Читаем без скачивания Венера плюс икс. Мечтающие кристаллы - Эдвард Гамильтон Уолдо

Теодор Старджон

Венера плюс икс. Мечтающие кристаллы

Theodore Sturgeon

THE DREAMING JEWELS, VENUS PLUS Х, IT, KILLDOZER, THERE IS NO DEFENSE

© Theodore Sturgeon, 1940, 1944, 1948, 1950, 1961

© Перевод. А. Бурцев, 2021

© Перевод. Н. Виленская, 2021

Школа перевода В. Баканова, 2021

© Перевод. В. Миловидов, 2022

© Перевод. Г. Шокин, 2022

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

Венера плюс икс

Гертруде и Исааку

– Я – Чарли Джонс! – отчаянно прокричал Чарли Джонс. – Чарли Джонс!

И – еще раз:

– Чарли Джонс!

Все прямо-таки обязаны были знать, как его зовут, и никто не имел права сомневаться. Ни секунды.

– Да, я – Чарли Джонс! – проговорил он уже более спокойно, но веско. С ним, правда, никто не спорил; никто и не пытался отрицать того, что он – Чарли Джонс. Лежа в кромешной темноте, он обхватил ноги руками и подтянул колени ко лбу. Под его плотно закрытыми веками мерцали красные огоньки. Да, он – Чарли Джонс, и никто иной.

Это имя было когда-то набито по трафарету на его обувном шкафчике, выведено черными чернилами на дипломе об окончании школы, потом напечатано на чековой книжке и в телефонном справочнике.

Ладно, с именем все ясно. Но человек – это ведь не только имя, тем более что ему уже двадцать семь, и каждое утро, глядя в зеркало на свою физиономию, обрамленную густыми волосами, он в этом убеждается. А еще он любит сдобрить глазунью (белки твердые, желтки, не до конца прожаренные, слегка подрагивают) каплей соуса «табаско» с красным перцем.

Родился Чарли с деформированным пальцем на правой ноге и с легким косоглазием. Он – мастер жарить стейк, водить машину, заниматься любовью, управляться с ротационной машиной, а еще чистить по утрам зубы, не обходя щеткой постоянный мост на месте левого крайнего верхнего резца и малого коренного зуба. Из дома он вышел давно, но на работу явно опаздывает.

Чарли открыл глаза, и красное мерцание прекратилось. Он увидел сероватый дымчатый свет – словно улитка оставила свой влажный след на листьях сирени. Весна. Да, обычные весенние дела; а вчера, ночью, с ним была Лора.

Когда лето только начинается, и световой день длится целую вечность, можно столько всего переделать! Ах, как же он просил Лору дать ему шанс! Мама знает. А потом, пробираясь по затхлому подполу в доме Лоры, почти в полной темноте, он наткнулся бедром на старую петлю от оконной решетки, порвал свои коричневые твидовые брюки, да еще и обзавелся багрово-красным синяком, на котором отпечатался рисунок брючной ткани. Хотя это стоило того, ох, как стоило! Потому что весь тот бесконечный вечер он провел с девушкой – да еще какой девушкой! Любовь! И весь вечер, и весь путь домой, здесь и сейчас, и, конечно, весна, и – любовь! О любви скрипели древесные лягушки, шелестела сирень, пел ночной воздух, и пот, который высыхал на его коже (О господи, как же здорово! Здорово быть частью этого мира, здесь и сейчас. А вокруг – весна, а в тебе – любовь. Но лучше всего – это знать и помнить).

Лучше, чем любить, – только хранить в памяти убежденность в том, что у тебя есть свой дом, что к нему ведет дорога, лежащая промеж двух рядов живых изгородей, и там, в самом ее конце, над дверями, висят две белые лампы, на которых мама своей рукой вывела цифры шесть и один (руки у нее умелые, и номер дома она нарисовала сама, не дожидаясь, пока это сделает хозяин). Правда, цифры уже порядком выцвели, да и мамины руки за эти годы сильно изменились.

А в холле дома, на потускневшей от времени бронзовой панели – прорези почтовых ящиков, которыми пользуются съемщики, едва заметные кнопки звонков, да забранное решеткой отверстие внутридомового переговорного устройства, по которому все это время, что они с мамой живут здесь, так никто и не говорил. А еще – тяжелая бронзовая крышка, за которой скрывается электрозамок; и все эти годы он открывал его ударом плеча, на ходу, не мешкая на пороге… и все ближе и ближе, потому что помнить – это важнее всего. Причем – важно не то, что ты помнишь; гораздо важнее сам процесс – вспоминание…

По лестнице, ведущей наверх, вниз стекала ковровая дорожка, прижатая никелированными пластинами. Дорожка стерлась до основы и пушилась былым великолепием лишь по краям (мисс Мундорф учила их в первом классе, мисс Уиллард – во втором, а мисс Хупер – в пятом; он помнил все и всех).

Чарли огляделся. Серебристый свет заливал помещение, в котором он лежал; здесь было тепло, а стены напоминали и металл, и какую-то ткань одновременно. Но воспоминания не отпускали его, и он увидел лестничный пролет, ведший со второго этажа на третий – там тоже лежали никелированные пластины, но дорожки уже не было, и ступеньки были вытерты бесчисленным множеством ходивших по ним ног. Фокус состоял в том, что, поднимаясь по этим ступеням, ты мог думать о чем угодно, но по звуку своих шагов понимал, где находишься здесь и сейчас – внизу твои подошвы издавали мягкое шуршание от соприкосновения с ковровой дорожкой, а здесь – постукивали по потертому дереву.

И Чарли Джонс закричал:

– Где я?

Он разогнулся, перекатился со спины на живот, попытался встать на четвереньки, но не смог. Во рту стоял сухой жар, словно под маминым утюгом, когда та гладила наволочки, а мышцы в ногах и на спине были безнадежно перекручены, подобно шерстяным ниткам в коробке для вязальных принадлежностей, которые мама все собиралась выбросить, но так и не выбросила…

…любовь, Лора, весна, и число «шестьдесят один» на белых лампах, и шуршание подошв по облысевшей ковровой дорожке, и, конечно, он готов легко вспомнить остаток пути, потому что столько раз возвращался домой, чтобы лечь в постель, а потом встать и пойти на работу, как и в этот раз… А был ли он, «этот раз»?

Дрожа от напряжения, Чарли приподнялся, встал на колени и, наконец, присел на корточки, задыхаясь и переводя дух. Голова его склонилась, и он принялся рассматривать коричневый твид своих брюк, словно ткань эта была занавесом, за которым скрывалось нечто ужасное.

Так оно и было!

– Мой коричневый костюм! – прошептал Чарли.

Да, это был его твидовый коричневый костюм, а на бедре, на брюках – дыра с рваными краями, под которой вспух болезненно ноющий синяк. А это значит, что утром Чарли не переодевался, чтобы пойти на работу. Более того, накануне он даже не добрался до площадки второго этажа, а вместо этого оказался здесь.

Встать он был пока не в состоянии, а потому начал медленно поворачиваться вокруг, с трудом переставляя колени и слегка двигая головой, чтобы осмотреться. На мгновение остановившись,