Читаем без скачивания Причины неудовлетворительного состояния нашей литературы - Максим Антонович

Максим Алексеевич Антонович

Причины неудовлетворительно состояния нашей литературы

В нашей статье о «Современном состоянии литературы»[1] мы представили общий беглый очерк этого состояния, который резюмируется так: с одной, так сказать, с правой стороны – злорадное торжество литературных реакционеров и квиетистов, а с другой, с левой – небрежное, холодное, даже несколько апатичное отношение к делу. Правая сторона прессы приободрилась и оглашает литературную арену победными кликами, тогда как левая как будто упала духом и присмирела. Левая не останавливает бахвальства своих противников, не противодействует им, не поднимает своего знамени и не идет с ним на войну, чтобы завоевать себе литературное поле и очистить его от сорных, враждебных элементов. Кажется, как будто она не имеет определенных идеалов, которые бы одушевляли ее, не наметила для себя целей, которые бы привлекали ее, и не чувствует под собой твердой опоры, которая придавала бы ей самоуверенность, мужество и стойкость.

Что же это все значит и отчего все происходит? Значит ли это, что левая сторона литературы действительно пришла в упадок и пришла именно вследствие своего внутреннего бессилия и безжизненности, вследствие отсутствия в ней содержания, способного развиваться и сообразного с потребностями жизни и времени, или вследствие каких-нибудь случайных, внешних причин? Значит ли это, что квиетисты действительно одержали победу и одержали без всяких внешних, случайных содействующих условий и благоприятных обстоятельств, а единственно своею внутреннею силою и сообразностью своих стремлений с расположениями и потребностями общества? – Эти вопросы уже несколько раз были возбуждаемы в литературе, вызывали споры и получали разнообразные решения. Мы уже отчасти видели, как отвечают на эти вопросы квиетисты. По их мнению, литература не только не пришла в упадок в последнее время, но, напротив, поднялась вверх, улучшилась; то, что, по мнению других, было светлым одушевлением общества и литературы, в их глазах представлялось просто «либеральным расстройством желудка», которое должно было пройти и прошло, благодаря целительной силе природы; все идеалы, принцыпы и пренсипы, которыми некогда тщеславилась левая сторона прессы, были напускною дурью, головоломным чадом, который прошел при первом веянии свежего духа здравой и трезвой, т. е. квиетистической, литературы; общество очнулось от одури, выздоровело от желудочного расстройства и отвернулось от левой прессы, которой поэтому не для кого и не для чего тянуть своей старой песни, а остается только кое-как перебиваться старым хламом и на нем доканчивать свой век.

Другие ответы на поставленные выше вопросы гласят иначе; но, однако, все они сходятся в том, что признают больший или меньший упадок литературы, большее или меньшее понижение уровня ее задач, стремлений и требований, и разногласят только относительно причин этого явления. – Одни говорят, что наша литература хиреет и чахнет оттого, что она не имеет здоровых корней, или, говоря точнее, внедряется своими корнями не в здоровую и тучную почву реальной жизни и действительности, а в искусственное, отвлеченное, безжизненное пространство, в висящую на воздухе почву фантазий, мечтании, утопий и т. п., оттого что она не имеет живой связи с народом, т. е. с простым народом и именно с тем простым народом, который живет в деревне. Чего же можно ожидать, кроме фантазерства или мертвечины, от подобной кабинетной, книжной литературы, не видавшей и в глаза тех людей, на которых должна быть направляема ее заботливость? – К сожалению, люди, рассуждающие таким образом, не говорят, когда именно литература порвала живую связь с деревенским народом и существовала ли вообще когда-нибудь подобная связь, так что остается неизвестным, к какому времени относится их упрек, к современной ли только литературе, или вообще ко всей новой и древней русской литературе, с тех самых пор как она начала существовать – с самого появления «Слова о полку Игореве». – Эта мысль о разобщенности между литературою и деревенским народом есть не что иное, как повторение подобной же мысли, выражавшейся некогда знаменитой фразой: «мы оторвались от почвы». В свое время мы подробно занимались в «Современнике» этою мыслью или, лучше, этой фразой, оценили ее значение и разъяснили ее настоящий смысл или, лучше сказать, отсутствие в ней определенного смысла и осязательной мысли, и при этом льстили себя надеждой, что мы окончательно, навеки похоронили эту мысль или фразу; а вот она опять ожила и возродилась из своего праха. Эта мысль, как в первом ее издании – в виде оторвания от почвы, так и во втором – в виде разрыва связи с деревенским народом, находится в родстве с славянофильством, даже просто есть одна из доктрин славянофильства, и потому когда-нибудь мы еще возвратимся к ней, когда нам представится случай говорить о славянофильстве, о народности и о других соприкосновенных с этими сюжетах.

Некоторые приписывают упадок современной литературы, главным образом, впрочем, беллетристики, отсутствию новых литературных теорий. Старые теории, даже сравнительно не очень старые, оказались несостоятельными, потеряли силу, а на смену их не явилось никаких новых. Для восполнения этого недостатка и была предложена новейшая литературная теория, которая, впрочем, гораздо неудовлетворительнее, чем те теории, для замены которых она придумана. Но подробное рассмотрение и этой, не имеющей значения, эфемерной теории мы отлагаем до другого раза.

Наконец, существует еще одно, весьма курьезное объяснение упадка современной литературы, придуманное хотя и не самими квиетистами, но весьма выгодное для них и тоже приводящее к тому заключению, что предшествовавшее последнему времени движение литературы и общества было ненормальным явлением, просто «либеральным расстройством желудка». По этому объяснению, нашу литературу испортил и довел ее до нынешнего плачевного положения не кто другой, как Добролюбов и его литературные друзья. Такое же обвинение, как мы видели в нашей первой статье, взводят на Добролюбова и квиетисты, приписывая его литературной критике упадок беллетристики. По упомянутому объяснению, Белинский возродил русскую литературу, в особенности критику, и поставил ее на настоящую дорогу, так что если бы она и дальше пошла по этой дороге, то мы имели бы и в настоящее время литературу и критику как следует – не в упадке, а на надлежащей высоте. Но Добролюбов и его друзья извратили дело Белинского, забыли идеалы, завещанные им, и сбили литературу с той верной дороги, на которую он ее поставил. Раз сбитая с дороги, литература чем дальше шла, тем больше заблуждалась, тем дальше забиралась в непроходимые дебри, исчерпала, растратила все свое содержание, сохранив только пустую форму, и дошла до того, что итти дальше уже нет возможности. И вот таким-то образом литература очутилась в том положении, в каком она находится в настоящее время. Первый высказал эту мысль известный наш романист г. Тургенев в то время, когда только что переменился ветер в направлении нашей литературы, когда людей, бывших преемниками и продолжателями Белинского, свергших с пьедестала древних идолов, подобных г. Тургеневу, или не стало, или они умолкли, и когда, следовательно, безбоязненно и безнаказанно можно было валить на их голову что угодно. В своих «Воспоминаниях о Белинском» он несколько раз сопоставлял его деятельность с деятельностью Добролюбова и автора «Эстетических отношений искусства к действительности» и пришел к тому выводу, что деятельность последних была просто профанацией литературы.[2]

Ту же мысль, что литературу испортили и довели до упадка преемники Белинского, т. е. Добролюбов и его друзья, высказал еще определеннее, решительнее и резче другой ученик и друг Белинского, г. Кавелин, в своем известном письме, напечатанном в «Неделе» (1875, № 40). Он рассуждает таким образом. У Белинского был ясный и определенный идеал «нравственной человеческой личности», хотя он никогда не формулировал своих идеалов и «не навязывал их действительности»; основной характер их заключался в нравственном элементе. «Как настроение, идеалы Белинского предоставляли широкий простор личной деятельности каждого, не заключали ее в тесную рамку, столь удобную (?) для нашей умственной лени; напротив, они будили к умственной деятельности, вынуждая искать применение идеала к самым различным обстоятельствам и условиям. Белинский действовал прямо на живую почву и источник всякого идеала – на человеческую, нравственную, духовную личность. Последующие критики относились к действительности совсем иначе. Отжившим формам жизни они противопоставили свои, столь же настойчивые и требовательные, и потому столь же стеснительные (?). Программа была дана, но способы ее выполнения не были указаны. Что же такие идеалы имеют общего с идеалами Белинского? Последние создали школу (?) в литературе и критике, первые привели ту и другую к упадку. И это была не случайность, а логическое последствие неправильной постановки идеалов». Хотя это не очень ясно и неудобовразумительно, однако все-таки видно, что «последующие критики» извратили и испортили идеалы Белинского. В другом месте г. Кавелин выражается гораздо яснее: «После Белинского идеалы у нас сначала переродились, а потом стали более и более удаляться на второй план; уже с перерождением идеалов, а тем более потом, когда они потускнели, на первый план все сильнее и резче выступало отрицательное направление, которое в последнее время почти исключительно господствовало в нашей литературной критике». И это направление дошло до того, что «забыло, во имя чего отрицает», и наша печать уже не руководит общественным мнением, а только «стереотипирует вальпургиеву ночь, шабаш ведьм, происходящий в наших головах». Понятно, что при таком критическом, безвыходном положении квиетисты являются истинными спасителями литературы, так как они держатся положительного направления, стоят на положительных началах и держатся нравственных идеалов.