Читаем без скачивания Куда уйти? - Константин Станюкович

Константин Михайлович Станюкович

КУДА УЙТИ?

I

Валерий Николаевич Привольев, крупный, свежий и видный курчавый блондин под сорок, с очень белым, отливавшим нежным румянцем и несколько рыхлым лицом, напоминающим недошедшее заливное, в этот зимний день обедал торопливо и без обычного плотоядного внимания к наваристому супу с фрикадельками, кровяному ростбифу и трубочкам со взбитыми сливками.

Идеальный, еще влюбленный муж, любящий прелесть домашнего очага, Валерий Николаевич не рассказывал сегодня жене новостей и свежих сплетен, которые обыкновенно привозил со службы, мило пошутил с двумя птенцами, очень похожими на него, и не спорил со своим гостем Иваном Ивановичем Безбородовым, давнишним другом-ровесником, худощавым чиновником-скептиком и неисправимым спорщиком.

Привольев только любезно подавал реплики и помалчивал, пощипывая свою выхоленную шелковистую бороду и стараясь скрыть нетерпение поговорить с Иваном Ивановичем наедине.

Когда взрослые окончили пирожное, Валерий Николаевич с обычной своей мягкостью деликатного мужа попросил у хозяйки позволения встать.

Она поднялась, разрешив детям остаться и съесть еще по трубочке.

– Но не больше, фрейлейн, пожалуйста! – сказала бонне молодая женщина.

– О, ja! О, ja! [1] – ответила, вся краснея, немка из Эстляндии.

Вид этой девицы, самолюбиво-застенчивый и в то же время самодовольно-исполнительный, словно бы говорил об ее добросовестности и ревностной глупости.

И Привольева подавила вздох.

«Найди-ка бонну умнее за двенадцать рублей!» – подумала она.

Валерий Николаевич быстро поднялся, подошел к жене, горячо и крепко «по-влюбленному» поцеловал ее руку и проговорил, точно просил:

– А нельзя ли кофе нам послать в кабинет, Лика?

Лика, как звал муж Лидию Антоновну, стройная, хорошо сложенная и изящная, в ярко-пунцовом лифе и черной юбке, среднего роста брюнетка, разумеется, не имела ни малейшего повода уменьшать свои тридцать два года, – так она была привлекательна редким сочетанием красоты и ума.

Она не спросила мужа, какие тайны торопится он сообщить другу, – Лика к тому же и догадывалась.

И, ласково улыбаясь большими греющими глазами, она быстро, с нежной шутливостью, провела по щеке мужа ласковой, душистой и красивой рукой с несколькими блестевшими кольцами на мизинце и с обручальным кольцом на безымянном пальце и сказала:

– Сейчас подадут, Валерий…

И участливо спросила:

– Ты встревожен по службе?

– Не особенно, Лика…

– То-то… Не волнуйся… Право, милый, не стоит. Везде одно и то же… Всем порядочным людям трудно! – заботливо утешала жена мужа.

И, снова пригладив любящим и слегка покровительственным взглядом, прибавила:

– Ну, иди, иди в кабинет… Спорь с Иваном Иванычем… А я почитаю детям сказку…

– Милая! – сердечно шепнул Валерий Николаевич.

II

Привольев взял за талию друга и через залу провел в небольшой кабинет, убранный не без претензий.

Фотографии Лики, детей и нескольких писателей красовались на стенах. Большой письменный стол, мягкие кресла, шкап с книгами и оттоманка, словом – все, как следует у интеллигентного человека, получающего тысяч пять и подумывающего иногда и о «душе».

Валерий Николаевич запер двери и, внезапно возбуждаясь, проговорил:

– Нет… Ты послушай, Иван Иваныч, какую сделали пакость… Я, понимаешь, не хотел рассказывать при Лике. За что ее волновать заранее…

– Ну, конечно…

– Так ты выслушай, голубчик, и поймешь…

– Позволь, мой друг, только закурить твою сигару – твои лучше моих, ты ведь по десяти берешь – и сесть в кресло… Тогда присядь и говори.

Иван Иванович закурил, поглубже уселся в мягкое кресло и подумал, что лучше всего было бы вздремнуть четверть часика после обеда.

Но, считая одной из обязанностей друга быть складочным местом дружеских излияний, как бы ни были они однообразны и бесплодны, Иван Иванович самоотверженно готов был слушать то, что время от времени он уже добросовестно выслушивал в том же кресле, и не всхрапывал, чтобы не потерять единственного друга, которого, конечно, любил и у которого можно было пообедать и потом повинтить хоть до утра [2], если бы не строгая Лидия Антоновна, заботившаяся о здоровье этого откормленного и влюбленного Валерия Николаевича, – как сердито думал Иван Иванович, если приходилось уходить с проигрышем.

Не без снисходительно-ядовитой улыбки, обнаружившей скверные зубы человека некрасивого, совсем худого, желтого как лимон и лысого как колено, но зато не сомневавшегося, что он и умнее, и основательнее друга, и, главное, не под башмаком своей жены, – Иван Иванович проговорил своим скрипучим и назойливым голосом:

– Ну, рассказывай, Валерий Николаевич… Какая такая подлость тебя огорчила?..

И только было начал Привольев, как Иван Иванович перебил:

– Значит, опять нашла полоса возмущения?..

И хихикнул.

– Да ты не смейся… Ты слушай…

– Слушаю… Не кипятись… Побеседуем толком, дружище, а потом… винт устроишь?..

– Тебе только винт… Устрою, успокойся! Совсем ты, Иван Иваныч, опустился… Ты войди в мое положение…

Подали кофе, и Валерий Николаевич наконец стал рассказывать о той обыкновенной истории в правлении, где служил, которую он называл «подлостью».

Чем подробнее и картиннее говорил он о лакействе и пролазничестве, о несправедливости и произволе, о взяточничестве и вымогательствах некоторых и завистливом попустительстве многих, о полной беспринципности людей, думающих только о наградах и деньгах, – тем Привольев возбуждался все более и более, и ему было приятно сознание, что все это он понимает и что все это его возмущает.

Недаром же он с молодых еще лет возмущался, и Лика знает и любит и уважает его за то, что он благородный человек, принимающий к сердцу все несправедливое и позорное… И сама она такая же благородная и сочувствующая…

– Ведь после этого нужно уходить из этой клоаки! – воскликнул Валерий Николаевич.

И в эту минуту возбуждения, подогретого своими же словами, Привольев, казалось, сейчас же ушел бы из своего учреждения.

– Ведь я сам подписываю то, что считаю вредным и в лучшем смысле бессмысленным… Я сам подписываю отчет, в котором раздуваются цифры, и многие верят, что наше дело, благодаря главному распорядителю, нашему коммерческому гению, стоит на идеальной высоте… А между тем еще сегодня…

Иван Иванович осторожно зевнул.

«Ведь порядочный и неглупый человек, а все-таки по временам впадает в транс и дает представления!» – подумал Иван Иванович, уверенный, что все-таки никуда Валерий Николаевич не уйдет и даже испугается, если его «великолепная королева», Лидия Антоновна, хоть для испытания согласилась бы с его благородными намерениями бросить клоаку. – «Лидия Антоновна умная женщина и недаром же любит друга и держит его в узде. Ореол беспокойного общественного человека ему оставляет и милостиво разрешает приносить в дом каждое двадцатое число четыреста шестнадцать рублей шестьдесят шесть копеек!» – подсчитал в уме Иван Иванович.

И когда Привольев объяснил, что сегодня он делал то же, что и вчера, но что надо же когда-нибудь кончить, то Иван Иванович не без ехидного намерения протянул и как будто бы сочувственно:

– А награду тебе большую назначили к Новому году?

– Разве мне дадут?

– Да ведь ты дельный служащий.

– Кажется…

– И обещали полторы тысячи?

– Обещали и надули…

– Сколько?

– Семьсот… Урезали, чтобы дать какому-то «племяннику», который и на службу не ходит… Порядки… Прямо со мною подло поступили…

– И очень… Нам, семейным людям, эти наградные деньги на затычки долгам…

– И к чему надувать?

– А ты рассчитывал?.. Ты еще, мой милый, пижонист…

– Ну, черт с их деньгами!.. А главное…

– Хочется бросить?

– Именно… И бросил бы…

– Что ж?.. Уж если тебе так опостылело, то уходи! – проговорил Иван Иванович, словно бы убежденный словами друга.

Но Валерий Николаевич покраснел и раздражительно сказал:

– Уйди!.. Тебе хорошо, вице-директору, говорить: уйди… А куда уйдешь?.. Точно ты не понимаешь моего положения?.. А ты так спокойно говоришь: уйди… Это просто свинство… С семьей я едва свожу концы с концами… И то еще благодаря Лике… Она во всем себе отказывает… Нарядов никаких… все переделывает, голубушка… Детям какого-то идиота за двенадцать рублей должны были нанять… Обивку надо бы в гостиной подновить и… не можем… Все безобразно дорого… И без того жмемся, а ты: уйди!.. Что ж, позволь тебя спросить, я должен Лику и детей в конуре поселить и получать где-нибудь сто рублей?.. И поищи еще их…

И Валерию Николаевичу представилось, что его любимая, милая и ненаглядная Лика, которая так греет и одна только дает смысл жизни, и голубчики птенцы, и он сам – в конуре. Она – этот ангел – безропотно терпит, дети больны, он за сто рублей целые дни корпит… Когда представилось, что придется есть впроголодь и Лику запрятать в кухне, и не болтать с Ликой в их уютной, теплой спальне, – Валерий Николаевич пришел в ужас.