Читаем без скачивания Девять дней в июле (сборник) - Наталья Волнистая

Наринэ Абгарян

Девять дней в июле

От составителя

Самое ценное, что есть в человеке,– это умение сострадать. Готовность протянуть руку, поддержать. Не тогда, когда можется или хочется, а всегда, когда нужно.

Редко кому дано такое умение. И чаще всего оно дано тем, кого в обычной жизни мы не замечаем. Например, тете Соне из соседнего подъезда – крупной, одышливой, раздражающе назойливой, с большими вытаращенными глазами за толстыми стеклами очков. Живет себе тетя Соня, сериалы смотрит, скандалит в собесе, выбивая себе путевку на конец ноября в паршивый санаторий, картошку в магазине поштучно покупает. А потом оказывается, что она всю свою долгую пенсионерскую жизнь отчисляла деньги в благотворительный фонд – на лечение больных детей. С каждой пенсии – пятьсот рублей. Пятнадцать килограммов картошки. Месячный рацион одной семьи.

Таких утаенных ангелов в нашей жизни много. Но мы, к сожалению, не умеем их разглядеть. По занятости, по безразличию, за каждодневной суетой. А они рядом, буквально здесь, только руку протяни.

Перед вами – книга о тех, кто не перестал верить в чудеса. Кто умеет утешить и обнять. Рассмешить, когда тебе горько и одиноко. И тихо уйти, убедившись, что все у тебя хорошо.

И даже если мы о них сразу же забываем, они не обижаются. Ну и ладно, ну и пусть.

Это не хорошо и не плохо, это жизнь.

Наринэ Абгарян

Лариса Бау

ИСТОРИЯ ЖИЗНИ, СМЕРТИ И ВОСКРЕСЕНИЯ КОТА МОТОЦИКЛА. ИЗМЫШЛЕНИЯ

Из пыльного амбарного окна под потолком пробивался вечерний свет, золотил дощатый пол. В церковной тишине сумерничали двое: Кузьмич, еще нестарый, но уже бессмертно пьяный колхозник, и кот. Кота звали Мотоцикл, он был большой, трезвый, достойный работник. Каждый день к вечеру он стаскивал в кучку задушенных за смену амбарных мышей – хвалиться Кузьмичу.

– Ай да Мотоцикл, смотри, какого мыша удавил – царь, а не мышь! – Кузьмич раскачивал за хвост мышиный трупик. Кидал обратно в кучку, вытягивал другого. – И этот хорош, жирный, нажратый, думал, вечно так будешь? Ан нет, нашел тебя Мотоцикл и хрясь зубками-то, не уйдешь, поганец, колхозное добро клевать, – внушал он окоченевшей тушке с перекусанной головой.

– Нy, Мотоцикл, ты даешь, мышо́к к мышку́, двадцать шесть штук сегодня. Медаль тебе на грудь дать. Эх, не ценит родина, это потому, что ты, Мотоцикл, беспартийный. А так уж орденов было бы – на подушку к похоронам!

Горка мышей была большая, Кузьмич уставал, повторялся, постепенно переходил от мышей к своей вечной душевной боли – жена Клава не любила его, колотила, не пускала на печь…

– Я уж и ласку забыл, забыл бабью ласку, вот я тебя глажу, а она меня – нет, – жаловался он коту. Кот не перебивал, не вертелся, слушал с почтением. Знал, что кончится все рыбешкой, да и сметанки стерва-Клава не забудет в блюдечко налить.

Кот недолюбливал Клаву, она не церемонилась с ним, шугала, брезгливо скидывала мышей совком, морщась и стараясь не смотреть. Коту было обидно, но что делать? Сметанку получал от нее.

Эх, доля наша, сокрушался кот, вкалываешь тут ночь напролет, а благодарности никакой. Действительно, дрянь баба!

Кот Мотоцикл, сам уже отец кучи неведомых детей, родился семь лет назад в семье тракториста Феди.

Он родился летом, под сараем, Федина жена Лидa нашла котят и понесла топить в бочке. А Мотоцикл не хотел топиться, пищал отчаянно, барахтался.

– Да ладно, живи уж, шустряка, – вынула его Лидa, обтерла об фартук и понесла домой.

Кошка выла, запертая в предбаннике, Лидa сунула котенка ей – на, несчастная, да что с тобой делать, несешь их, шалава, как цыплят.

Кошка кинулась лизать котенка, мурлыкать ему…

– Ой, Лидка, чо это у тебе котенок в избе гуляет? – Клава зашла на минутку, да сидела уже второй час. Лидa вынесла самогонки, бубликов, посыпала сахаром творог, свежую заварку плеснула в чайник. Сидели, чаевничали, полоскали мужиков. Непутевые были оба, но Клавин Кузьмич был хуже, Федя хоть рукастый, да и пил меньше. И дочку свою в город отправили. Клава пристроила котенка в подоле.

– Да возьми к себе, он уж не сосунок… рыбешку ест.

Так и оказался котенок у Кузьмича с Клавой.

– Мотоцикл – так и назову его, Mотоцикл! – торжественно объявил Кузьмич. – Вот не даешь мне ездить, так хоть кота назову.

– Да куда тебе кататься-то? Не тверезый ты, да второй год не починяешь мотоциклу свою…

Мотоцикл оказался смышленым котом. Пристроил его Кузьмич к амбару ловить мышей. Кот старался, был ловкий, молодой, горячий, мышам спуску не давал. Работал быстро, оставалось время и на солнышке полежать, и по кошкам поблядaть…

Только Клава разлюбила кота. Всех разлюбила, а все Кузьмич, не пил бы, и коту бы ласки доставалось. Эх, жизнь…

Вечерело, к избе Кузьмича шагал зоотехник Степан, зампредседателя.

Клава засуетилась: что это он?

Степан презирал Кузьмича как пьющего и беспартийного.

– Кузьмич, меня Сам к тебе прислал. Вот что, Кузьмич, знаешь, это… ну сам знаешь, у Мотоцикла успехи какие. Тут мы на партейном собрании решили это… ну, в помощь пролетариям его послать.

– Да ты чо, Степан, несешь?

– Кузьмич, ты не перечь, партия решила послать – значит, собирай кота, с ним поедешь.

– Чо? Кудать поеду? В раен?

– Бери выше, в Африку поедешь, к эфиопам. Там кризис сельскохозяйственный. У них крыс невидимо, задыхаются товарищи. А Мотоцикл пусть опытом обменяется. Но прививки сделают, и тебе, и коту. У них там зараза африканская, слыхал, муха цеце? Как укусит, так все спать ложатся и спят. А Мотоциклу твоему как же спать? Ему надо честь нашу колхозную защитить. Показать африканцам, как мы с мышами справляемся на пути к коммунизму.

– Так мож, у них мыша́ не такие? Заразные, подхватит чо-нить Мотя мой, не, не пущу, – Клава встала стеной. – Не пущу кота, и не уговаривай, и не наливай.

– Клава, сознание у тебе есть, или что? Родина зовет! На мировую арену кота твоего вызывают. Гордись! Вся страна смотрит. Гляди у мене, Клава, председатель рассердится.

– Ну рассердится, что он мне, Гитлер, что ль? Сказала, не дам кота! Он у мене домашний.

– Клав, – подал голос Кузьмич, – ну ты сознательность ставь на кон! Я же куплю там чего, и коту тоже, и тебе…

– Да что ты купишь там, эфиопы же, их вон мыши заели, что у них есть, купит он!

– Ну, насос куплю новый, – нерешительно загибал пальцы Кузьмич, – сервиз чайный…

– Не дам кота за насос губить! Сам, Степа, езжай. Мышей ловить!

Кот слушал в сомнениях. Интересно было бы мир посмотреть. И боязно. Вот если бы в Париж…

Иногда кота мучила совесть. Природа, как бог, – не попрешь против нее. Конечно, как мыша почует – сразу что-то внезапно устремляет его, когти сами взметнутся, вонзятся, даже и моргнуть не успеешь. Но смотреть мышам в глаза он опасался. Бывало ведь, промахнется, удар неверный, не смертный. И бьется мышь, и ужас у ней в глазах… Не любил этого Мотоцикл. Отводил взор, перекусывал шею милосердно. Но потом в пасти стоял этот теплый мышачий ужас, неприятно было коту, маетно. Такое случалось редко. Он, конечно, профессионал, ас своего дела.

Киллер – уважительно говорило про него младшее поколение.

Но с возрастом он стал плохо спать. Особенно после мышат. А ведь кто-нить с моими детьми так же… Хуже еще, в охапку – и топить… барахтаются, мяучат… Он отгонял сонливые тревожные мысли. Ну а что делать? Ну что еще делать коту? Для чего он на свет родился? Говорят, городские коты не ловят, сидят на подоконниках, жизнь просиживают. Хотел бы он так? Невинно, безгрешно? Консерву из банки есть, не заработав?

– Горек мой хлеб, горек! – жалился кот Кузьмичу.

– А ты на исповедь сходи к отцу Варфоломею, – посоветовал Кузьмич. – Мне вона, когда припирает, Клавки стыжусь, что вот пьяный, и образование не получил, иду к Варфоломею. Он и послушает, и пожурит, и выпьет с тобой облегчительную.

В воскресенье кот отправился к попу.

– Батюшка, тяжело мне, душно, – начал кот смущенно.

– Отвори душу, Мотоцикл, покайся.

– Палач я, батюшка, палач мышиный. А они ведь тоже твари Божьи, не для того ведь их Господь жизнью наградил, чтоб я им шею перекусывал? Кесарево дело, а мне Божьего хочется… – ныл кот.

– Ну смотри, Мотоцикл, как Священное Писание учит. Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься. Ты сейчас, Мотоцикл, воитель. Как святой Георгий, у него дракон, а у тебя – мыши. И грех воинства – светлый грех, ты, Мотоцикл, – человечеству защитник.

– Господь – Он милосердный, грехи отпустит, – мямлил Варфоломей.

«И что это он несет, – думал кот. – Действительно, уж лучше мыши, чем дракон…»

– Степанида, – крикнул попадью Варфоломей, – поднеси-ка коту сметанки, да и меня не забудь, сама знаешь, что…

Надо почаще на исповедь ходить, как на душе-то полегчало, думал кот, облизываясь и урча.

Кoт Мотоцикл любил послеобеденное время. Кузьмич был еще на ногах, ждал Клаву на ужин… Собирались обычно часам к пяти, пес Шарик оповещал: мол, давайте, Кузьмич сидит… Шарик чувствовал Кузьмича, когда тот был в расположении к беседе.