Читаем без скачивания Русские истории - Андрей Расторгуев

Андрей Расторгуев

Русские истории (стихи, поэмы)

К ночному исходу, когда мы невольны и слабы,на звёздную россыпь в небесной дали посмотри:Большая Медведица встала на задние лапы,ища на востоке приметы грядущей зари.

Над лесом и степью, над Волгой, Амуром и Обьюза тёмною ночью опять наступает рассвет.Россия всегда на любовь отвечает любовью,да жаль – за ветрами не каждому слышен ответ…

Икона, звезда или птица на месте почётном —нанёсшая и залечившая множество ранРоссия всегда на распутье меж белым и чёрным,от моря до моря бездонный сама океан.

И пламя займётся, и сердце сильнее забьётся,и станет яснее дорога, увидишь когдаМедведицу Малую – ковшик над краем колодца,откуда струится на землю живая вода.

© Расторгуев А.П., 2014

© Колинько Ю.А., оформление, 2014

© Издательство «Генри Пушель», 2014

© Издательство «Российский писатель», 2014

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru), 2014

Русские истории : Стихи, поэмы / Андрей Расторгуев ; художник Ю. Колинько. – Екатеринбург : Генри Пушель; Москва : Российский писатель, 2014. – 192 с.

ISBN 978-5-905672-16-3 (Генри Пушель)

ISBN 978-5-91642-141-5 (Российский писатель)

Всегда – с надеждой

Заглавие этой книги – «Русские истории» – отнюдь не означает, что речь в ней идёт об исключительно русских делах и людях. Напротив: составляя рукопись, сам удивился, сколько в ней оказалось инородцев: армяне, финно-угры, евреи, немцы, даже персы – правда, тысячелетней давности…

Хотя удивляться вроде нечему: пускай словечко «нацмены» из советского индустриального новояза на родном Урале временами ещё звучало, интернационал в большом городе, который возник в 1929 году вместе с металлургическим комбинатом, воспринимался совершенно естественно. Была, однако, у этой межэтнической идиллии оборотная сторона: собственная моя принадлежность к крупнейшему из народов многонационального Отечества на выходе из школы определялась, по сути, только записью в паспорте.

Всё произошло потом. И погружение в русский фольклор, который отнюдь не без труда отвоевал себе место у иных ладов и звуков. И узнавание собственного родового древа – кстати, тоже отнюдь не моноэтнического и размахнувшегося корнями не только на Великую, но и на Малую и Белую Русь… И жизнь в северной республике, ярко явившая не только общую необходимость уберечь родные языки и культуры перед лицом наступающей глобальной унификации, но и национализм некоторых из представителей титульного народа. И осознание: именно те, кто умеет соединить открытость миру с пониманием причастности к своим народам и общности их судеб, способны сохранить Россию хотя бы в её нынешних пределах.

Всё это имеет прямое отношение к поэзии – во всяком случае, той, которая ощущает взаимную связь с чем-то бóльшим, нежели причудливо выраженные переживания автора по поводу сугубо личных неурядиц и радостей. Однако такой поэзии тем более необходимы искренность и художественное мастерство, проникающие под затёртую кожу.

К этому и стремился многие годы, плоды которых вошли в эту книгу. Без лишнего пафоса и теперь уже без особых иллюзий. Но всегда – с надеждой…

Андрей Расторгуев

След на земли

Русская карта

I

Я и в Господа слабо – не то, что в судьбу или карму:одному не под силу – сумеем рядком да ладком…А намедни вгляделся в родимую русскую карту —и овеяло тёплую плоть изнутри холодком.

На брюхатой кобыле, на миг обернувшейся твердью,едет маленький всадник полярные дни напролёт.Он спиной на восток прислонился к морозному ветру,а на запад лицом проголосную песню поёт.

То ли грудь выгибается в длинном серебряном звуке,то ли тонкие плечики долгой дорогой свело —раскрываются миру его неокрепшие руки,упираются ноги в подбитое мехом седло.

Так рысит и поёт бессловесно – ребёнок ребёнком,и молозиво каплет с кобыльих сосцов на жнивьё…А когда, наконец, разродится она жеребёнком —всё равно не убавится тяжкая ноша её.

II

Смешанных памятей и кровей,мы отродясь о себе забыли.То ли невиданный муравейтащит на запад брюшко Сибири,то ли неведомый скарабей,пену холодной волны глотая,от монотонных степных скорбейкатит угрозою ком Китая,то ли громадный живучий краб,чувствуя жгучую боль в грудине,держится, чтобы ни край, ни градне разорвались посередине.

«Вот сюжет традиционный…»

Вот сюжет традиционныйсо времён Луи Дагераили красочных портретовпринаряженных инфант:перед фотообъективомдвое – девочка и мальчик.У неё – витые кудри,у него – на блузе бант.

Даты нет на обороте —лишь рекламные медалида по толстому картонунадпись: «Тереховъ и Сынъ».В старом Екатеринбургеэто в нескольких кварталахот Ипатьевского дома,что ещё не знаменит…

Вот ещё сюжет сюжетов:у старинного буфетасмотрит девочка другаяудивлённо в объектив.С нею рядышком – старуха.И едва ли уловимосходство с девочкою первойна морщинистом лице.

Между девочками теми —поколения и горы,панихиды и крестины,две германские войны.А прошла – и уместиласьпод картонною обложкойодного фотоальбомачеловеческая жизнь…

Печорский складень

I

В истоке великой Печорыя воду прохладную пил…Какого, казалось бы, чёртая в этом ручье позабыл?Глядеть с вертолёта на ельники остерегаться беды,чтоб горный сорвать можжевельникда чистой напиться воды?

Но так заберёт имяреканедолгое слово «исток» —любая цена не мороказа животворящий глотоки чтобы в мирской дешевизнена слово и тело своёузнать завершение жизни,вкусив и начало её.

II

Когда родниковой водойпрочистить мужицкие глотки,на той же воде не гадай —потребуют водки…

Пошли разговоры искристей —рыбалка, рецепты ухи…И через распахнутый блистерстекло полетело во мхи!Сосед, поклоняясь природе,пустил опустелый сосуд —на память нетленную вроде,что мы побывали и тут…

И сердце ударило глухо,и дрогнула линия горс диковинным русскому слухуназванием Маньпупунёр,где по суетливости нашейу звёздно-земных береговоставлены семеро стражейодним из вогульских богов.

Сейчас отзовутся по лонамудары тяжёлых шагов.Сейчас вознесутся над склономсемь жестоколобых голов…Но, глядя в речные долиныи видя небесное дно,остыли давно исполиныи остолбенели давно.И, метя железные стрелыв их каменные глаза,вдогонку за нами гремелав бессильной досаде гроза,покуда гряда междуречьявиднелась в туманной дали…

Дурацкая блажь человечья —оставить свой след на земли.

III

Избитая брёвнами запаньуже далеко позади.Откидывай выцветший запон,на палубу выходи!Блескучие блики похожина пряди серебряных трав,и, словно по скошенной пожне,идут по реке катера.В бору земляника поспела,и скоро черника пойдёт.А там и важнейшее делорыбацкое – сёмужий ход.Охота на всякого зверя —в открытую и отай…И напоминаньем о мерена вырубках – иван-чай.

Тридцать шесть и семь

В городке не высоком, не низкоми тебе от рождения близкомты живёшь, не меняя прописку,от добра не желая добра.Хоть жена мне – а не декабристка.Да и незачем, коль севера.

Я и сам полюбил их воочьюпотаённою белою ночью,упоённый печорскою мощью,и того не стереть, хоть убей,даже тучами, рваными в клочьяо крюки обнажённых ветвей.

И как будто любовь между нами.Но, как будто в дешёвом романе,ты меня упрекаешь в обманеи печальный подводишь итог:мол, приехал, наплёл, отуманил,а теперь норовишь за порог…

Севера вы мои, севера…Я на свет родился не вчера.

Вот и мы первый тайм отыграли

I

Вот и мы первый тайм отыграли.Тридцать шесть, как один, миновали,и подумать о том не пора ли,где роднее и мягче земля?Все могилы мои на Урале —за две тысячи верст киселя…

Молодые пускай отмахнутся,пожилые пускай усмехнутся,но мгновение – и запахнутсяот промозглого сквозняка,если в толще земной ворохнутсяпотревоженные века.

Я уже отмахнуться не смею,усмехнуться – ещё не умею,и осенней порою немею,глядя, как высыхает траваи река, остывая, темнеет,и редеет живая листва…

Что за обереги и чуры?Повышение температуры,или просто литератураперехлёстывает за край?Утончённые мы натуры —всё Дантеса нам подавай.

Тридцать семь – и зайдётся сердечко,и мерещится Чёрная речка,и картонные человечки,и возвышенные слова…И затеплившаяся свечкаперед образом Покрова…

Сколько начато – будто начерно,сил потрачено – точно в дым…Годы минули – силы схлынули.Вполовину ли – поглядим…

Или это холодной тьмой —окаянный тридцать седьмой?Он у каждого века свой,если даже век золотой…

Помню похороны отца.Мы с ним ссорились без конца.Лей поболе свинца в словца —лишь бы не потерять лица…

Провожатые вразнобойсокрушались, что молодой.Я внимал, головой кивал,а душою – не понимал.Но всё менее мне путидо его сорока пяти…

А как маму мою несли,не хватило ей там земли,и лежит от него вдали,и растут над ней бодыли…

На погосте трава густа,есть в ограде ещё места —для себя, а не для меняприпасла их моя родня.И расти мне в земле инойновой веткою корневой.Над Печорой?Двиной?Невой?

II