Читаем без скачивания Машина памяти - Михаил Пухов

Михаил Пухов

Машина памяти

Дорога была пуста. Она круто сворачивала, обходя выступ с отметкой «40», но справа и слева просматривалось по сотне метров ее узкой бетонной ленты. Дальше шоссе терялось в лесистых склонах.

За спиной в гору тоже карабкался лес. А за дорогой лежала пропасть.

Он провел рукой по мокрому от пота лицу. После дождя было душно.

Далеко слева из-за поворота вынырнула машина. Легкая, белая. Он попятился под прикрытие кустов. Справа приближался грузовик-автомат, тяжелый, но тоже быстрый и безмолвный как привидение.

Справа робот и слева робот. Только что было пусто, и вдруг такое движение.

Белая машина стремительно приближалась. Он шагнул на бетон, когда до нее оставалось несколько метров. Затормозить она не могла, а свернуть было некуда — встречную полосу занимал грузовик.

Он увидел искаженное ужасом лицо пассажира. Визг тормозов, удар, грохот.

Когда он открыл глаза, шоссе было пустым. Одним роботом меньше. Он обернулся.

Белая машина стояла в десяти метрах. Оттуда бежала женщина.

— Вы, — кричала она, — вы… вы…

Он смотрел на нее, и его трясло от бешенства. «Вы… Кругом одни роботы. Манекены».

— Вы спятили?! — закричала она. И заплакала.

Минуту он смотрел на нее, с трудом сдерживаясь. Потом отвернулся и пошел по шоссе прочь.

Мир роботов. Отлаженный, как часовой механизм.

Белая машина обогнала его, остановилась. Стекло опустилось.

— Вам куда?

Он обошел автомобиль, открыл дверцу, сел. Машина тронулась. Дорога бесшумно летела под колеса. И назад убегали кусты.

— Извините меня, — сказала она. Он повернул голову. Белокурые локоны, синие глаза, глубокий вырез коричневой блузки, стройные ноги… Кукла. Обыкновенная пластмассовая кукла. Дерни за веревочку, и она заплачет. Дерни за другую, закричит. За третью — улыбнется.

— Извините, — повторила она. — Но это было так страшно. Я не сообразила сразу, что вам-то хуже.

Она старательно улыбалась синими заплаканными глазами. Они отражали свет. Он заставил себя усмехнуться.

— Со мной все нормально.

— Он лжет, — сказал мужской голос. — Он сам хотел этого. И знал, чем это кон…

— Почему вы выключили? — спросила она.

— Не люблю трепаться с машинами. Я их терпеть не могу.

Дорога петляла над пропастью. В салоне было прохладно.

Одним роботом меньше. Но скольких еще надо сбросить в пропасть, прежде чем мир изменится, станет чем-то другим. Если уж часами, то пусть хотя бы песочными…

— Мне жалко тот грузовик, — сказала она. — Почему вы так поступили?

— Я воюю с роботами. На мой взгляд, их развелось слишком много. — Он протянул руку к тумблеру. — Как тебя звать, приятель?

Динамик безмолвствовал.

— Пьеро, почему ты не отвечаешь?

— Я не хочу разговаривать с ним. На дорогах ежегодно гибнет два миллиона машин. Люди, как правило, выживают.

Горы кончились, машина неслась по краю долины над вздувшейся мутной рекой. Иногда навстречу пролетали бесшумные призраки грузовиков-автоматов. Впереди появились первые дома, погруженные в зелень.

— Пожалуйста, высадите на перекрестке.

— Но, — ее синие глаза были беззащитными, как у куклы, — может, выпьем где-нибудь кофе?

Он промолчал. Инерция. Вот что заставляет нас действовать. Все мы наполовину машины. Дорожное происшествие, встреча с романтическим — неделю не брился — незнакомцем, завтрак на веранде кафе…

Машина затормозила, дверь распахнулась.

— Приехали, — сказал голос компьютера. — Как просили. Счастливых развлечений.

— Пьеро! Как ты можешь?!

— Все правильно. — Он спустил ноги наружу. — Привет.

— Если вы захотите меня найти…

— Зачем? — сказал он, вылезая на тротуар. Дверца захлопнулась. Автомобиль тронулся, отъехал на двадцать метров, развернулся и понесся обратно, в горы. Прощальный взгляд синих глаз, взмах руки… И вот уже образ белокурых локонов, коричневой блузки и стройных ног переселился туда, где ему положено быть — в память.

Ибо лишь память отличает нас от всего неразумного. Обломки горных пород, переплавляясь в горниле вулкана, становятся новыми минералами; испарения океана, обрушившись где-то дождем, образуют новые водоемы; листья деревьев, погружаясь в почву, овеществляются затем в новых живых созданиях; точно так слова и поступки людей, откладываясь в нашей памяти, сливаются в то, что принято называть душой, и вызывают к жизни новые слова и поступки. Фразы, жесты, взгляды. Книги, картины, мелодии. Все, что создано внутренним миром других, становится нашим внутренним миром. Ни одна улыбка не умирает. Души обогащают души, и потому человечья душа бессмертна…

Так должно быть. Но когда человек окружен автоматами; когда он почти ни с кем не общается; когда писатели и художники в своих творениях не осмысливают то, с чем встретились в жизни, а лишь без конца переписывают других; когда общение идет по одним и тем же рецептам (дорожное происшествие, незнакомец, обед где-нибудь на обочине), человеческая душа умирает. Она умирает от голода и, умирая, не служит кому-либо пищей. И люди становятся роботами, подобными тем автоматам, которые так облегчают их быт. Заботливым, услужливым, действующим лишь по инерции.

А инерция — это самое нечеловеческое свойство материи. Есть живая вода, и есть мертвая. Мертвая инертна, а живой остается все меньше. Она иногда умирает; мертвой это никак не грозит.

Он медленно шагал по пустому тротуару. Никого. Зачем ходить, когда есть автомобиль? Зачем ходить в магазин, когда робот принесет все необходимое? Зачем ходить на работу, когда можно работать дома, наедине со столом и дисплеем? Зачем общаться с людьми, которые могут обидеть или обидеться, тогда как автоматы не умеют ни того, ни другого?..

Раньше машина была лишь коробкой, стенки и скорость которой отделяли человека от других; сегодня она ограждает его и ласковым голосом, создающим иллюзию общения. Сегодня это машина в машине, машина в квадрате; если ты сел в нее, ты конченый человек.

Он медленно шагал по пустынному тротуару. Мимо неслась река металла и пластика, бесконечная стая, поток, разбитый на клеточки, в центре каждой из которых сидит человек — одна грудная клетка и много нервных, — не сознающий, что сидит в одиночке…

Повернувшись лицом к потоку, он остановился у края мостовой. У тротуара тут же затормозила машина. Кофейного цвета, обтекаемая, похожая на каплю. Дверца услужливо распахнулась.

Он опустился в кресло.

— Центр.

Машина резво вышла на скорость и стала частью потока. Капли неразличимы. Когда ты ее покидаешь, она исчезает; но стоит тебе встать на краю мостовой, вновь она тут как тут…