя оканчивают вузы по-разному. Некоторые — для диплома, а этот влюблен в свое дело. Даже здесь, в армии, живет им. Вот что называется призванием. Да… А кстати, как считаете: политработа — это призвание или только профессия?

— Разумеется, призвание, — ответил Кадомцев.

— Так, ясно… А начальник штаба что думает? Согласен?

— Никак нет, Виктор Семенович! — убежденно сказал Утяшин и, обернувшись к Кадомцеву, стоявшему чуть сзади, пояснил, приятельски улыбаясь: — Призвание как понятие применимо только к работе творческого характера. Это же аксиома.

— Ну да, — согласился Кадомцев. — Все зависит от подхода. Я, например, считаю, что воспитание людей должно быть делом творческим.

— Ага, значит, два подхода! Интересно… — оживился Прохоров. — Да вы не спорьте за моей спиной, становитесь сюда. Чтобы, как говорится, лицом к лицу.

Кадомцеву совсем не хотелось спорить. Спор хорош своей естественностью. А здесь их сталкивают, как бойцовых петухов, напоказ. Впрочем, майора Утяшина это, кажется, ничуть не смущало. Азартно пощипывая ус, он горячился всерьез.

— Я об этом слыхал! И не раз! Но это только красивые слова, которые используют как ширму, знаете, для чего? Для оправдания своей бездеятельности. Не обижайтесь, я сейчас не имею в виду никого конкретно. Однако такие люди есть среди офицеров. Начинаешь с него спрашивать, требовать, а он вот это самое в ответ: воспитание людей — призвание, которого у меня нет. А я в таких случаях говорю: неправильно! Офицер — это обыкновенная профессия, каких сотни. Офицером может быть всякий образованный, исполнительный, волевой человек.