Читаем без скачивания Новый мост - Редьярд Киплинг

Р. Киплингъ

Новый мостъ

Самое меньшее, на что рассчитывал Финдлейсон, инженер министерства общественных работ, было звание Г. И. И. (Главного инженера Индии); друзья же уверяли его, что он заслужил гораздо больше.

Три года переносил он жар и холод, разочарования, неудобства, опасности, болезни, ответственность, едва ли не слишком тяжелую для одной пары плеч; и за все это время день за днем большой мост Каши через Ганг рос и рос под его заведыванием. Теперь, если не случится ничего дурного, через три месяца его светлость, вице-король, торжественно откроет мост, архиепископ освятит его, первый поезд с солдатами пройдет по нем, и присутствующие произнесут несколько приличных случаю спичей.

Финдлейсон сидел на своей дрезине среди строящейся линии железной дороги, проходившей по одной из широких насыпей; перед его глазами тянулись на три мили к северу и к югу обложенные камнями берега реки, и он позволял себе мечтать об окончании своей работы. Его постройка со всеми апрошами имела милю и три четверти длины; мост с решетчатыми раскосами, системы фирмы Финдлейсона, стоял на 27 кирпичных быках. Каждый из этих быков имел 24 фута в диаметре, был обложен красным камнем из Агры и опускался на 18 фут в зыбучий песок, составляющий дно Ганга. Над ними шло железнодорожное полотно в 15 футов ширины, а еще выше проезжая дорога в 18 футов с пешеходными дорожками по бокам. С каждой стороны моста возвышались башни из красного кирпича с окошками для ружейной стрельбы и с амбразурами для больших пушек; насыпь дороги подходила к самому подножию их.

Недостроенные части насыпи кишели осликами, которые из глубокой рытвины тащили вверх мешки, нагруженные землей и камнями; в жарком полуденном воздухе стоял шум от топота копыт, от хлопанья бичей и от грохота сваливаемых камней. Вода в реке обмелела, и на ослепительно белом песке, между тремя центральными быками, стояли толстые ящики, сколоченные из железнодорожных рельсов, обмазанные снаружи и наполненные внутри глиною; они поддерживали последние раскосы, которые еще нужно были укрепить. Над более глубоким местом реки, не пересохшим от жары, действовал, то опускаясь, то поднимаясь, высокий кран, который подбрасывал куски железа, кряхтя и фыркая, точно слон, работающий на лесном дворе.

Сотни рабочих суетились около боковых решеток и на крыше железнодорожного пути, висели на каких-то невидимых перекладинах, копошились вокруг быков, сидели верхом на пилярсах. Огненные искры, следовавшие за каждым ударом их молотков, казались желтыми пятнами при ярком сиянии солнца. С запада и с востока, с севера и с юга рабочие поезда с шумом и свистом везли по насыпи платформы с кучами темного и белого камня; боковые стенки этих платформ открывались, с треском и грохотом валились с них все новые и новые тысячи тонн материала, предназначенного сдерживать реку в ее берегах.

Финдлейсон повернулся на своей дрезине и окинул взглядом всю местность, которую он изменил на семь миль в окружности. Посмотрел назад себя, на мирное поселение с пятью тысячами рабочих; вверх и вниз по реке, на ряды насыпей и песчаных холмов; на противоположный берег, где последние быки моста терялись в тумане; на сторожевые башни — он один знал, насколько они прочны, — и со вздохом облегчения признал, что его работа была хорошо выполнена. Перед ним, освещенный лучами солнца, стоял его мост, для окончания которого требовалось всего несколько недель работы, только укрепить раскосы около трех средних быков — его мост, грубый и некрасивый, как первородный грех, но «пукка» — прочный, такой прочный, что он переживет самую, память о строителе и даже о великолепной фирме Финдлейсона. В сущности, работу можно считать уже оконченной.

Гичкок, его помощник, ехал по полотну на маленьком длиннохвостом кабульском пони, который так привык ко всяким дорогам, что мог безопасно проехать по узенькой перекладине.

— Почти совсем готово, — сказал он с улыбкой, кивнув головой своему начальнику.

— Я и сам сейчас об этом думал, — отвечал Финдлейсон. — Недурная работа для двух человек, как вы находите?

— Для одного с половиной. Помните, каким я был еще молокососом, когда приехал на работу?

Гичкок чувствовал, что очень постарел за последние три года, которые путем горького опыта научили его управлять другими и нести на себе ответственность.

— Да, вы были порядочным ветрогоном, — сказал Финдлейсон. — Как-то вам понравится опять приниматься за канцелярскую работу когда наша постройка кончится!

— Я ненавижу канцелярскую работу! — вскричал молодой человек. Глаза его последовали за направлением взгляда Финдлейсона.

— Разве не правда, что все это чертовски хорошо! — вскричал он.

— Я думаю, мы будем вместе служить, — сказал сам себе Финдлейсон. — Такого славного юношу жаль уступить другому. Правда, ты был молокосос, но теперь ты стал отличным помощником. Ты будешь моим помощником, и мы переедем в Симлу, если эта работа доставит мне какое либо влияние.

Действительно, вся тяжесть работы легла на Финдлейсона и на его помощника, молодого человека, которого он выбрал за его аскетическое отношение к собственным потребностям.

У них было до полсотни подрядчиков и мастеров европейцев, взятых из железнодорожных мастерских, да штук двадцать белых и полубелых приказчиков, которые под их ведением управляли толпою рабочих, но никто не знал лучше их двух, доверявших друг другу, как мало можно было доверять всем этим подчиненным распорядителям. Эти люди много раз подвергались испытаниям при разных внезапных катастрофах, вроде уплывшего плота, лопнувшего каната, испортившегося крана, разбушевавшейся реки, но ни один случай не выдвинул человека, про которого Финдлейсон и Гичкок могли бы сказать, что он работает так же безупречно, как они сами. Финдлейсон стал припоминать, как шло все дело с самого начала: целые месяцы канцелярской работы сразу пропали, когда в последнюю минуту индийское правительство вздумало увеличить на два фута ширину моста, — точно будто мосты вырезаются из бумаги, — и таким образом уничтожило чуть не пол десятка сложных вычислений; Гичкок, в то время еще не привыкший к разочарованиям, закрыл голову руками и заплакал; потом пошли бесконечные отсрочки по исполнению контрактов в Англии; потом бесполезная переписка, в которой делались намеки на щедрые коммиссионные, если одна, только одна несколько сомнительная накладная будет принята; следствием отказа явилась война; после войны начали всплывать всевозможные препятствия, на которые указывалось в самой вежливой, деликатной форме; наконец, молодой Гичкок не вытерпел: он взял двухмесячный отпуск, прихватив 10 дней из отпуска Финдлейсона, и истратил свои скудные годовые сбережения на поездку в Лондон; там он, как сам уверял и как доказали следующие поставки, внушил страх Божий одному человеку, который стоял так высоко, что до тех пор не боялся никого, кроме парламента; по крайней мере, он сам говорил это про себя, пока Гичкок не напал на него за его собственным обеденным столом; после этого он стал бояться моста Каши и всякого, кто произносил эти слова. Затем, однажды ночью в деревне, где жили рабочие, появилась холера; за холерой последовала натуральная оспа. Лихорадка была их постоянной гостьей. Ради лучшего управления рабочими, Гичкок был назначен над ними судьей третьего разряда, с правом приговаривать к телесному наказанию, и Финдлейсон замечал, как умеренно пользовался он своею властью, приучаясь на одно смотреть сквозь пальцы, за другое строго преследовать.

Он долго сидел, поглощенный своими воспоминаниями; перед ним проносились бури, внезапные наводнения, смерть во всех видах, страшная злоба против рутинного формализма, способного свести с ума человека, у которого голова занята серьезным делом: санитарные меры, денежные расчеты; засуха, родины, свадьбы, похороны и ссоры в поселке, где собирались представители двадцати враждебных друг другу сект; разбирательства, уговоры, убеждения и мрачное отчаяние человека, который, ложась спать, радуется, что его ружье лежит не заряженное в футляре. На фоне всего этого выступал черный остов моста Каши доска за доской, раскос за раскосом, пролет за пролетом, и каждая часть его напоминала Гичкока, этого вездесущего человека, который был его верным, неизменным помощником от начала и до конца.

Да, мост был делом двух людей, если не считать в числе строителей Перу, хотя Перу несомненно считал самого себя.

Это был ласкарец, карвас из Бульзара, отлично знакомый со всяким портом между Рокгемптоном и Лондоном; он дослужился до звания штурмана на судах англо-индийской компании, но ему надоело подчиняться дисциплине и носить чистое платье; он бросил морскую службу и вернулся на родину, где люди его пошиба всегда могут найти себе работу. Перу был такой знаток в подъемных машинах и во всем, касающемся передвижения тяжестей, что мог бы получать очень большое жалование, но обычай определял, какую плату следовало получать приказчику, и все заслуги Перу оценивались несколькими серебряными монетами. Его не смущало ни быстрое течение реки, ни высота подъема, а как бывший штурман, он умел заставить повиноваться себе. Как ни был велик или неудобно положен кусок железу, Перу всегда мог придумать снаряд, чтобы поднять его, куда следует, нескладный, кривой, шатающийся снаряд, который приводился в действие среди бесконечных разговоров, но всегда отвечал своему назначению. Перу спас раскос быка № 7, когда новый проволочный канат застрял в петле на кране, и тяжелая платформа накренилась на бок, грозя соскользнуть в сторону. В то время туземные рабочие совсем потеряли головы и разбежались с громким криком; правую руку Гичкока сломало свалившейся доской, он спрятал ее на груди под застегнутым сюртуком, на несколько минут потерял сознание, потом пришел в себя и распоряжался работами целых четыре часа, пока Перу с верхушки крана не объявил: «готово!» и платформа не стала на свое место.