Читаем без скачивания Весь мир театр - Борис Акунин

ВЕСЬ МИР ТЕАТР

Иллюстрации Игоря Сакурова

ЗАХАРОВ

МОСКВА

УДК 882–312.4 ББК 84–44 А44

Первый тираж — 500 000 экземпляров. (300 тыс. экз. печатает типография «Уральский рабочий» 200 тыс. экз. — типография «Правда Севера»)

Текст печатается в авторских редакции, орфографии и пунктуации

Акунин Б.

А44 Весь мир театр: роман / Борис Акунин; [худож. И. Сакуров]. — М.: «Захаров», 2010. — 432 с.: ил. ISBN 978-5-8159-0959-5

УДК 882–312.4 ББК 84-44

© B.Akunin, автор, 2009

© И.Сакуров, художник, 2009

© М.Руданов, оформление

приложения,2009 © «Захаров», 2010

До бенефиса восемь единиц

Гармоническим человеком Эраст Петрович стал себя считать с того момента, когда достиг первой ступеньки мудрости. Произошло это не поздно и не рано, а в самый раз — в возрасте, когда уже пора делать выводы, но еще можно изменить планы.

Самый существенный вывод, извлеченный из прожитых лет, сводился к предельно короткой максиме, которая стоила всех философских учений вместе взятых: стареть — это хорошо. «Стареть» означает «созревать», то есть становиться не хуже, а лучше — сильнее, мудрее, завершенней. Если же человек, старясь, ощущает не приобретение, а потерю, значит, его корабль сбился с курса.

Продолжая морскую метафору, можно сказать, что рифы пятидесятилетия, где мужчины так часто терпят крушение, Фандорин миновал на полных парусах, с развевающимся штандартом. Правда, чуть не взбунтовалась команда, но обошлось.

Попытка мятежа произошла как раз в день полувекового юбилея, что, конечно, не было случайностью. В сочетании цифр есть безусловная магия; не чувствуют ее лишь люди, начисто лишенные воображения.

Отметив день рождения прогулкой в скафандре по морскому дну (в ту пору Эраст Петрович страстно увлекался водолазанием), он вечером сидел на веранде, смотрел на фланирующую по эспланаде публику, потягивал ромовый пунш, мысленно повторяя «Мне пятьдесят, мне пятьдесят» — будто пытался распробовать непривычный напиток. Вдруг взгляд остановился на дряхлом старичке в белой панаме; высохшую, трясущуюся мумию катил слуга-мулат в кресле на колесиках. Взор мафусаила был мутен, с подбородка свисала нитка слюны.

«Надеюсь, я не доживу до такого возраста», подумал Фандорин — и внезапно понял, что испугался. А еще больше испугался того, что мысль о старости его испугала.

Настроение было испорчено. Он ушел к себе в номер — перебирать нефритовые четки и рисовать на бумаге иероглиф «старость». Когда листок покрылся изображениями символа Ш во всевозможных стилях, проблема разрешилась, концепция выработалась. Мятеж на корабле был подавлен. Эраст Петрович поднялся до первой ступени мудрости.

Жизнь не может быть спуском, только подъемом — до самого последнего мига. Это раз.

В часто цитируемой пушкинской строфе «Летят за днями дни, и каждый день уносит частицу бытия» содержится смысловая ошибка. Наверное, поэт пребывал в хандре, или же это просто описка. Стихотворение следует читать: «Летят за днями дни, и каждый день приносит частицу бытия». Если человек живет правильно, течение времени делает его не беднее, а богаче. Это два.

Старение должно быть выгодной торговой операцией, натуральным обменом физической и умственной крепости на духовную, внешней красоты — на внутреннюю. Это три.

Все зависит от сорта твоего вина. Если оно дешевое, от возраста скиснет. Если благородное, станет только лучше. Отсюда вывод: чем человек делается старше, тем качественнее он обязан становиться. Это четыре.

Ну и пятое. Физической и умственной крепостью Эраст Петрович поступаться тоже был не намерен. Для этой цели он разработал специальную программу.

В каждый следующий год жизни нужно осваивать новый рубеж. Даже два рубежа: спортивно-физический и интеллектуальный. Тогда стариться будет не страшно, а интересно.

Довольно быстро составился перспективный план грядущей экспансии — и такой, что следующих пятидесяти лет могло не хватить.

Из пока еще не осуществленных задач интеллектуального направления Фандорин намеревался: выучить, наконец, как следует немецкий язык, поскольку война с Германией и Австро-Венгрией, очевидно, неизбежна; освоить китайский (тут одного года мало, понадобится два — и то лишь благодаря тому, что иероглифику он уже знает); восполнив постыдный пробел в мирознании, капитально познакомиться с мусульманской культурой, для чего надо будет выучить арабский и проштудировать в оригинале Коран (клади года три); прочитать классическую и современную литературу (на это у Эраста Петровича вечно недоставало времени) — и так далее, и так далее.

Из задач спортивных, ближайшего периода: научиться управлять аэропланом; посвятить годик любопытному и полезному для координации движений олимпийскому развлечению — прыжкам с шестом; заняться альпинизмом; непременно освоить бесскафандровое водолазание с ребризером нового типа, где усовершенствованный регулятор подачи кислорода дает возможность совершать длительные погружения на значительную глубину. Эх, всего не перечислишь!

За пять лет, миновавшие со дня, когда Фандорин устрашился страха, методика правильного старения успела дать неплохие результаты. Каждый год он поднимался на одну ступеньку — точнее, на две, так что на себя прежнего, пятидесятилетнего, теперь оглядывался сверху вниз.

К пятьдесят первому дню рождения Эраст Петрович в качестве интеллектуального свершения изучил испанский язык, которого ему так недоставало во время плаваний по Карибскому морю. «Ступенькой» для тела стала джигитовка. Верхом он, конечно, ездил и раньше, но не блестяще, а дело-то полезное и к тому же чрезвычайно увлекательное — много приятней поднадоевших гонок на автомобиле.

К пятидесяти двум Фандорин научился говорить по-итальянски и значительно повысил уровень владения кэндзюцу, японским фехтованием. Преподавал ему эту восхитительную науку японский консул барон Сигэяма, обладатель наивысшего дана. К исходу срока Эраст Петрович выигрывал у барона две схватки из трех (и одну-то уступал, только чтоб не обижать сенсея).

Пятьдесят третий год жизни был посвящен, с одной стороны, античной и новой философии (образование Фан-дорина, увы, исчерпывалось гимназией); с другой — езде на мотоциклете, которая по остроте ощущений не уступала конному спорту.

В истекшем 1910 году умом Эраста Петровича владела химия, самая быстро развивающаяся из современных наук, а тело он развлекал жонглированием (вроде бы ерунда, безделица, но оттачивает синхронизацию движений и мелкую моторику).

В нынешнем же сезоне ему показалось логичным от жонглирования перейти к канатоходству — отличное средство для укрепления физического и нервного равновесия.

Интеллектуальные упражнения тоже отчасти были связаны с прошлогодним увлечением химией. Фандорин решил посвятить очередные двенадцать месяцев давнему пристрастию — криминалистической науке. Назначенный срок уже истек, но исследования продолжались, поскольку приняли неожиданное и весьма перспективное направление, которым кроме Эраста Петровича, похоже, никто всерьез не занимался.

Речь шла о новых методах разработки свидетелей и подозреваемых: как побудить их к полной откровенности? В варварские времена для этого использовали способ жестокий и малонадежный — пытку. Как выяснилось, максимально полных и достоверных результатов можно достичь, используя сочетание трех типов обработки — психологической, химической и гипнотической. Если человека, обладающего нужной информацией, но не желающего с нею расставаться, сначала правильно типизировать и подготовить, потом ослабить его волю к сопротивлению при помощи определенных препаратов, а затем подвергнуть сеансу гипноза, откровенность будет абсолютной.

Итоги экспериментов выглядели впечатляюще. Однако возникали серьезные сомнения в их практической ценности. Речь даже не о том, что Фандорин ни за что на свете не стал бы делиться своими открытиями с государством (страшно представить, как могли использовать это оружие нещепетильные господа из Охранки или жандармерии). Но и сам Эраст Петрович в ходе очередного расследования вряд ли позволил бы себе превращать другого человека, пускай даже очень плохого, в объект химического воздействия. Иммануилу Канту, утверждавшему, что с людьми нельзя обходиться как со средствами для достижения цели, это бы не понравилось — а после года философских штудий Фандорин считал кенигсбергского мудреца высшим нравственным авторитетом. Поэтому исследование криминалистической «проблемы откровенности» для Эраста Петровича носило скорее отвлеченно-научный характер.