Читаем без скачивания Пай-девочка - Королева Мария

Мария Королева

Пай-девочка

Глава 1

Небо пахнет ярким светом и влажным ветром в лицо.

Нет, не так, не то.

На самом деле — вы удивитесь — но никакого неба нет. Но понимаешь это, только на него забравшись. Существует земля. Она далеко, за слоями прозрачной ледяной дымки. От неба до земли — секунд пятьдесят свободного падения и несколько минут парения в воздухе под ярким куполом парашюта. А в самолете поют сквозняки. Многолюдно — парашютисты сидят не только на специальных скамейках по бокам, но и на полу.

Справа от нее сидит Марк, её бывший муж.

Марк.

Подлец ещё тот. Одутловатое лицо с россыпью рыжих веснушек, заляпанные джинсы, один глаз серый, другой — зеленый, темперамент непальского йога — вот что такое Марк.

Как она могла так обмануться, как?

Они объяснились вчера.

— Какого черта ты столько времени пудрила мне мозги?! — злился он. — Я уже давно мог найти себе кого-нибудь получше.

— Вот и поищи! — обиделась она.

— Ты уже полгода изменяешь мне, а я ничего об этом не знаю.

— Теперь знаешь.

— Я тратил на тебя свое время, свои деньги, свою сперму, в конце концов.

Слева сидел какой-то незнакомый толстяк в грязноватом прыжковом комбинезоне. У толстяка было неприятно красное лицо, он мелко крестился, а поймав её насмешливый взгляд, принялся смущенно оправдываться.

— Я просто танатофоб. Знаете, что такое танатофобия?

— Знаю. Боязнь смерти. Зачем же тогда прыгаешь, если так боишься?

— Я в первый раз прыгаю. Именно для того, чтобы преодолеть страх… Мне мой психоаналитик посоветовал.

— Передавай привет твоему психоаналитику, — улыбается она.

— А вы не боитесь смерти?

— Я? — Она смеется. — Я-то нет. Совсем не боюсь. Я знаю, что парашютный спорт в принципе безопасен. У меня почти тысяча прыжков.

Толстяк завистливо улыбается. Она как бы наступила на горло мужскому шовинизму — он боится, а она — вовсе нет.

— Вообще-то мне тоже не очень страшно, — попытался переиграть танатофоб, — первый прыжок — это не страшно. Страшно — второй. Когда ты уже знаешь, что тебя ждет.

Но вот зажигается лампочка, прозрачная дверь откидывается наверх. Первыми из самолета выходят опытные парашютисты, за ними — перворазники и студенты. Сколько раз она вот так подходила к краю? Тысячу? Восемьсот? Ну, не меньше семисот, это точно.

Ее родители тоже были парашютистами, можно сказать, она выросла на аэродроме.

Один шаг навстречу ветру, и вот она уже летит вниз, раскинув руки, и время от времени поглядывает на высотомер, пристегнутый к запястью.

Свободное падение. Столько перспектив. Самое простое — лежать на животе, расслабив конечности, и ловить ладошками прохладный поток. Можно «сесть» на воздух — это тоже совсем несложно. Сальто — вперед и назад. Встать на голову.

Она в очередной раз посмотрела на высотомер. Тысяча двести. В принципе уже можно бы «открыться». Она закинула руку за спину и нащупала «медузу», крошечный парашют, который вытянет за собой основной купол.

Одна секунда, две, три.

Четыре.

Пять.

Она обернулась и увидела беспомощно барахтающуюся в воздушном потоке «медузку». Понятно, значит, отказ основного купола. Неприятный отказ — «медуза» вышла, а сам купол остался в ранце, и его никак теперь не отстегнешь.

Железное кольцо запасного парашюта находится слева, у самого сердца. Перед тем как с силой дернуть за него, желательно откинуть ноги подальше назад. Ей уже пару раз приходилось пользоваться «запаской», поэтому она почти совсем не испугалась. Главное — действовать решительно и быстро. Она знала, что кольцо запасного парашюта выходит туго и дергать надо изо всех сил. Короткий вздох, напряжение мышц, и кольцо улетело прочь, словно пробка из бутылки с теплым шампанским.

Одна секунда

Две, три.

Четыре.

Пять.

Запасной парашют не открылся. Кольцо было отрезано от системы, поэтому и вылетело так легко. Она вдруг осознала, что у нее есть сердце, но находится оно почему-то в желудке. Кто укладывал её парашют?! Марк. Засранец.

П…и. б…ль.

Танатофоб не прав. По-настоящему страшно не во время первого прыжка. И не во время второго.

А во время последнего.

Жаль, что испытавшие этот страх, первобытный и неразбавленный, никогда не смогут рассказать о нем ос-

— Ты что-то питаешь. Я тоже слышала эту историю. Только девушка осталась жива, — говорю я.

— Ха. Интересно, каким же образом, — говорит Юка, — пойми, хеппи-энды сейчас не в моде. Если бы девка выжила, то эта история нс стала бы аэродромной байкой.

— Как раз наоборот

Мы всегда спорим, я и Юка. Мы вообще разные. Она — высокая и тонкая, чем-то напоминает принцессу из детского кинофильма. А я — небольшого роста, обремененная грустью детских комплексов и тяжестью лишних килограммов и похожа на актрису Инну Ульянову в её лучшие годы. Юка влюблена в себя, я же к себе совершенно равнодушна. Она парашютистка, а я приезжаю на аэродром просто так, за компанию.

Аэродромный вечер пахнет густым июнем и жженой коноплей. Марихуану курят все.

— Дунуть хочешь?

— А не пора ли нам превратиться в обезьян?

— Может, почитаем? Произведения Ярослава Гашека?

У меня с детства аллергия на спиртное. Когда мне было пять лет, я украла со взрослого стола фужер с крепленым яблочным вином. Собственный поступок казался геройством, я лихо опрокинула в себя горьковатое содержимое.

Поэтому я курю больше всех. А потом — шире всех улыбаюсь. И смеюсь — мелко-мелко, откинув голову назад и демонстрируя окружающим не слишком ровные желтоватые от кофе и никотина зубы. Некрасиво, короче, смеюсь.

Иное дело Юка.

Я и сейчас её вижу. Вот же она, в полутемной глотке модного бара, вертит в наманикюренных ладонях запотевший бокал с любимой ею Пинаколадой. Или нет, не так. Она — в мерзлом душном офисе, закинула длиннющие ноги на стол, на американский манер, и о чем-то глухо хохочет.

Опять не то.

Она, в обтягивающих шортах отчаянно красного цвета, пытается взобраться на вяло сопротивляющуюся ипподромную лошадь — ну, а я… я, улыбаясь её смелости, смотрю со стороны — фигура у меня для конного спорта, мягко говоря, неподходящая.

Могла ли я с ней соперничать? Смешно. Рядом с ней я выглядела как биологический мусор. По закону жанра мы не могли подружиться. Никак не могли. Я должна была бы её ненавидеть. Презирать. Мстить, в конце концов.

Никто не злопамятен так, как индийские слоны и некрасивые женщины.

И тем не менее, мы стали подругами.

Мы познакомились в июле, тогда мне исполнилось двадцать лет. В третий раз провалившая экзамены во ВГИК, я как раз нашла работу курьера в одной мелкой, чего-то там производящей компании. С профессионально вежливой улыбкой на лице и в кровь стертыми пятками, я целыми днями носилась по городу, перевозя из офиса в офис бесконечные коробки, посылки и деловые письма, а вечерами суетливо и бестолково устраивала личную жизнь.

В то лето я изо всех сил пыталась всучить свою девственность соседу по лестничной клетке, в которого, как мне казалось, я была пожизненно влюблена. Несколько раз он снисходил до того, что приглашал меня в кино или в открытое кафе у метро. А однажды мы поцеловались прямо перед тем, как попрощаться. После этого он стал называть меня зайчиком, а я его — на американский манер — бойфрендом.

Именно он и позвал меня на ту презентацию.

— Настюха, у меня есть два приглашения на замечательный фуршет, — не без гордости сообщил он, — ресторан «Максим», будут только сливки общества!

— Это здорово, — обрадовалась я, — а что же мне надеть?

— Туда пускают только в вечерних костюмах. Говорят, будет Немцов и, как его, Явлинский тоже, — он явно старался произвести на меня впечатление, — так что ты должна хорошо выглядеть, — и поцеловал меня в висок.