Читаем без скачивания Мир Александра Галича. В будни и в праздники - Елена П. Бестужева

Елена Бестужева

Мир Александра Галича. В будни и в праздники

М.И. Пельцману,

на память из советского далёка-далека

Несколько историй З. Вольфа, рассказанных на досуге Е. Бестужевой

Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России (2012–2018 годы)».

Вступление

Путеводитель по стране, которой больше нет, но ведь была же, была

Реалист – это муравей. Не по трудолюбию, нет, и не по непобедимому, с души воротящему коллективизму, когда ненавидишь, ан вынужден существовать бок о бок, усики в усики, муравейник в муравейник – художник-то как раз (и обчёлся) злостный индивидуалист. Но муравьиное в нём, его суть, метод его работы. Художник строит из материала большого мира, в котором он живёт, из фрагментов, кусочков. Берёт и тащит, чтобы возвести собственную конструкцию. И когда большой мир изменяется или гибнет, частицы эти остаются, вставленные в целое индивидуального художественного мира.

Иногда провидение застаёт художника врасплох, на ходу, когда он волочёт очередную сворованную былинку. И через несколько миллионов лет прибой выбрасывает кусок янтаря, в котором застыл с поличным муравей, держащий былинку на плече. Давно и деревьев, что точили смолу, нет в помине, и лес отступил, высвобождая почву другим. О былом можно судить по тому, что использовано художником для постройки своего собственного мира.

Детали советской эпохи имеются в песнях Владимира Высоцкого, в повестях Юрия Трифонова, в пьесах и киносценариях Александра Володина. Есть они и в песнях Александра Галича (далее – чаще всего АГ, для лёгкости слога), который старательно и кропотливо – о том не то чтобы умалчивают, а как бы скороговоркой упоминают исследователи – собирал, копил услышанные невзначай истории, диалоги, словечки. Знакомый спросил его однажды – откуда тот всё это знает. Я часто попадаю в больницы, признался он, там, в палате, такого наслушаешься, что хватит за глаза.

И только ли на больничной койке можно было познакомиться с советской действительностью? Почти беспрерывно вещало радио, и если дома радиоприёмник можно было выключить, то на улице – из репродуктора неслись те же новости, те же песни. А словесная пикировка в транспорте, с упоминанием элементов одежды (ещё шляпу одел!), аксессуаров (очки-то напялил, как умный!), гастрономических пристрастий (лишнего, что ли, пережрал?)? А лозунги и транспаранты на стенах домов и кумачовые растяжки вдоль и поперёк улиц и переулков? А беседы в магазинах, где вились по торговому залу очереди – та в винный отдел, та в бакалею, та в кондитерский, где «выкинули» индийский чай «со слоном». Знает ли читатель значения взятых в кавычки выражений и слов? Ведь это не просто слова, это эмблемы прошедшей жизни.

Надо заметить, что из сочинений АГ советский мир заимствовал несколько таких эмблем, словесных. «Спрашивайте, мальчики!» – повторяли наперебой журналисты на страницах жёлтых и серых – очень плохая бумага шла в производство – газет, «На семи ветрах» – прижилось название, так именовали даже пивную в Петровском парке (не знаю, что появилось раньше – пивная или фильм, однако не выбирать).

Мир внешний воздействовал на художника, формировал его, образовывал, а художник, создавший собственный оригинальный мир, воздействовал, в свою очередь, на мир вокруг.

Теперь, когда ни советской цивилизации, ни художника нет, о большом мире судить можно и по песням АГ, точнее, по их фрагментам, отдельным строкам, оборотам, выделенным в этой книге полужирным курсивом (Это пример, а не цитата – З.В.) и оставленным без кавычек: ведь цитат здесь будет великое множество, а это и не цитаты, но подробности утраченного мира. Книга, получившаяся в конце концов, – не развёрнутый комментарий к песням классика жанра, а путеводитель по стране, которой больше нет, но ведь была же, была. И логика рассказа о ней есть логика путеводителя, бедекера, когда следуют определённым маршрутом, иногда отклоняясь, чтобы попутно рассмотреть что-нибудь интересное. А потому, о чём сметливый читатель догадается сам, а несметливому западло втолковывать, краткий перечень, помещённый вслед за названием той или иной главы, – не предметный указатель, место бы ему в конце книги, рядом с указателями иными, а сюжетный. Вернее даже – сюжетный индикатор, который передаёт, как меняется направление рассказа.

Также в книге приведено много цитат из руководств, техпаспортов, раскрывающих нюансы, людям помоложе неизвестные, указаны эксплуатационные характеристики вещей и приборов, цены товаров и услуг, материалы, использованные для производства, даны рецепты блюд – их можно при желании применить, рецепты надёжны и взвешены.

Возможно, прочитав эту книгу, кто-нибудь увидит не столько тот самый утраченный мир прошлого, сколько лишь калькуляцию прежней жизни, ушедшей восвояси. Что ж, ежели съедено, выпито и станцовано под звуки оркестра, следует платить по счёту.

Мы пили, ели, курили. Любили друг друга и любили родину, имея к ней, совсем не безгрешной, довольно всяких претензий. Даже во что-то одевались, слушали музыку, смотрели телевизор. В кино ходили по выходным, а иногда – и в будние дни, если знакомые советовали обязательно посмотреть какой-нибудь фильм. И танцевали. И опять пили, закусывали, курили. Учились, работали. Читали книги, листали газеты, иногда слали письма.

Знание канувших в прошлое мелочей позволило автору эту книгу написать. Не зря было выше заявлено «мы». Автор из тех, кто жил в описываемую эпоху, если не при Сталине, то уж точно – слегка при Хрущёве и с лихвой при Брежневе. И потому бедекер построен по принципу как бы хронологическому, песни АГ, тут упоминаемые, расположены не по времени их создания (даты указаны ради аккуратности и мало что говорят), а по времени, в них отразившемуся. Собственно, это период с года примерно 1957 по 1968 – опять же примерно. Время «оттепели», с её моросью, стаявшим почернелым снегом, вывезенным на задворки, грязью, в которой вязнут ноги, ожиданием скорых солнца и тепла. О времени довоенном и послевоенном речь идёт во вводных главах, о более позднем – молчок. Про всё не рассказать, да и не время. Кроме того, жанр путеводителя не предполагает энциклопедического подхода. Бедекер есть бедекер. Кстати, в советскую эпоху такого слова не было, осталось в эпохе дореволюционной и пригодилось теперь. Терминов не хватает, они умирают вместе с цивилизацией, как умер термин «цивильный». «Гражданский» − это иное, и «штатский» − это иное. Разве что ещё «дембель», который – хоть сдохни, а неизбежен.

З.В.