Читаем без скачивания Попытка к бегству - Максим Есаулов

Максим Есаулов

Попытка к бегству

Уголовному розыску посвящается

—Давно не видел Сашку из соседнего отдела.

—Он ушел в лучший мир.

—Умер?

—Нет. Уволился.

— Кто?

— Болт в пальто! Убери свет! Белые ночи на дворе!

Пронзительный желтый луч неприятно колет глаза. Полумрак подворотни расплывается одним слепящим пятном.

— Белые-то белые, а хрен его знает…

Лицо у сержанта одутловатое и недовольное. На лбу каплями выступает пот. Рубашка расстегнута почти наполовину.

— Восемьдесят седьмое. Дежурный оперуполномоченный. Где все?

— Дальше, во дворе.

Душно. Обещанный дождь так и не пошел. От остывающего асфальта пахнет помойкой. Темная фигура без лица. Огонек сигареты.

— Ледогоров! Здорово! Дежуришь?

— Привет. Нет. Просто люблю гулять здесь в полвторого ночи.

Так и есть. Засыпанный доверху мусорный бак извергает ароматы почти посреди двора. Слабо светится несколько окон первого этажа. Кто-то лениво бродит с фонариком в полумраке у противоположной стены.

— Пива хочешь? Холодное.

— Я в завязке.

— Минералки нет?

— Еще молока спроси…

Эхо шагов мечется в пространстве. Интересно, кто это был. Наверное кто-то из участковых.

— Саня! Ты, что ли?

— Да вроде я.

Вадик Дударев с «убойного» легко узнаваем по крупной фигуре и звонкому, почти мальчишескому голосу. «Интересно, каково ему с его комплекцией в такую духоту». Воздух неподвижный, плотный и вязкий как вата. Все тело липкое, словно вареньем облитое. Даже ноги в кроссовках хлюпают.

— Включайся. Ваше дело будет.

— У меня включатель сломался. Почему наше-то?

— «Хулиганку» возбуждают. Прокуратура уже уехала. Вон — Петрович оформляет.

Грузный, осклабившийся серебряной решеткой радиатора «мерседес» темной грудой застыл в дальнем углу двора. Маленький, полный следователь Павленко торопливо пишет протокол в свете одного из окон первого этажа. Несмотря на жару он в неизменной твидовой кепке, из-под которой водопадом струится по лицу густой блестящий пот. На ящике у стены дремлет дежурный эксперт Зудов. Двое постовых с интересом изучают содержимое огромного багажника. Пахнет кожей, бензином, дорогим ароматизатором и перегаром. Дышать трудно. В ноздри забивается едкий знакомый запах.

— Стреляли?

— Нет бомбили! — Дударев усмехается. Этого не видно, но это чувствуется. — Ты что, не в курсах?

— Откуда? Мне справки по факсу в кабинет не присылают.

— Я же не знаю! Тогда — слушай!

В полумраке хрустит срываемая с сигаретной пачки пленка.

— Курить будешь?

— У меня свои. Рассказывай.

— Момент!

Огонек зажигалки на секунду освещает небритое Дударевское лицо, также покрытое крупными каплями пота.

— Дай папиросочку! У тебя брюки в полосочку! — вскидывается с ящика эксперт. Он явно «навеселе».

— Мы не в затяг!

От духоты кружится голова и, возможно, темнеет в глазах, что крайне трудно определить ночью. Даже белой. — Ну!?

— Потерпевший — Галустян Рафаэль Михайлович, шестьдесят восьмого года выпуска, из Тбилиси. Обнаружен нарядом ОВО, прибывшим по заявке о выстрелах во дворе дома 44 по улице Некрасова. Он сейчас…

Павленко отрывается от своих бумаг и, распрямившись, стучит в окно первого этажа.

— Я заканчиваю. Понятые! Будьте готовы расписаться!

Небо потихоньку начинает светлеть. Густой воздух словно перетекает из «темной» бутылки в «светлую».

— …доставлен в «институт скорой» на Будапештскую, 3.

— Кто?

— Что — кто?

— Доставлен?

— Галустян! Ты меня слушаешь вообще?

— Даже конспектирую!

— Могу не рассказывать.

— Извини — от жары мозги плавятся.

От арки кто-то идет, помахивая сигаретой. Почти все окна наконец погасли. Кажется, что жара усиливается, несмотря на ночь.

— Короче, в нем несколько «дырок», но все — непроникающие.

— Из чего?

— Гильзы — «семь шестьдесят две»..

— Ни хрена себе!

— Ты бы его видел — сто сорок три кило!

— Понятно! Подкожный пуленепробиваемый жировой слой.

— Фактически, да.

— А еще говорят, что лишний вес вреден для здоровья.

— Не говори.

В темном, горячем воздухе противно зудят мухи. Эксперт раздобыл где-то сигарету и пытается прикурить ее от сломанной зажигалки. Павленко, привстав на деревянный ящик, сует протокол взъерошенной женщине в окне первого этажа. Хочется в душ и, раздевшись догола, упасть на прохладную простынь под лопастями шуршащего вентилятора.

— Кто чего видел?

— Тетка с третьего этажа овощи консервировала и выглянула в окно после первых пары выстрелов. Говорит, что на капоте «мерседеса» кто-то подпрыгивал и стрелял через крышу. По крайней мере, ей так показалось.

— Креститься надо, когда кажется. А этот, «хачик» раненый что говорит?

— Говорит, что подвез пассажиров в этот двор, а они не захотели платить.

— Хорошее такси — тысяч за пятьдесят «бакинских».

— И «бедный дядя таксист» с «брюликами» на пальцах.

По растрескавшемуся асфальту белой змейкой приближается луч фонарика.

— Мужики! Пошли быстро со мной. На участковом Вале Коровине белая майка, треники и шлепанцы на босу ногу.

— Ты откель такой красивый?

— Живу я здесь. Пошли, говорю.

Возле мусорного бака дышать совсем невыносимо. С шуршаньем обращается в бегство пара крыс. Гуденье мух становится сильнее. Хочется срочно закурить.

— Вот.

Револьвер. Большой, черный и блестящий, он лежит на земле среди арбузных корок и картофельной шелухи. Откинутый «барабан» отсвечивает латунными «пяточками» патронов. Дударев приседает и, морщась от вони, аккуратно поддевает ногтем один из них.

— Пустышка. Гильза.

— С двух стволов, что ли…

— Нет, — Коровин выключает фонарик и достает пачку «ЛМ». Его белая майка расплывается во мраке призрачным пятном. — У меня тут «бомжик прикормленный» в подвале живет. Он все видел с самого начала и до конца. Говорит, что после стрельбы «толстый» вывалился из машины и бросив что-то в помойку, принялся стучать в окна с криком: «Позвоны в „скорую"! Мылицыю нэ надо!».

— А как все началось, твой «разведчик» не видел?

— Видел, конечно. Они вместе приехали. Полчаса чего-то в «тачке» терли. Прямо у окна его подвала. Но он не понял ничего. Не по-русски говорили. Второй тоже «черный». Он на Басков побежал. За руку держался.

Светлеет. Почти можно разглядеть очертания лиц. А ведь еще только три.

— Сдается мне, это больше похоже на покушение на убийство, чем на «хулиганку».

Дударев качает головой и хитро улыбается.

— Типичная «хулиганка». Хотели бы убить — убили бы. А тут так — пугали. К тому же впланы прокуратуры не входит вешать «под полугодие» лишний «глухарь» по «сто пятой»[1], пусть даже через «тридцатую»[2]. Так что вам и карты в руки. Не обижайтесь.

— На обиженных воду возят. По мне что тыквы, что апельсины. Как руководство скажет.

— Логично, — Дударев потягивается. — Поеду. У меня еще «бытовуха» по 128-ому отделу. Только Павленко скажу про «ствол».

— Он будет счастлив от нового объекта для осмотра.

Коровин бросает «хабарик» на землю и аккуратно тушит его шлепанцем. Потом зажигает фонарик и зачем-то светит им в небо.

— У тебя дача есть?

— Нет. Шел бы ты досыпать. Я-то завтрасвое возьму.

— Иду. Если дождь не пойдет — «звиздец» клубнике.

Небо продолжает светлеть. Парит.

Утро не принесло свежести. На «сходке» Ледогоров пристроился напротив жужжащего на столе у шефа вентилятора. Начальник розыска 87-ого отдела Артур Вышегородский монотонно бубнил сводку происшествий за ночь. Большинство оперов дремало, полуприкрыв глаза. Кто-то тоскливо смотрел в окно на раскаляющийся солнечный диск. Жужжали вездесущие мухи. Золотистым облаком вилась в потоке воздуха пыль.

— Черт! — Вышегородский оторвался от «сводки». — Саша! Какого хрена по Некрасова 213-ую[3] возбудили? Это же чистое покушение на убийство!

Ледогоров с трудом отвернулся от прохладных струй.

— Прокуратура дала указание.

— А ты куда смотрел? Надо было воздействовать.

— Как?

— Настойчиво.

Ледогоров усмехнулся. Он ждал этого разговора. В случае возбуждения уголовного дела по покушению на убийство заведение ОПД[4] и вся работа по делу возлагались бы на «убойный» отдел РУВД, а так придется расхлебывать розыску 87-ого и Вышегородскому лично.

— Чего молчишь-то? — Артур вскинул брови.

— А чего говорить-то? Все и так ясно.

— А раз тебе ясно — собирай материалы, заводи ОПД и вперед!

Настал черед Ледогорова вскинуться.

— Но это не моя «земля»!

Ничего, не перетрудишься. Поляков все равно в отпуске.

— Так он выходит на той неделе.

Вышегородский махнул рукой.

— Выйдет — поможет тебе. А лучше — раскрой до его выхода.

На худое лицо Артура набежала легкая тень злорадства. Они с Ледогоровым слишком давно не любили друг друга.