Читаем без скачивания Сплетение судеб, лет, событий - Татьяна Мюллер-Кочеткова

Таня Мюллер

Сплетение судеб, лет, событий

Памяти Эдгара, моего первого сына, посвящается

…Все время схватывая нитьСудеб, событий,Жить, думать, чувствовать, любить,Свершать открытья.

© 2003 Таня Мюллер

© 2013 Т&В Медиа ru.t-n-v.com

Вместо предисловия

В этой книге нет вымысла. Все в ней основано на подлинных фактах и событиях. Рассказывая о своей жизни и своем окружении, я, естественно, описывала все так, как оно мне запомнилось и запечатлелось в моем сознании, не стремясь рассказать обо всем – это было бы невозможно, да и ненужно. Что касается объективных условий существования, отразившихся в этой книге, то каждый читатель сможет, наверно, мысленно дополнить мое скупое повествование своим собственным жизненным опытом и знанием исторических фактов.

1. Детство в Лиепае

Мое детство прошло у дедушки и бабушки, родителей моей матери, воспитавших меня с первого года жизни и до 14-летнего возраста. В 1934 году они уехали в Палестину к сыну Гарри. Через год вернулись, но вскоре снова уехали, теперь – окончательно, и я их больше никогда не видела.

Дедушка, Иосиф Блумберг, был родом из Латвии, а бабушка Хава, урожденная Карлин, приехала в свое время из Данцига (Гданьск). Может быть поэтому в нашей семье разговаривали по-немецки, и я выросла на немецких книгах, хотя и сам город Лиепая в западной провинции Латвии, Курляндии (Курземе), был в то время наполовину онемеченным. Так исторически сложилось.

До 1918 года, когда Латвия обрела независимость, Курляндия, пережившая не одну смену власти, от тевтонских рыцарей в 13-м веке до поляков в 16-м – 17-м веках, входила в состав Российской Империи, но истинными хозяевами были владевшие ее землей немецкие помещики. Вот почему наряду с латышским языком в обиходе был русский и особенно немецкий.

Дедушка и бабушка были глубоко верующими евреями, соблюдавшими все религиозные обряды и праздники, в которые за нашим большим столом собиралось много народу, а приятный, сильный тенор дедушки звучал на весь дом. Он был почетным кантором синагоги, и иногда к нам приходили двое мальчиков, подпевавших ему. Дедушка выделялся и своей красивой внешностью: статный мужчина, темный блондин с чуть рыжеватыми усами и бородкой, высоким лбом, светлыми глазами, крупным прямым носом и волевым ртом. Бабушку нельзя было назвать красавицей. Она была невысокой, полненькой, с толстоватым носом, но у нее были пышные черные волосы, большие темные глаза, и ее мягкая, добрая натура отражалась в линии рта и выражении лица.

Дедушка был образованным и либеральным человеком, дети которого рано уехали учиться в разные края. Во многом похожая на него старшая дочь Соня (Софья) училась на женских курсах в Петербурге, откуда она впоследствии переехала в Москву, где закончила институт и работала экономистом-плановиком. Известия от нее были очень редко, и дедушка, прочитав в газете о голоде в России, собирал для нее огромные продуктовые посылки. Знал ли он тогда, что в Советской России связь с заграницей не только нежелательна, но даже опасна для жизни? Этот вопрос в нашем доме не обсуждался, во всяком случае – при нас, детях, и мы росли в полном неведении того, что там происходило, хотя в лиепайских газетах появлялись статьи и заметки, разоблачавшие сталинский режим. Но мы, дети, газет не читали.

Старший сын дедушки, Макс, еще юношей уехал в Париж, получил там профессию часовщика-ювелира, женился и остался там жить. Второй сын, Гарри, как и Макс очень похожий на свою маму, закончил в Берлине консерваторию по классу скрипки и там же преподавал, пока к власти не пришел Гитлер, после чего он уехал в Палестину вместе со своей женой – пианисткой и в Тель-Авиве они создали свою музыкальную школу.

Младшая же дочь Лина (Либа), моя мама, оставалась в Лиепае. Красивая женщина, она внешне напоминала дедушку, только волосы и глаза у нее были темными. Она рано вышла замуж и родила от своего первого мужа, моего отца, четверых детей, с промежутками в полтора года между каждым ребенком. Отец же, будучи журналистом, редко бывал дома и часто оставлял маму без денег. Она кое-что зарабатывала, делая шляпки, но этого было недостаточно, чтобы прокормить семью. Вот почему три ее дочери были взяты на воспитание ее родителями: первой к ним попала я, через несколько лет – моя младшая сестра Гита, а еще через какое-то время – моя старшая сестра Ида, которая тогда уже была школьницей. Брат Лео, самый старший из нас, оставался то у матери, то у отца, когда они развелись.

Мне дали имя матери моего дедушки, Тауба, но дома называли по-немецки Тойбхен (голубок). Но уже с раннего детства стали называть Таней, и это имя стало моим на всю жизнь.

Имя же моего отца в нашем доме не упоминалось, и лишь в 1936 году, уже живя в Риге, я узнала, что мой отец, Вульф (или Вильям, как он подписывал свои статьи) Блумберг живет за границей. Он был дальним родственником моей матери, и фамилия у него была та же.

Мама вышла вторично замуж и родила от второго мужа еще одного сына, Абрама. В нашем доме она появлялась редко, а в тех случаях, когда она нас навещала, атмосфера в доме была гнетущей, хотя никто никого ни в чем не упрекал.

Все эти семейные неурядицы однако не отразились сколько-нибудь серьезно на моем детстве, вполне счастливом, поскольку дедушка и бабушка заменяли мне родителей. Они относились ко мне и к моим сестрам с большой любовью и заботой, но и достаточно строго и требовательно, как положено родителям. Они никогда не жаловались на свою нелегкую судьбу и подавали нам, детям, пример стойкости и самоотверженности. Несмотря на то, что они уже не были молодыми, а у бабушки был хронический бронхит, и она часто кашляла ночами напролет, они вставали рано и поочередно уходили на работу: кто-то из них всегда оставался, чтобы приготовить нам завтрак и отправить в школу. Оба придавали большое значение порядку и чистоте и строго требовали от нас того же.

У дедушки была небольшая торговля стройматериалами и топливом – участок земли, где штабелями лежали доски и дрова, и где мы, дети, любили играть в прятки. В деревянном домике – конторе он или бабушка поджидали покупателей. Сюда часто захаживал кучер, высокий латыш, привозивший или развозивший товар. Его лошадь по кличке Бойко была нашей любимицей. Когда дедушка собрался в Палестину, торговля перешла к кучеру, и он продолжал снабжать нас дровами, пока мы оставались в Лиепае.

Мы жили недалеко от центра города, на улице Бариню, где, судя по названию, когда-то был приют для сирот. Может быть, не случайно здесь обосновалась и Армия Спасения, квази-военная миссионерская организация, занимающаяся евангелизаторской и благотворительной деятельностью. Я часто видела ее членов в синих с красным мундирах, шагавших под звуки маленького духового оркестра мимо нашего дома, что всякий раз оживляло атмосферу нашей тихой улицы.

Жители нашей улицы были, судя по всему, людьми с небольшими доходами, как и мой дедушка, который не был богатым человеком. Обстановка нашей трехкомнатной квартиры была весьма скромной, без излишеств, но вместе с тем достатка хватало, чтобы содержать приходящую прислугу, помогавшую бабушке по хозяйству. Мы, дети, никогда не ощущали нехватки в питании или одежде. Дедушка строго следил за тем, чтобы мы по внешнему виду и по поведению соответствовали общепринятым представлениям о детях из «хорошей» семьи. Сам он был весьма уважаемым человеком, которого неизменно избирали в родительский комитет нашей школы. Он состоял также в правлении лиепайского еврейского благотворительного общества «Гмилус Хессед», как я недавно узнала из газеты 1926 года.

В то время в Лиепае было около 67 тысяч жителей, из них больше половины латышей, 16 % – евреев, 10 % – немцев и 4 % русских. Несмотря на то, что этот город находится довольно далеко от столицы Латвии, Риги, его расположение портового города у Балтийского моря способствовало тому, что в нем оседало или через него проезжало много народу из разных стран, особенно в первую мировую войну и в 20-е годы, когда немало интеллигентов, дворян и крупных собственников бежало из России от большевиков. В середине 20-х годов оттуда одновременно прибыло шестьсот меннонитов – христиан евангелической секты, выехавших вскоре в Канаду. Уже с начала 20-х годов из Лиепаи в Америку регулярно ходили пароходы.

Не удивительно поэтому, что мое внимание еще в детстве привлекали разные необычные люди, встреченные мною на улицах нашего города.

В Лиепае в конце 20-х – начале 30-х годов жили две француженки, уже немолодая мать и взрослая дочь. Тесно прижавшись друг к другу, они как две серые тени проносились по улице. Они зарабатывали на жизнь художественной штопкой одежды и поднятием петель на чулках. Иногда бабушка посылала меня к ним, ведь в то время одежду шили из добротной ткани, и если случалось ее порвать, то непременно чинили. Глядя на искусную работу этих женщин, я и сама пробовала починить дырки так, чтобы было незаметно, и со временем неплохо в этом преуспела. Эти француженки жили очень бедно и были чрезвычайно скромными, тихими и мало общительными. Меня не раз подмывало спросить их, откуда они к нам попали, но воспитанность удерживала меня от подобных вопросов. Скорее всего, они были из числа тех французских гувернанток и гувернеров, которых революция вымела из России…