Читаем без скачивания Вмешательство мисс Сильвер. Когда часы пробьют двенадцать - Патриция Вентворт

Патриция Вентворт

Вмешательство мисс Сильвер. Когда часы пробьют двенадцать

Вмешательство мисс Сильвер

Глава 1

Мид Андервуд проснулась словно от толчка. Что-то разбудило ее — какой-то звук — но вот какой именно, она так и не поняла. Он вернул ее к реальности из сна, где она гуляла с Джайлзом Армитейджем, — Джайлзом, которого больше не было в живых. Но во сне он был не мертвым, а теплым и живым. Они шли рука об руку и были счастливы.

Она с отвращением и горечью прислушивалась к звуку, который ее разбудил. Всего лишь раз до этого они были так близки во сне. Иногда он звал ее, и от его голоса сжималось сердце, иногда нашептывал что-то, и она не могла разобрать слов, но в этом сне не было слов — только невыразимое ощущение счастья и умиротворения.

И она проснулась. Едва они вновь обрели друг друга, как она проснулась и снова потеряла его. Она села в постели и прислушалась. Вот уже третий раз за ночь она просыпалась от этого приснившегося звука. Но кругом стояла тишина. И ей никак не удавалось вспомнить, что это был за звук. Ветер? Но ночь выдалась такая тихая. Проезжающая машина, крик совы, летучая мышь, бьющаяся в стекло?… Там, снаружи, что-то двигалось, или этот шум доносился из квартиры наверху?… Мид одну за другой отвергала все догадки. Машина бы ее ни за что не разбудила. И не сова то была — совсем не тот звук, ничуть не похожий на крик совы, она точно это знала. И не летучая мышь. Да где это видано, чтобы летучая мышь колотилась в оконное стекло? Половицы в старом доме толстые, сколочены на совесть и не пропускают никаких звуков ни сверху, ни из тех квартир, что расположены рядом.

Она инстинктивно обернулась к окну. Луна взошла, но ее закрывали облака. Светящийся ореол, подобный занавесу, скрывал не только луну, но и ночное небо, и деревья, растущие перед окном, — два старых вяза, реликты, сохранившиеся еще с той поры, когда границей сада служила живая изгородь, а место, где теперь стоял дом, было открытым полем. Мид подошла к окну и выглянула наружу. Старомодное окно со скользящими двойными рамами, слишком тяжелыми, чтоб открыть их без помощи шкива, было закрыто. Верхняя половина заходила за нижнюю оконную панель. И потому Мид могла смотреть на улицу только через два слоя стекла, мало того — еще и через туманную пелену за окном.

Она ухватилась за шкив и приподняла обе панели. Теперь через окно в нижней его части видно было хорошо. Но туман никуда не делся, белесый от отсвета невидимой луны, и разглядеть через него что-либо было невозможно. Так что ничего она и на этот раз не увидела. Тихая туманная ночь, луну затянули облака, весь дом спит, только она, Мид Андервуд, бодрствует, безжалостно вырванная из счастливого сна в реальный мир, где утонувший Джайлз Армитейдж лежит где-то на дне морском.

Мысли ее были преисполнены печали и горечи. Она проснулась и разрушила сон, в котором была вместе с Джайлзом, потому что была трусихой, потому что до сих пор ее подводили нервы, — вот и сейчас она испугалась, проснулась, и разбудило ее эхо катастрофы, произошедшей три месяца назад где-то посреди Атлантики. Пора бы уже преодолеть этот страх, пора прийти в себя. Ей хотелось работать, трудиться до полного изнеможения, быть слишком занятой, чтобы услышать то, что она слышала сегодня ночью, увидеть то, что видела. Сломанные ребра зажили, рука — тоже. Но видно, сердцу, чтобы излечиться, нужно больше времени, нежели костям. Она была готова умереть вместе с Джайлзом, но он умер в одиночестве. В больничной палате она узнала, что жизнь покинула его, а она осталась жить и теперь была предоставлена самой себе.

Так она и стояла на коленях, собирая остатки храбрости, прежде чем впасть в агонию депрессии, отталкивая ее от себя дюйм за дюймом. «Я скоро начну работать, и мне сразу станет лучше. Меня обязательно примут на хорошую работу. Сейчас я полдня занимаюсь этими посылками — все лучше, чем ничего. И все так добры ко мне, особенно тетя Мейбл, жаль, что сама она как-то не очень мне нравится. Но она очень, очень добра. Только было бы гораздо легче, если бы я могла уехать прямо сейчас и не видеть, как все эти люди меня жалеют».

Туман холодил ее лицо, грудь, обнаженные руки. Давил на глаза, точно марлевая повязка. В голове звучали жалобные причитания из баллады «Мэри Гамильтон»: «И на глаза повязку мне они надели вдруг, и не смогла я видеть вновь тебя, мой милый друг». Ужасно!.. Вот что чувствовала она той ночью, когда корабль пошел ко дну и вместе с ним — ее Джайлз. Дрожь пронзила Мид с головы до пят, но она постаралась отогнать эти мысли и вскочила на ноги. Тысячу раз твердила она себе: «Я не стану оглядываться назад, я ничего не помню, не хочу помнить». Если закрыть дверь в комнату, где находится прошлое, оно не будет тебя беспокоить. Оно ушло. Все кончено, все ушло в забвение. И никто не сможет заставить начать жизнь заново, кроме тебя самой, — и ты предаешь саму себя, когда потихоньку отодвигаешь засовы, отпираешь замки и позволяешь этому врагу, прошлому, вновь подобраться к тебе. Нет, у нее в крепости нет предателей. Надо только следить за тем, надежно ли заперта дверь, и ждать, пока врагу не надоест, пока он не уберется восвояси.

Мид залезла в постель, натянула одеяло. И на нее тут же навалилась тишина ночи. Странно думать о таком большом доме, о том, как много в нем людей, и при этом не слышно ни звука, ни единого вздоха или шелеста, ни единого намека на то, что дом этот все же обитаем.

А может, так оно и есть. Где мы находимся, когда спим? Ну, явно что не там, где неподвижно, безмолвно и бесчувственно покоятся наши тела. Где была она сама перед той прогулкой? Перед тем как они с Джайлзом…

Засов снова снят, дверь приоткрылась. Сама виновата. Не смей думать о себе! Ты не должна! Слышишь? Не должна, просто не имеешь права! Подумай хоть раз обо всех этих людях в доме, а не о себе или Джайлзе… Джайлз…

Дом… Люди…

Вандерлёр-Хаус — дом в четыре этажа и с подвалом, построенный на том месте, где некогда находились поле и проселочная дорога, в те времена, когда Лондон еще не поглотил Патни, а Патни был маленькой деревушкой. Большой квадратный дом, отрезанный от прежнего окружения, со временем превратился в многоквартирный. Некогда здесь жил и творил Вандерлёр — старый Джозеф Вандерлёр, которого прозвали английским Винтерхальтером [1]. Он, безусловно, превзошел этого прославленного придворного живописца, создал портреты принца Альберта, королевы Виктории и множества маленьких принцев и принцесс. Он писал портреты мистера Глэдстоуна и лорда Джона Рассела, он рисовал Диззи [2] и Пэм [3], он написал совершенно замечательные портреты герцога Веллингтона и епископа Кентерберийского. Он изображал всех самых красивых дам своего времени, и на его портретах они выглядели еще красивее, чем в жизни; писал и простушек, и те выглядели весьма интересными женщинами. Человек, наделенный удивительным тактом, гостеприимный хозяин, надежный друг, человек самых либеральных взглядов, он писал и писал, и был вознагражден славой, состоянием и женой с богатым приданым.

Дом Вандерлёра посещали даже особы королевской крови. В канделябрах пылали тысячи свечей. Бальная зала была украшена пятью тысячами роз. Теперь же вместо просторных, изящно обставленных комнат появились квартиры — по две на каждом этаже. А стало быть — всего восемь, в подвале же устроили котельную центрального отопления, помещения для багажа, выделили также комнату для смотрителя. Из просторной кухни уже не доносились аппетитные запахи готовящейся в огромных количествах еды, а уж сколько перемен блюд бывало на приемах, теперь и не сосчитать. Вместо этого в каждой квартире имелась своя кухонька — крохотная комнатушка, куда были втиснуты раковина, электроплита и несколько поставленных впритык шкафчиков. Место роскошной лестницы занял лифт, вокруг шахты лифта с этажа на этаж вилась узкая лестница с бетонными ступеньками, холодными, неприглядными, без ковров.

Все это было так знакомо Мид Андервуд. И она начала перебирать в уме квартиры и живущих в них людей. Все лучше, чем считать овечек в надежде наконец уснуть, да и само занятие это требовало сосредоточения. В овечках мало интересного, мысль на них как-то не задерживалась, могла с легкостью переметнуться к закрытой и запертой на засов двери. А вот люди — куда более занимательные существа. Мид принялась считать и перебирать в уме всех жильцов дома.

Начать она решила с самого низа. В подвале жил старик Белл — Джеймс Белл — он же старина Джимми Белл, портье и смотритель дома. Белл занимал теплую комнатушку, втиснутую между бойлером и одним из помещений, приспособленным под кладовую. Веселый, жизнерадостный старик этот Джимми Белл. Лицо напоминает сморщенное яблочко, глаза ярко-голубые. «Доброе утро, мисс, доброго вам утречка, миссис Андервуд. Да, денек сегодня выдался ясный. Так что дождь пойдет навряд ли. Очень даже может быть, что и вовсе не пойдет, и солнышко будет сиять весь день».