Читаем без скачивания Кингсблад, потомок королей - Синклер Льюис

Синклер Льюис

КИНГСБЛАД, ПОТОМОК КОРОЛЕЙ

1

Мистер Блингхем, чтоб ему жариться на вечном огне, был помощником казначея в компании «Деликатес». Он ехал из Нью-Йорка в Уиннепег в сопровождении своей жены и препротивной дочки. Разумеется, истых нью-йоркцев только деловые надобности могли заманить в такую глушь, и все, что лежит западнее штата Пенсильвания, вызывало у них презрительное фырканье. Они потешались над тем, что Чикаго посмел завести у себя небоскребы и что Мэдисон претендует на звание университетского города, а при въезде в Миннесоту, увидя плакат, рекламирующий «Десять Тысяч Озер», даже остановили машину и завопили от восторга.

Мисс Блингхем, которую называли «Детка», заметила:

— Нужно обладать настоящим нью-йоркским чувством юмора, чтобы оценить, до чего смехотворна эта афиша.

Когда показался первый степной поселок Миннесоты — шесть домиков, гараж, магазин и высокий краснокирпичный элеватор, миссис Блингхем хихикнула:

— Смотрите-ка, да у них тут свой Эмпайр Стэйт билдинг!

— И все Свенсоны, Бенсоны и Хенсоны каждый вечер отправляются в ресторан «Радуга», — отозвалась Детка.

Им хватило веселья на сотню миль, пока не пришло время завтрака. Миссис Блингхем склонилась над картой:

— Гранд-Рипаблик, Миннесота. Миль сорок отсюда. Большой город, не шутите — восемьдесят пять тысяч жителей.

— Там и остановимся. Найдется же у них отель, где можно перекусить, — протянул мистер Блингхем, зевая.

— Цвет местного общества питается в убежище Армии Спасения, — объявила миссис Блингхем.

— Ой, не могу! — пискнула Детка.

Когда с крутого берега Соршей-ривер перед ними открылся вид на белую башню Национального Банка «Блю Окс» и на корпуса Деревообделочного Комбината Уоргейта, выросшие после 1941 года — сплошная сталь и стекло, — мистер Блингхем сказал:

— А приличный у них тут военный заводик.

За годы второй мировой войны население Гранд-Рипаблик увеличилось с 85.000 до 90.000. Для девяноста тысяч бессмертных душ здесь находился центр вселенной, и все расстояния измерялись отсюда; Москва была городом за 6100 миль от Гранд-Рипаблик, Саудовская Аравия — рынком сбыта для уоргейтовской сухой штукатурки, пропеллеров и стандартных домов. Блингхемы, твердо знавшие, что центром солнечной системы является угол Пятой авеню и Пятьдесят седьмой улицы, пришли бы в негодование, услышав, сколько в этой долине простаков, которые воображают, что весь Нью-Йорк состоит из отелей, мюзик-холлов, гетто и Уолл-стрита.

Миссис Блингхем торопила:

— Едем. Не стоять же нам тут целый день, любоваться на эту свалку! В путеводителе сказано, что лучшая кухня в отеле «Пайнленд». Поехали в «Пайнленд».

На пути к «Пайнленду» им наверняка попалось несколько вилл затейливой архитектуры восьмидесятых годов, итальянская католическая церковь, ломбард, где лесоруб-литовец только что заложил револьвер, из которого он застрелил кашевара-сиамца, ателье дамских нарядов, лучшее на всем протяжении от Форт-Уильямса до Далласа, летчик с орденом Креста Виктории и негритянский священник со степенью доктора философии, — но ничего этого они не заметили.

Тормозя перед девятиэтажным мозаичным фасадом отеля «Пайнленд» (архитекторы Лефлер, О'Флаэрти и Мюллер из Миннеаполиса), мистер Блингхем сказал с сомнением в голосе:

— Н-ну, надеюсь, что-нибудь съедобное здесь найдется.

Их очень насмешило претенциозное название более фешенебельного из двух ресторанов «Пайнленда» — «Фьезоле», но им вовсе не показалось бы смешным, если б они узнали, что местные жители произносят это слово «Физоли», — они сами произносили его точно так же.

Дух Ренессанса в «Фьезоле» долженствовали создавать стены, раскрашенные под помпейские фрески, майоликовая посуда, две испанские винные фляги у входа и фриз, изображающий древнегреческих бегунов, работы местного художника-портретиста.

— Однако и задаются же в этом самом — фу, опять забыла, как его? — воскликнула Детка.

— Гранд-Рапидс, — сказал мистер Блингхем.

— Ничего подобного, Гранд-Рапидс — это откуда тетя Элла. А это местечко, — авторитетно объявила миссис Блингхем, справившись по карте, — называется Гранд-Рипаблик.

— Идиотское название! — изрекла Детка. — Хорошо еще, что не «День Независимости». Ох уж эта провинция!

Метрдотель, высокий, степенный негр, голова которого напоминала коричневый бильярдный шар, церемонно повел их к столику. Они не знали, что это Дрексель Гриншо, лидер консервативного крыла негритянской общины. Он был похож на епископа, на генерала, на сенатора — на любого из тех, кем он мог бы стать, если бы избрал себе другую профессию — и другой цвет кожи.

Мистер Блингхем заказал гуляш по-венгерски. Миссис Блингхем отважилась на жаркое из молодого барашка. Детка выбрала куриный салат и прикрикнула на чернокожего официанта:

— Да нельзя ли, чтоб туда попал хоть кусочек курицы!

Их ужасно развеселило, что официант поклонился и сказал:

— Слушаю, мисс.

Что тут было смешного, они затруднились бы объяснить. Но как они сами говорили: «Надо родиться в Нью-Йорке, чтобы оценить нью-йоркское чувство юмора. Черномазый лакей в какой-то захолустной обжорке, а фасону — точно служит у Ритца!»

Правду сказать, в Нью-Йорке, решив покутить, они отправлялись не к Ритцу, а в один из ресторанчиков. Шрафта.

Небрежно ковыряя вилкой свой салат — который она, однако, съела дочиста и даже хлеба не оставила, — Детка свысока оглядывала зал:

— М-м, м-м! Почтенные предки, поглядите-ка направо. Видите за соседним столиком мальчика? Я хочу, чтоб вы мне его купили.

Объектом ее лестного внимания был молодой человек лет тридцати, весьма приятный на вид — широкие плечи, сильные руки в веснушках и та особенная белизна кожи, которая часто встречается у рыжих. Сразу приходила мысль о футболе, позднее сменившемся более изысканным теннисом. Но больше всего в нем привлекал удивительно ясный взгляд голубых глаз и ясная, душевная улыбка.

— Похож на офицера шотландского полка, — одобрила Детка. — Только юбочки не хватает.

— Ну что ты, Детка! А по-моему, он похож на продавца из обувного магазина, — процедила миссис Блингхем.

И они тут же забыли об этом молодом человеке, который не был ни продавцом из обувного магазина, ни шотландцем — разве что на одну четверть. Его звали Нийл Кингсблад, он служил в банке и недавно демобилизовался из армии в чине капитана.

Продолжая после завтрака свой путь на север, Блингхемы сбились с дороги. Они считали ниже своего достоинства расспрашивать диких туземцев и долго кружили по застроенному нарядными виллами кварталу Оттава-хайтс, а потом среди гонтовых кровель, разноцветных фасадов, бетонных террас и зеркальных окон нового жилого района, носившего название Сильван-парка. Сворачивая с Липовой аллеи на Бальзаминовую тропу, они не приметили новенький, чистенький, свежеоштукатуренный коттедж, в «колониальном» стиле, с голубыми жалюзи и белыми дощатыми панелями, стоявший на северо-западном углу, и не взглянули на высокую красивую молодую женщину и четырехлетнюю, всю золотисто-розовую девчурку, спускавшихся в это время с крыльца. А между тем именно в этом доме жил капитан Нийл Кингсблад, и это были его жена Вестл и дочь, резвушка Бидди.

— Придется все-таки спросить дорогу. Интересно, тут по-английски понимают? — раздраженно сказала миссис Блингхем.

Вечером, подъезжая к Крукстону, пункту, намеченному для ночлега, мистер Блингхем задумчиво произнес:

— Как называется этот городишко, где мы завтракали сегодня, ну вот, где мы еще заплутались, когда выезжали на шоссе?

— Вот забавно, никак не припомню, — сказала миссис Блингхем. — Биг-ривер, что ли.

— Где был тот симпатичный молодой человек, — сказала Детка.

2

У Нийла и Вестл Кингсблад, на редкость покладистых хозяев, были неприятности с прислугой, и это не следует понимать как обычную комедию домашних неурядиц. Даже колониальным виллам молодых финансистов не чужды свои трагедии, хотя бы и в миниатюре.

Казалось, Нийл Кингсблад не был создан ни для трагедий, ни для особо выдающихся удач. Рыжий, кудрявый, голубоглазый, рослый, веселый, в равной мере далекий от книжной премудрости и житейского коварства, Нийл в ноябре 1944 года занимал должность помощника главного бухгалтера во Втором Национальном Банке Гранд-Рипаблик, где директором был мистер Джон Уильям Пратт.

Он любил свою семью, своих друзей, свою работу, рыбную ловлю, охоту и гольф, любил удочки, ружья, лодки и другие простые и замечательные вещи, с которыми связаны эти виды спорта. Но теперь он уже не мог странствовать по лесам и озерам Северной Миннесоты. Год назад, когда его пехотная часть занимала одну итальянскую деревушку, он был ранен в правую ногу.

Эта нога навсегда осталась на полдюйма короче, но хромота уже почти не мешала ему передвигаться, и он твердо рассчитывал, что к весне 1945 года, хоть и вприпрыжку, а выйдет на теннисный корт. Его репутация одного из самых красивых мужчин в городе не пострадала; хромота даже придавала что-то забавно-милое его походке, а плечи и грудь у него были такие же могучие, как и раньше.