Читаем без скачивания Гензель и Гретель - Якоб и Вильгельм Гримм

Братья Гримм

Гензель и Гретель

В большом лесу на опушке жил бедный дровосек со своею женою и двумя детьми: мальчишку-то звали Гензель, а девчоночку – Гретель.

У бедняка было в семье и скудно и голодно; а с той поры, как наступила большая дороговизна, у него и насущного хлеба иногда не бывало.

И вот однажды вечером лежал он в постели, раздумывая и ворочаясь с боку на бок от забот, и сказал своей жене со вздохом: «Не знаю, право, как нам и быть! Как будем мы детей питать, когда и самим-то есть нечего!» – «А знаешь ли что, муженек, – отвечала жена, – завтра ранёшенько выведем детей в самую чащу леса; там разведем им огонёк и каждому дадим ещё по кусочку хлеба в запас, а затем уйдем на работу и оставим их там одних. Они оттуда не найдут дороги домой, и мы от них избавимся». – «Нет, жёнушка, – сказал муж, – этого я не сделаю. Невмоготу мне своих деток в лесу одних оставлять – ещё, пожалуй, придут дикие звери да и растерзают». – «Ох, ты, дурак, дурак! – отвечала она. – Так разве же лучше будет, как мы все четверо станем дохнуть с голода, и ты знай строгай доски для гробов».

И до тех пор его пилила, что он, наконец, согласился. «А всё же жалко мне бедных деток», – говорил он, даже и согласившись с женою.

А детки-то с голоду тоже заснуть не могли и слышали все, что мачеха говорила их отцу. Гретель плакала горькими слезами и говорила Гензелю: «Пропали наши головы!» – «Полно, Гретель, – сказал Гензель, – не печалься! Я как-нибудь ухитрюсь помочь беде».

И когда отец с мачехой уснули, он поднялся с постели, надел свое платьишко, отворил дверку, да и выскользнул из дома.

Месяц светил ярко, и белые голыши, которых много валялось перед домом, блестели, словно монетки. Гензель наклонился и столько набрал их в карман своего платья, сколько влезть могло.

Потом вернулся домой и сказал сестре: «Успокойся и усни с Богом: он нас не оставит». И улёгся в свою постельку.

Чуть только стало светать, ещё и солнце не всходило – пришла к детям мачеха и стала их будить: «Ну, ну, подымайтесь, лентяи, пойдём в лес за дровами».

Затем она дала каждому по кусочку хлеба на обед и сказала: «Вот вам хлеб на обед, только смотрите, прежде обеда его не съешьте, ведь уж больше-то вы ничего не получите».

Гретель взяла хлеб к себе под фартук, потому что у Гензеля карман был полнёхонек камней. И вот они все вместе направились в лес.

Пройдя немного, Гензель приостановился и оглянулся на дом, и потом ещё и ещё раз.

Отец спросил его: «Гензель, что ты там зеваешь и отстаешь? Изволь-ка прибавить шагу». – «Ах, батюшка, – сказал Гензель, – я всё посматриваю на свою белую кошечку: сидит она там на крыше, словно со мною прощается».

Мачеха сказала: «Дурень! Да это вовсе и не кошечка твоя, а белая труба блестит на солнце». А Гензель и не думал смотреть на кошечку, он всё только потихонечку выбрасывал на дорогу из своего кармана по камешку.

Когда они пришли в чащу леса, отец сказал: «Ну, собирайте, детки, валежник, а я разведу вам огонёк, чтобы вы не озябли».

Гензель и Гретель натаскали хворосту и навалили его гора-горой. Костёр запалили, и когда огонь разгорелся, мачеха сказала: «Вот, прилягте к огоньку, детки, и отдохните; а мы пойдем в лес и нарубим дров. Когда мы закончим работу, то вернёмся к вам и возьмём с собою».

Гензель и Гретель сидели у огня, и когда наступил час обеда, они съели свои кусочки хлеба. А так как им слышны были удары топора, то они и подумали, что их отец где-нибудь тут же, недалеко.

А постукивал-то вовсе не топор, а простой сук, который отец подвязал к сухому дереву: его ветром раскачивало и ударяло о дерево.

Сидели они, сидели, стали у них глаза слипаться от усталости, и они крепко уснули.

Когда же они проснулись, кругом была темная ночь. Гретель стала плакать и говорить: «Как мы из лесу выйдем?» Но Гензель её утешал: «Погоди только немножко, пока месяц взойдёт, тогда уж мы найдём дорогу». И точно, как поднялся на небе полный месяц, Гензель взял сестричку за руку и пошел, отыскивая дорогу по голышам, которые блестели, как заново отчеканенные монеты, и указывали им путь.

Всю ночь напролёт шли они и на рассвете пришли-таки к отцовскому дому. Постучались они в двери, и когда мачеха отперла и увидела, кто стучался, то сказала им: «Ах вы, дрянные детишки, что вы так долго заспались в лесу? Мы уж думали, что вы и совсем не вернётесь».

А отец очень им обрадовался: его и так уж совесть мучила, что он их одних покинул в лесу.

Вскоре после того нужда опять наступила страшная, и дети услышали, как мачеха однажды ночью ещё раз стала говорить отцу: «Мы опять всё съели; в запасе у нас всего-навсего полкаравая хлеба, а там уж и песне конец! Ребят надо спровадить; мы их ещё дальше в лес заведём, чтобы они уж никак не могли разыскать дороги к дому. А то и нам пропадать вместе с ними придется».

Тяжело было на сердце у отца, и он подумал: «Лучше было бы, кабы ты и последние крохи разделил со своими детками». Но жена и слушать его не хотела, ругала его и высказывала ему всякие упрёки.

«Назвался груздем, так и полезай в кузов!» – говорит пословица; так и он: уступил жене первый раз, должен был уступить и второй.

А дети не спали и к разговору прислушивались. Когда родители заснули, Гензель, как и в прошлый раз, поднялся с постели и хотел набрать голышей, но мачеха заперла дверь на замок, и мальчик никак не мог выйти из дома. Но он всё же унимал сестричку и говорил ей: «Не плачь, Гретель, и спи спокойно. Бог нам поможет».

Рано утром пришла мачеха и подняла детей с постели. Они получили по куску хлеба – ещё меньше того, который был им выдан прошлый раз.

По пути в лес Гензель искрошил свой кусок в кармане, часто приостанавливался и бросал крошки на землю.

«Гензель, что ты всё останавливаешься и оглядываешься, – сказал ему отец, – ступай своей дорогой». – «Я оглядываюсь на своего голубка, который сидит на крыше и прощается со мною», – отвечал Гензель. «Дурень! – сказала ему мачеха. – Это вовсе не голубок твой: это труба белеет на солнце».

Но Гензель всё же мало-помалу успел разбросать все крошки по дороге.

Мачеха ещё дальше завела детей в лес, туда, где они отродясь не бывали.

Опять был разведён большой костёр, и мачеха сказала им: «Посидите-ка здесь, и коли умаетесь, то можете и поспать немного: мы пойдем в лес дрова рубить, а вечером, как кончим работу, зайдём за вами и возьмем вас с собою».

Когда наступил час обеда, Гретель поделилась своим куском хлеба с Гензелем, который свою порцию раскрошил по дороге.

Потом они уснули, и уж завечерело, а между тем никто не приходил за бедными детками.

Проснулись они уже тогда, когда наступила тёмная ночь, и Гензель, утешая свою сестричку, говорил: «Погоди, Гретель, вот взойдёт месяц, тогда мы все хлебные крошечки увидим, которые я разбросал, по ним и отыщем дорогу домой».

Но вот и месяц взошёл, и собрались они в путь-дорогу, а не могли отыскать ни одной крошки, потому что тысячи птиц, порхающих в лесу и в поле, давно уже те крошки поклевали.

Гензель сказал сестре: «Как-нибудь найдем дорогу», – но дороги не нашли.

Так шли они всю ночь и ещё один день с утра до вечера и всё же не могли выйти из леса и были страшно голодны, потому что должны были питаться одними ягодами, которые кое-где находили по дороге. И так как они притомились и от истомы уже еле на ногах держались, то легли они опять под деревом и заснули.

Настало третье утро с тех пор, как они покинули родительский дом. Пошли они опять по лесу, но сколько ни шли, всё только глубже уходили в чащу его, и если бы не подоспела им помощь, пришлось бы им погибнуть.

В самый полдень увидели они перед собою прекрасную белоснежную птичку; сидела она на ветке и распевала так сладко, что они приостановились и стали к её пению прислушиваться. Пропевши свою песенку, она расправила свои крылышки и полетела, и они пошли за нею следом, пока не пришли к избушке, на крышу которой птичка уселась.

Подойдя к избушке поближе, они увидели, что она вся из хлеба построена и печеньем покрыта, да окошки-то у неё были из чистого сахара.

«Вот мы за неё и примемся, – сказал Гензель, – и покушаем. Я вот съем кусок крыши, а ты, Гретель, можешь себе от окошка кусок отломить – оно, небось, сладкое». Гензель потянулся кверху и отломил себе кусочек крыши, чтобы отведать, какова она на вкус, а Гретель подошла к окошку и стала обгладывать его оконницы.

Тут из избушки вдруг раздался пискливый голосок:

Стуки-бряки под окном —

Кто ко мне стучится в дом?

А детки на это отвечали:

Ветер, ветер, ветерок.

Неба ясного сынок!

– и продолжали по-прежнему кушать.

Гензель, которому крыша пришлась очень по вкусу, отломил себе порядочный кусок от неё, а Гретель высадила себе целую круглую оконницу, тут же у избушки присела и лакомилась на досуге – и вдруг распахнулась настежь дверь в избушке, и старая-престарая старуха вышла из неё, опираясь на костыль.