Читаем без скачивания Меня зовут Шон - Клер Макгоуэн

Клер Макгоуэн

Меня зовут Шон

Claire McGowan

THE OTHER WIFE

* * *

Пламя распространялось быстро. Быстрее, чем она могла себе представить. Вот уже оранжевые языки принялись облизывать крышу большого дома. Изо всех окон и дверей клубами валит черный дым. Она бежит, поскальзываясь, оставляя следы на влажной от росы траве. Рядом бегут собаки, пушистые лающие облака. Они знают — что-то случилось, но не могут понять, насколько все плохо. Она и сама еще не вполне это понимает. Она чувствует запах — тяжелый, удушливый — и представляет себе, что творится внутри дома. Дым, жар, ужас. Выхода нет.

Она добегает до вершины холма, замечает вдали чуть поблескивающее море. Его темная поверхность серебрится в лунном свете. Она останавливается. Теперь видно, что выбраться из дома невозможно. В ее груди нарастает чувство. Это облегчение? Или, скорее, возбуждение, смешанное со страхом? Оно вспыхнуло, будто спичка. Нужно бежать к ближайшему дому, кричать, чтобы вызвали пожарных, выдавить из себя объяснение ночной прогулки с собаками — бессонница… Ужасное чувство вины от того, что оказалась в безопасности. И тогда все закончится. Но она стоит на месте в ожидании следующего мига, словно вкопанная. И видит то, что останется в ее памяти навсегда — бледное лицо в высоком окне. В окне комнаты Себби.

Ему удалось чуть приоткрыть раму, хотя он едва может дотянуться до щеколды, и она слышит его крик, который доносит дыхание пламени. Ей никогда не забыть этого. Перепуганный голос, выкрикивающий ее имя.

— Помоги! Помоги!

Не раздумывая, она бросается навстречу пламени.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Нора

Когда я впервые увидела ее, меня поразил ее печальный вид. Удивительно, если учесть мое собственное положение. С чего ей-то быть такой грустной? Если кому и стоило грустить, так это мне, въезжавшей в крошечный, кишащий пауками домишко, такой тесный, что собственную мебель пришлось отправить на склад. Не стало денег, не стало особняка. Не стало ничего.

Это случилось в еще теплый октябрьский день, когда я впервые приехала осмотреть дом. Агент, молодой человек по имени Гэвин, от которого разило лосьоном после бритья, предложил подвезти меня на своем небольшом «фиате». Он успел утомить меня, нахваливая дом. Когда в очередной раз зашла речь о спокойном и тихом месте, прекрасно подходящем для уединенной жизни, так и захотелось сказать ему, что я уже решила снять этот дом. Домик вместе с двумя другими стоял на узкой деревенской дороге в нескольких милях от шоссе М25. Ближайший город — Севеноукс, но до него было не близко. На несколько миль вокруг больше нет ничего, ни единого здания. Когда-то в этих домишках жила прислуга большой усадьбы, развалины которой виднелись за полями. Полузаброшенный дом, носивший название «Остролист», был пуст. «Плющ» собиралась снять я. Она жила в «Иве».

— У вас будут соседи, — бодро сообщил Гэвин. — Милая молодая пара. Они купили дом… э… где-то полгода назад.

Я ничего не ответила. Полагала, что еще не готова к встрече с ними. После всего произошедшего торопиться не стоило. Но, надо признать, мне стало любопытно, и я внимательно оглядела их дом, когда мы проезжали мимо. По тому, как выглядел сад, сразу было ясно, что они — горожане. Выбор растений совершенно неудачный: нежные цветы, которым не пережить первых заморозков, какая-то облепленная пирующими слизнями зелень в неуклюжих мешках-горшках.

Гэвин ехал по узкой сельской дороге слишком быстро, но я успела заметить движение в окне и обратить внимание на стоявшую в нем женщину, которая пыталась рассмотреть нас, прикрыв глаза от солнца. Взгляд ее был странным, каким-то голодным. Неестественно ярко-красные, словно пожарная машина, волосы и белое лицо.

— Это жена владельца, — сказал Гэвин. — Переехали из Лондона. Подальше от суеты, в общем. Всё здесь переделали — хитрая сигнализация, полы с подогревом.

В этот момент мне стало ее жаль. Возможно, дело было в том, что беглецы из города понятия не имели, что значит жить в деревне. День за днем, по-настоящему. Возможно, это было из-за ее тоскливого и печального, даже испуганного вида. А может, все дело было в том взгляде, которым она провожала меня, когда я вышла из «фиата» и направилась по узкой заросшей дорожке к «Плющу». Словно ей отчаянно хотелось поговорить хотя бы с кем-нибудь. Я подумала, не помахать ли ей рукой или еще как-то поприветствовать, но не решилась. Для этого еще будет время.

Внутри «Плюща» было сыро и темно, дом уже много лет не знал ремонта. Ванная была старомодно покрашена лаймово-зеленой краской, а в трещину в кухонном окне протянуло стебель ползучее растение. Это жилище во всех отношениях оказалось хуже того, где я провела последние десять лет. Но остаться там я не могла, поэтому нужно было решиться.

Я беру этот дом, — сказала я и заметила промелькнувшую на лице Гэвина легкую тень радости и удивления, которые он попытался скрыть.

В тот день я с ней так и не поговорила, но уже тогда предполагала, что вскоре нам предстоит познакомиться довольно близко.

Спустя две недели я приехала сюда с фургоном вещей. Дни подготовки к переезду выдались беспокойными. Все упаковать, найти склад для хранения — это было недешево, но я и помыслить не могла о том, чтобы расстаться со всеми этими прекрасными вещами. Нужно было нанять грузчиков, купить коробки, все сложить, переадресовать почту, расторгнуть договоры на коммунальные услуги. На это ушло много сил, и я потратила последние деньги. Я все еще не могла примириться с тем, что теперь придется думать о каждом центе, а не просто, доставая карточку, запускать руку в денежную реку, когда-то казавшуюся неисчерпаемой.

Настал день, и я закрыла дверь дома — моего прекрасного дома — на замок и бросила ключ в щель для почты. И мне ужасно захотелось выбить эту отличную дверь и снова его забрать. Я представила себе, как сюда въезжают люди, как они обходят пустые комнаты с белыми стенами и деревянными полами, наполняя их шумом, цветом, жизнью. Скорее всего, такой большой дом продадут семье с детьми… При этой мысли сердце знакомо дрогнуло — две комнаты на верхнем этаже, условно считавшиеся запасными спальнями или кабинетами, так никогда и не стали детскими.

С этим ничего нельзя было поделать. Но мне всего сорок два — шанс еще есть.