Читаем без скачивания Сезон дождей - Илья Штемлер

Илья Штемлер

СЕЗОН ДОЖДЕЙ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Евсей Наумович ложился спать с удовольствием и любопытством. И обычно не позже десяти часов вечера. Не по тому, что хотел выспаться, вовсе не по тому. Евсей Наумович созерцал свои сны.

Окна его трехкомнатной квартиры выходили во внутренний двор кирпичного дома. А в прошлую пятницу в ржавом мусорном баке обнаружили бездыханного младенца. Накануне, в четверг, Евсей Наумович видел сон. Как известно, сон с четверга на пятницу непременно сбывается, как ни пытайся его нейтрализовать – водой из-под крана или огнем свечи. Но Евсей Наумович не беспокоился – впрямую тот сон не касался ни его самого, ни его близких родственников, – зуб во сне выпал без боли, а главное, без крови. Стало быть, несчастье случится с кем-то со стороны. И когда ранним утром в пятницу в открытую форточку стал валиться хриплый собачий лай – Аф – пауза – Аф – пауза – Аф, – Евсей Наумович решил, что сон сбывается.

– Что разлаялся?! В натуре… Что там нашел, паразит? – послышался голос Аркаши-муравьеда, соседа из квартиры сверху и хозяина дородного сенбернара. Голос Аркаши звучал смущенно, видно ему было неловко за то, что пес заполошил на весь двор в такую рань. У Аркаши был нос удлиненной формы, напоминающий хоботок муравьеда.

Каждое утро перед работой он выгуливал огромного растрепанного пса. Но ни разу тот не поднимал бузу – обычно хозяин и пес отправлялись в парк, что начинался сразу же за домом.

К голосу Аркаши присоединился высокий женский с особой скандальной интонацией. Голос принадлежал толстушке, подметавшей по утрам двор. Проходя мимо, Евсей Наумович обычно с одобрением косился на ее пухлую грудь, выпирающую над кромкой узкой майки. Дворничихе нравилось внимание интеллигентного жильца из двенадцатой квартиры. Такая невинная игра началась в конце мая, когда солнышко наконец расправилось с весной и дворничиха скинула свой тулуп. Теперь же октябрь. Воздух хоть и держал тепло, но не очень уверенно, особенно по утрам.

Евсей Наумович взглянул на часы. Было без двадцати минут семь. Намереваясь еще поспать часа полтора, он накрыл голову подушкой. Заснул он или нет, только сквозь толщу подушки пробилось настойчивое дребезжанье: кто-то звонил в дверь. Хорошо накануне он заснул в нижнем белье: обычно Евсею Наумовичу нравилось спать нагишом. Откинув одеяло, он поспешил к двери. За дверью маячили дворничиха и какой-то незнакомый мужчина. Евсей Наумович накинул халат и открыл дверь. Представившись милицейским дознавателем, мужчина спросил у Евсея Наумовича, не заметил ли тот чего подозрительного во дворе, может быть, ночью довелось вставать. Так Евсей Наумович узнал, что сенбернар соседа обнаружил бездыханного младенца.

Поначалу Евсей Наумович насторожился: в тоне дознавателя звучало подозрение, да и дворничиха пялилась вглубь квартиры, точно прикидывала: стоит ли поощрять одобрительные взгляды Евсея Наумовича. Особенно не понравился ему интерес к тому факту, что он, Евсей Наумович, один занимает трехкомнатную квартиру. Евсея Наумовича накрыла волна раздражения – в последнее время с ним часто случались приступы беспричинного гнева. К тому же пышные прелести дворничихи вблизи походили на козье вымя. И этот факт Евсей Наумович расценил как личное оскорбление. Он захлопнул дверь, зло прогремел замком и вернулся в спальню, невольно вспоминая сон с четверга на пятницу.

Все это произошло вчера. А сегодня предстояла ночь с пятницы на субботу.

Сновидения в эту ночь не считались вещими. Впрочем, нередко и они сбывались.

Евсей Наумович, крепкий шестидесятивосьмилетний мужчина, провел ладонью по животу, добрался до жестких волос, коснулся вялого тельца плоти и недовольно задумался. Не то чтобы он давно не испытывал близость женщины на этой деревянной кровати, но ведь не было к тому и желания после случая с хозяйкой рыжего кота. Как же звали котяру? Каким-то непривычным именем. Евсей Наумович напрягся, но так и не вспомнил. Он и хозяйку кота помнил смутно. На мгновение память оживила широкоскулое лицо немолодой женщины. Стремительность, с которой она увлекла Евсея Наумовича на эту самую кровать, испугала котяру – кузовок, в котором его принесли, грохнулся на пол, бесцеремонно вытряхнув кота. И тот возмущенно вскочил на подоконник, не спуская глаз с хозяйки, которая отважно оседлала растерянно хихикающего Евсея Наумовича.

Технически ей ничего не стоило одолеть Евсея Наумовича – на нем была лишь полосатая бобочка и воздушные турецкие шаровары, купленные на развале second-hand у станции метро. Так что он покорился быстро и не без интереса.

Что же касалось главного, то здесь произошел конфуз. От неожиданности не каждому удается проявить себя молодцом – это не испуг, а какая-то опаска: мало ли кто вдруг наскочил на тебя? А тут еще эти зеленые немигающие пятаки котяры. Словом, произошел, признаться, не совсем обычный случай. Еще Евсей Наумович не мог сейчас припомнить, как женщина оказалась в его квартире, да еще с котом?! Он не был с ней знаком. И после происшедшего ни разу с ней не встречался.

Вроде бы ее вовсе не существовало, а образ явился как бы из небытия, материализация духа – если бы не котяра. Казалось, и сейчас котяра поглядывает на Евсея Наумовича зелеными огоньками цифр на электронных часах. Пять минут двенадцатого, а лег он, как обычно, около десяти. Что-то сон задерживается и, главное, как говорится, ни в одном глазу.

Может быть, встать, почитать или включить телевизор? Евсей Наумович откинул одеяло. И даже опустил левую ногу на пол, стараясь нашарить шлепанцы.

Но не нашел – пошуровал-пошуровал – и притих. С минуту он лежал в распятой позе, потом вернул ногу на кровать и прикрыл одеялом.

Евсеем Наумовичем овладело недовольство собой.

В последнее время подобное случалось нередко. Порой, даже решившись на какое-нибудь действие, он вдруг менял решение, останавливался и поворачивал обратно, не давая себе четкого объяснения причины своего поведения. К примеру, вчера! Ему захотелось повидать своего давнего приятеля Эрика, он позвонил Эрику, предупредил, что нагрянет. И отправился. Но с полдороги почему-то свернул к набережной, в противоположную сторону от дома приятеля. Приплелся к дебаркадеру для прогулочных катеров. Поскользнулся на мыльном от воды дощатом настиле и едва не свалился в реку, сбив при этом какого-то типа с перевязанным горлом, – тот удил рыбу. Тип ухватил рукав куртки Евсея Наумовича и сразу стал требовать на банку пива за спасение.

Денег при себе у Евсея Наумовича не было, он вышел из дома налегке. Тип с забинтованным горлом не верил, продолжая требовать вознаграждение противным сиплым голосом. Убедившись, что Евсей Наумович не врет, стал выпытывать домашний адрес. И Евсей Наумович, слабак, назвал улицу и номер дома – а вот о номере квартиры умолчал. Правда, потом хотел было вернуться, сказать – как-никак тот сипатый и вправду удержал его от падения в воду, – но так и не вернулся.

Сон овладел им мягко, как и положено сну. Снились деревья и озеро. Или море. Словом, вода. А он сам, маленький и почему-то со скрипкой. И женщина в воде, в белой задранной рубашке, из-под которой круглился живот с преогромным пупком, похожим на ухо. Тереза, конечно Тереза. Проститутка из далекого-далекого времени. Тогда пацаны складывались кто сколько и отправлялись к Терезе всем двором. А Тереза – хромая и толстая – ковыляла вдоль берега дальнего пляжа. И там, за грудой пляжных лежаков мальчишек ждало сладкое чувство единения с хромоногой проституткой. В порядке очереди. Десятилетний Евсейка перепускал пацанов. Он боялся. Особенно ее пупка. Ему казалось, что пупок его затянет, как воронка. К тому же он толком и не знал, как все это делается. А еще дурацкая скрипка! И уже не скрипка, а задница Терезы, похожая на огромную ватную подушку. И Евсейка пытался ускользнуть от этого чудного зада. Но не мог. Волны накатывались на тощее евсейкино тело и, расступившись, смыкались за спиной.

«Хренотень какая-то», – подумал Евсей Наумович, просыпаясь.

– Хренотень и только, – повторил он уже вслух.

Со сна окружающие предметы обретали все более четкие очертания, вобрав в себя и плоскую тарелку светильника. Тарелка висела посреди потолка спальни лет тридцать, а то и больше. Правда, пошла какими-то трещинками, но ничего, тарелка еще и его переживет. Также и шкаф у стены. Вот шкаф наверняка его переживет, как пережил родителей Евсея Наумовича – Антонину Николаевну и Наума Моисеевича Дубровских, чьи фотографии в одинаковых овальных рамах висели над радиоприемником «Латвия». Друг против друга, но… отвернувшись. Отец смотрел направо, а мать налево… Шкаф привез из Херсона дед Муня, отец отца, портной-брючник, еще в конце двадцатых годов бежавший с семейством от голода на Украине, непонятно только как он умудрился привезти шкаф в то время, Евсей Наумович видел кинохронику тех лет, когда голодающие штурмовали подножки и крыши вагонов. Сохранились также фарфоровые слоники за стеклом «горки»: четыре слоненка – мал мала меньше торопились за слонихой. Когда-то их было больше. Но троих, помнится, взял с собой Андрон, когда с женой Галей уезжал в эмиграцию. Однако когда Евсей Наумович наведался к ним в Америку в начале девяностых, он что-то не приметил тех слоников. Как и многое из того, что сын прихватил тогда на память. Где, к примеру, три тома Чехова? Или четыре тома Ирасека? Ну, Чехов еще куда ни шло, понять можно. А Ирасека так точно прихватили из вредности – Гале приглянулись яркие красные переплеты. Раскурочили собрание сочинений и только… Евсей Наумович тогда хоть и вздыхал недовольно, но помалкивал, чтобы не казаться жмотом. Его и так частенько попрекали в семье за скопидомство.