Читаем без скачивания Острова и море - Эрнест Хемингуэй

Эрнест Хемингуэй

Острова и море

Ernest Hemingway

Islands in the Stream

© Hemingway Foreign Rights Trust, 1970

© Перевод. В. Бернацкая, 2016

© Издание на русском языке AST Publishers, 2018

Впервые опубликовано издательством Scribner, a division of Simon & Schuster Inc.

Часть первая. Бимини

Дом был построен на вершине узкой косы между гаванью и открытым морем. Сколоченный крепко, как корабль, он выдержал три урагана. Высокие кокосовые пальмы, искривленные регулярно дующими пассатами, дарили благодатную тень, а от двери, выходящей на океан, крутой спуск вел к песчаному берегу, омываемому Гольфстримом. Когда не было ветра, вода здесь казалась совсем синей. Но стоило ступить в нее, как от россыпи белевшего под ногами песка она становилась зеленой, и тень от большой рыбы можно было видеть задолго до того, как она приближалась.

Здесь было приятно и безопасно купаться днем, но только не ночью. Тогда к берегу подплывали на охоту акулы, и тихими ночами с балкона можно было слышать шум бьющейся в агонии рыбы, а спустившись на берег, увидеть на воде фосфоресцирующие отблески битвы. Ночью акулы не ведали страха, и все живое трепетало перед ними. Но днем они держались далеко от белого песчаного пляжа, и лишь изредка на приличном расстоянии можно было различить их неясные силуэты.

В доме жил Томас Хадсон. Он был хороший художник и бо́льшую часть года работал здесь, на острове. Когда достаточно долго живешь в этих широтах, смена времен года становится не менее важной, чем в других местах, и любившему остров Хадсону не хотелось пропускать на нем ни весну, ни лето, ни осень или зиму.

Иногда лето бывало слишком жарким, это случалось, когда август стоял безветренным или когда в июне или июле ослабевали пассаты. Ураганы могли нагрянуть в сентябре, октябре или даже в начале ноября, а шальной тропический шторм – в любое время начиная с июня. Но и в сезон ураганов были дни, когда погода стояла отличная.

За много лет Томас Хадсон достаточно изучил тропическую погоду и мог задолго до предостережений барометра по одному взгляду на небо определить, стоит ли ожидать надвигающуюся бурю. Он знал, как определить характер урагана и какие меры предосторожности надо принимать. Он также знал, что значит пережить ураган вместе с другими жителями острова и как сильно сближает людей разгул стихии. И еще он знал, что бывают ураганы такой силы, в которых ничто не может уцелеть. И если на его веку будет такой ураган, думал он, хорошо бы находиться здесь и погибнуть вместе с домом.

Сам дом походил на корабль. Построенный так, чтобы противостоять бурям, он словно сросся с островом, став с ним одним целым; все его окна выходили на океан, в доме всегда гулял ветерок, и даже в самые жаркие ночи здесь отлично спалось. Чтобы прохлада дольше сохранялась, дом выкрасили в белый цвет, и в летние дни он был хорошо виден издалека с моря. Дом возвышался надо всем, если не считать ряда казуарин – эти высокие темные деревья первыми замечаешь, приближаясь к острову. Но потом сразу обращаешь внимание на белый массив дома. А по мере приближения к берегу видишь уже весь остров с кокосовыми пальмами, дощатыми домиками, белой береговой линией и густо поросшей зеленью южной частью. Не было ни одного случая, чтобы Томас Хадсон не испытал счастья при взгляде издали на этот дом. Он привык думать о нем в женском роде, словно тот был теплым лоном, так английские моряки говорят о корабле[1]. Зимой, когда дули северные ветры и становилось по-настоящему холодно, в доме было тепло и уютно, потому что в нем имелся камин – единственный на острове. Большой, открытый камин – Хадсон топил его выброшенным на берег плавником.

У южной стены дома он сложил целую кучу плавника. Некоторые из выбеленных солнцем и отшлифованных ветром и песком разномастных кусков дерева так ему нравились, что он с трудом бросал их в огонь. Впрочем, после шторма на берегу оставалось так много этого добра, что со временем Хадсон привык получать удовольствие, сжигая даже любимые куски. Он знал, что море создаст еще, и холодными вечерами сидел в большом кресле у камина и читал при свете лампы, стоявшей на грубо сколоченном столе, временами отрываясь от чтения, чтобы прислушаться к вою ветра за окном, грозному шуму морского прибоя и посмотреть, как сгорают в огне крупные белесые поленья.

Иногда Хадсон гасил лампу, ложился на ковер и следил за цветовыми переливами в тех местах, где сгорали морская соль и песок, пропитавшие дрова. Он лежал на полу, его глаза были вровень с очагом, и когда он видел, как пламя отпускает дерево, ему становилось и грустно, и радостно. Горящее дерево всегда вызывало в нем такие чувства. Но когда горел плавник, у него все в душе переворачивалось. Хадсон думал, что, наверное, нельзя сжигать то, что слишком нравится, но вины при этом не испытывал.

Лежа на полу, он чувствовал себя неуязвимым для ветра, хотя тот разгуливал в нижних углах дома, гнул островную траву, разметывал морские водоросли и взрыхлял песок. Пол дрожал от ударов прибоя, и Хадсон вспоминал, как давно, еще в молодости, вот так же дрожала под ним земля от залпов тяжелых орудий.

Зимой камин был незаменим, и в остальные месяцы Хадсон, зная, как тот пригодится в холодную погоду, любовно поглядывал на него. Зима была здесь лучшим временем года, и каждый раз он с нетерпением дожидался ее прихода.

Прошла зима, и уже подходила к концу весна, когда сыновья Томаса Хадсона приехали в этом году на остров. По уговору все трое должны были встретиться в Нью-Йорке, там сесть на поезд и уже из Мейнленда лететь к отцу. Но, как обычно, возникли сложности с матерью двоих младших. Ничего не говоря их отцу, она запланировала поездку в Европу, где намеревалась провести с мальчиками все лето. Отцу она оставила рождественские каникулы – после Рождества, разумеется. Само Рождество они должны провести с ней.

Томас Хадсон уже привык к этим капризам, и дело в конце концов кончилось компромиссом. Было решено, что мальчики приедут на остров и проведут с отцом пять недель, а потом вернутся в Нью-Йорк и оттуда на французском лайнере поплывут в Париж по студенческому тарифу. Там их встретит мать, которая к тому времени купит кое-что из необходимой одежды. В плавании их будет опекать старший брат Том-младший. В дальнейшем Том присоединится к своей матери, снимавшейся на юге Франции.

Мать Тома-младшего не требовала сына к себе и с удовольствием отпустила бы его к отцу на все лето. Но сыну она обрадуется, и так будет достигнут разумный компромисс, принимая во внимание неуступчивость другой матери. Эта прелестная, очаровательная женщина отличалась тем, что никогда не меняла своих планов, держала их в секрете, как настоящий генерал, и последовательно проводила в жизнь. Компромисса еще можно было добиться. Но кардинальных изменений – никогда, независимо от того, пришел ли план ей в голову бессонной ночью, или пасмурным утром, или вечером за стаканчиком джина.

Но план планом, а договор договором, и Томас Хадсон, зная это и пройдя хорошую школу бракоразводного процесса, радовался, что согласие достигнуто и дети останутся с ним на пять недель. Если в нашем распоряжении всего пять недель, думал он, надо использовать их по полной программе. Пять недель – не так уж мало, если можешь провести его с теми, кого любишь и с кем хотел бы никогда не расставаться. А зачем я вообще ушел от матери Тома? Лучше не думать об этом, сказал он себе. Об этом лучше никогда не задумываться. Та, вторая, родила тебе славных мальчишек. Очень необычных, сложных, но ты знаешь, как много хорошего они унаследовали от нее. Она замечательная женщина, и с ней тебе тоже не стоило расставаться. Но сразу поправился: нет, стоило.

Впрочем, это не очень его беспокоило. Он давно уже перестал по этому поводу волноваться и, насколько возможно, изгнал из себя чувство вины работой. Все, о чем он сейчас думал: вот приедут мальчики и надо сделать так, чтобы они хорошо провели лето. А когда они уедут, можно будет вернуться к своей работе.

Ради работы и той сложившейся размеренной трудовой жизни на острове он был готов отказаться почти от всего, кроме встреч с детьми. Хадсон верил, что на острове ему удалось обрести нечто непреходящее, что будет всегда удерживать его здесь. Теперь, когда он тосковал по Парижу, то не мчался туда, а просто вспоминал. Это относилось и к остальной Европе, а также к некоторым местам в Азии и Африке.

Он вспоминал слова Ренуара, когда тому сообщили, что Гоген уехал на Таити, чтобы рисовать: «Зачем тратить кучу денег и ехать на край света, когда так хорошо рисуется здесь, в Батильоне?» По-французски это звучало лучше: «quand on peint si bien aux Batignolles», и Томас Хадсон думал об острове как о своем quartier[2]. Здесь он жил постоянно, знал всех соседей и работал так же усердно, как в Париже, когда Том-младший был еще малышом.