Читаем без скачивания Северное сияние (сборник) - Юрий Герт

СОДЕРЖАНИЕ:Северное сияние Трещина А ты поплачь, поплачь Шоколадка Баллада о сортирах Спасем Пизанскую башню! Сионист Хочу быть евреем Котик Фред

СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ

— И чего вы, евреи, вечно суетесь, куда не просят ? Сидели бы себе да помалкивали в тряпочку... Так не же!.. Вот за это вас и не любят!

(Из разговора)

1

Наверняка я мог бы начать этот рассказ так:

“Она упала в мою кровать среди ночи...״

Или:

“Это была первая женщина в моей постели... ”

Все это правда, но стоит ли отбирать хлеб у сочинителей современных бестселлеров?..

Что же до северной экзотики (см. заголовок), то про тундру, оленей и ночевки в ярангах достаточно написано и без меня. К тому же и Север, если разобраться, тут ни при чем. Я расскажу о том, что могло случиться в любом месте, а со мной случилось там, где случилось. И начну, пожалуй, в самой безнадежно-традиционной манере:

“После пединститута меня направили работать в Мурманскую область, в рудничный поселок Кукисвумчорр, что в переводе с финского означает “Чертов палец ”...

Трафаретно, банально?.. Что делать, если се ля ви — такова наша жизнь...

2

Поселок, в который я приехал, раскинулся в самом центре Хибин, его полукольцом охватывали невысокие уютные горы, поросшие мохом, — в августе, когда я увидел их впервые, они казались покрытыми темно-зеленой замшей. На краю поселка, на взгорке, белела школа, издали похожая на кусочек свежего, только что из пачки, сахара-рафинада. Внизу, под пригорком, стоял унылый серый барак, в котором я жил.

Барак был деревянный, с уходящим в бесконечность коридором на каждом из двух его этажей. Возле каждой двери висел жестяный умывальник с гремучим соском, под ним стоял таз, рядом — помойное ведро, прикрытое сверху фанеркой. Комната, которую мне отвели, едва вмещала железную койку, стол, этажерку для книг и две-три табуретки. На одной из них, на противопожарной пирамидке из кирпичей, располагалась электроплитка. Зимой она горела круглые сутки. Толку от нее было немного, зато она избавляла меня от хлопот о дровах и угле. Мне было некогда, я экономил время. Железные прутья на койке я застилал толстым слоем газет, доставшихся мне от моего предшественника, — это избавляло меня от поисков матраса. Судите сами, до дров ли, до матраса ли мне было, если я изо дня в день вел в школе положенные по расписанию уроки, занимался дополнительно с отстающими, посещал неблагополучные семьи, репетировал в драмкружке “Горе от ума”, готовил хор к участию в районной олимпиаде, руководил сбором книг для отправки в сельские библиотеки, выступал во Дворце культуры с лекциями о лауреатах Сталинской премии в области искусства и литературы и почти не случалось, чтобы я не прихватывал, уходя из школы, нескольких пачек с диктантами и сочинениями, которые следовало срочно проверить и раздать ученикам. Вдобавок почтальон регулярно протискивал в щель между дверью и косяком, помимо газет, еще и “толстые” журналы, которых я выписывал целую кучу, и я их прочитывал от корки до корки — шел 1954-й год, в Москве начинала закипать литературная жизнь, чего стоили хотя бы статья Юрия Померанцева “Об искренности”, “Оттепель” Ильи Эренбурга... По вечерам ко мне сходились ребята, в комнатенке моей набивалось чуть ли не полкласса, одни сидели впритирку на кровати, другие на подоконнике, третьи на табуретке, опрокинутой на бок, в таком положении на ней умещалось и двое, и трое, и жарко становилось — не от раскалившейся плитки, не от выпитого в безмерном количестве чая, а от распаленных спорами голосов, от клокотания молодых, воспаряющих над обыденным существованием мыслей, тем более, что и разницы между самим учителем и его учениками было каких-нибудь пять лет...

И потому ни отсутствие матраса, ни помойные ведра в коридоре, ни другие мелочи быта — ничто меня не смущало. Я был всем доволен и считал, что живу наполненной, целеустремленной жизнью, какой и должен жить человек — все для людей, ничего для себя... Ну, а барак?.. Что же, барак и барак, точь в точь как сотни, тысячи других, не хуже и не лучше, и я сам — чем я лучше тех, кто живет рядом со мной в этом бараке?.. Да и попал в него я, если разобраться, по собственному выбору и желанию... Но тут необходимо небольшое отступление, чтобы потом сразу перейти к главному, о чем сказано было в самых первых строках, то есть к женщине, которая среди ночи упала в мою постель...

3

Вопрос о моей работе окончательно решался в Кировске, небольшом городке районного масштаба, километрах в десяти от предназначенного мне поселка. Все это время мне пришлось прожить в городской гостинице. Моими соседями по номеру был самый разный народ — геологи, ревизоры, снабженцы, спекулянты, торговавшие на рынке арбузами, привезенными с юга, по сто рублей за ломтик, а я тогда еще и ведать не ведал, что такое “полярка”, и, пересчитывая гроши, оставшиеся у меня от подъемных, ненавидел этих барыг лютой ненавистью, как своих классовых врагов.

И вот как-то раз один из моих сожителей, не то снабженец, не то ревизор, все они были на одну колодку, все по вечерам, вернувшись в гостиницу, выкладывали из бокастых портфелей трофеи — свертки с вином и водкой, разную снедь, соскабливали с горлышек сургуч и молодецким ударом по донышку вышибали пробку, — так вот, как-то раз, уже изрядно “приняв” и вдогонку похрустывая выуженным из консервной банки маринованным огурчиком, уже без сапог, уже в одной майке на раздобревшем, расплывшемся теле, мой сосед заговорил со мной...

— Не знаю, правда, нет ли, — повернул он ко мне круглое белобрысое лицо, — люди говорят, в Москве новую породу евреев ученые вывели, называется — “морозоустойчивый еврей”... Ты, парень, как — не слыхал?... — Белобрысый похрустел огурцом, поморгал светлыми, навыкате, глазами.— Или ты сам из этих, морозоустойчивых, будешь, потому и в Заполярье подался, за длинным-то рублем?..

Я лежал на своей койке, читая “Фауста” (любимая моя книга) в только что изданном переводе Пастернака, и не сразу расслышал, не сразу понял вопрос, к тому же произнесенный с добродушной, чуть ли не дружелюбной интонацией. Но когда я заметил, как затаилась вся наша комната, и понял наконец, в чем дело, мне показалось, в глаза мне ткнули вспыхнувшей спичкой.

Я поднялся и сел. Я закрыл “Фауста”, заложив пальцем страницу, на которой читал. Я выдержал упершийся в меня взгляд — так смотрят на таракана, прежде чем раздавить его ногой, на клопа, прежде чем размазать его по стене... Мне были известны сотни, тысячи сверкающих, разящих, отточенных великими мастерами слов, я вычитал их у Шекспира и Пушкина, у Данте и Блока, но в тот момент все их вышибло из моей головы. Я ухватился за первые попавшиеся, за те, которые пишут на заборах и стенах уборных, которые висят смрадным туманом в любом кабаке, любой казарме или студенческом общежитии; я сгребал их, как сгребают комья тяжелой, жирной, вонючей грязи, и швырял ими в белобрысого. Это его ошеломило. Он уже не моргал, не хрустел, глаза его сделались еще выпуклей и бесцветней... Заметив, что начинаю повторяться, я замолк, под конец пообещав начистить белобрысому морду, поскольку ему этого, видно, хочется...

Не знаю, с каким результатом я выполнил бы свое обещание, мой оппонент был раза в два старше и раза в три крупнее меня, но это меня не страшило... Правду говоря, в те годы я редко вспоминал, что я еврей, разве что когда другие давали мне это почувствовать. А так... Москва была моим Иерусалимом, Пожарский с Мининым казались куда понятней и ближе Маккавеев, о Владимире Красное Солнышко мне было известно несравнимо больше, чем о царе Давиде и царе Соломоне... Но в те минуты я готов был, не раздумывая, лечь костьми за свой маленький, униженный, оскорбленный народ... Я жаждал схватки...

Но ничего такого не случилось.

Последние мои слова допекли белобрысого окончательно.

— Ты че, ненормальный?.. — проговорил он вполне миролюбиво и даже с оттенком уважения. — Он че, недавно из психушки сбежал?.. — обратился он ко всей комнате, с жадным любопытством наблюдавшей за нами обоими, ожидая дальнейшего разворота событий.

Я занял прежнюю позицию — лег и отвернулся к стене. В ушах у меня звенело, строчки “Фауста” змеились и прыгали у меня перед глазами.

4

Надо ли пояснять, что я испытывал, когда пару дней спустя директриса школы, в которую меня направило гороно, с первых же минут встречи у нее в кабинете объявила, что меня ждет отдельная квартира, однокомнатная секция в недавно построенном доме, поскольку в Кукисвумчорре умеют ценить молодых специалистов... Не знаю, чему я был рад больше — отдельной ли секции, то есть по тем временам невиданной роскоши, или тому, что я распрощаюсь наконец с опостылевшей мне гостиницей...