Читаем без скачивания Три сердца, две сабли - Сергей Анатольевич Смирнов

Вступление

ТРИ СЕРДЦА, ДВЕ САБЛИ

Баснословные мемуары

В какой бы мундир вы ни пытались обрядить судьбу, помните, что она верна только присяге.

Людвиг фон Бракс, генерал от инфантерии

ВСТУПЛЕНИЕ

Необычайная сия история приключилась за три дня до Бородина всего в десятке вёрст от поля славы русского оружия… Впрочем, и французского тож, чего нельзя не признать. Одна слава другую славу слепила да к зиме и затмила наконец.

А кто кого затмил тогда поодаль, я и поныне рассудить не могу.

Два врага на отшибе от громовой поступи полков схватились решительно и намертво переблагородить друг друга, ослепить друг друга блеском чести, а заодно уж ослепить и прекрасную юную барышню, коя наблюдала сию баталию с чувством скорее оторопи и недоумения, нежели пугливого восторга, что обычно охватывает всякое гражданское лицо, оказавшееся сторонним свидетелем шумных военных игрищ.

Сего дня ровным счетом два десятка лет минуло с начала той необыкновенной баталии. И вот, в годовщину, я взялся за перо. Давно уж сменил я ментик на стеганый халат, сменил сырые и холодные биваки на теплый мягкий диван, сменил острую саблю на безопасную кисточку живописца, и всю жизнь кочевую гусарскую – на философическое уединение. Как тихое и жаркое летнее безветрие способствует рождению и росту гороподобных облаков, поражающих взор белизною и величием, так и жизнь в тихом имении способствует гороподобному нагромождению мыслей, порою столь же пустых и бесплодных. Посему-то и берусь за перо, дабы читатель сам рассудил, верно ли предполагаю я, что, повернись тогда дело чуть по-иному, поступись я тогда толикой напыщенного благородства – и, глядишь, не было бы и стольких кровавых жертв, пусть и геройских, и Первопрестольная бы не пылала, и все нашествие иноплеменников кончилось бы на подступах к Москве вдруг, в одночасье, а грозные Бонапартовы полки, повертевшись в растерянности без вождя да вдали от дома, попросились бы на службу к нашему всемилостивейшему государю Александру Павловичу – и уж тогда держись, весь басурманский мир от Цареграда до самой индийской Агры!

Глава 1

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Со стремительной трагикомедией положений

длиною всего в четверть часа, полверсты, с одним контуженным, тремя убитыми, а также с одним решительным объяснением,

а также прерванным поединком и угрозою трибунала

Вообрази себе, любезный читатель, казака в разведке посреди густого лесу. Месяц август, вторая половина. Самое раннее утро, рассвет.

Чего-то уж проще вообразить, скажет любой, кто видал казаков хоть раз. Разве что спросит: а какого полку будет? Уточню: Бугского, а на голове фуражная шапка. Таковая в разведке удобнее будет строевой. А вооружение? И вот тут я скажу с особым чувством: а вооружения у этого рядового казака прямо как у предводителя удачливой разбойнической шайки: мало два пистолета в ольстрах у седла, еще два по бокам, за поясом, да сабля отличная венгерская, да целых три кинжала, да ружье за спиной, да дротик острый.

Призадумается читатель, наверно: больно уж грозный рядовой казак. А конь-то какой под ним? Усугублю изумление. Конь у того рядового казака не просто добрый, а такой, что хоть под самого атамана Матвея Иваныча Платова. И не донской конь, не просто вороной, а черный, как смоль, гишпанский андалуз. Это что ж за казак такой! Дьявол, что ли, сам? Да уж если приглядеться к казачку вблизи, то, и впрямь, красив, как дьявол, покажется. Лицо узкое, породистое, нос топориком и с горбинкой, подбородок острый, но с закруглением и, главное, глаз – глаз больно холодный и прямой. Да и фигурой сей казак особенный, будто отец его, чином никак не ниже есаула, побывал на постое в каком-нибудь имении баронском, и там полюбился с прекрасной юной дочерью баронской, и плодом их страсти оказался не по-казачьи стройный, высокого росту, широкий в плечах да узкий в бедрах храбрый разведчик.

Добавлю наконец, что на казаке том надет чекмень, а не полукафтан, а сентября еще дожидаться. Других намеков читателю опытному более пока не подам. Пора нам самим разведать, что тот казак-разведчик в лесу делает, куда путь держит. Конь его знает дозорное дело, ступает так, что ветка сухая не треснет, ногу подтягивает так, будто высокую школу показывает пруссакам на зависть. Тихой сине-вороной тенью плывут они в лесу, в стороне от дорог… Но вот конь первым начинает стричь, ухо вперед ставит, головой осторожно кивает: я уж слышу замятню, хозяин, и тебе пора.

И вправду пробивается сквозь чащу какой-то урчащий шумок. На зверя не похоже. Птицы в то время уж молчат. Да верно – человечий говорок будет! Негромкий, сторожкий. Казак вслед за конем тоже прислушивается. Он, как конь, ухо вперед настроить не может, потому голову в бок поворачивает, но зрачок на одном месте держит, прямиком в направлении шума. Определяет он, что ведут неподалёку разговор двое и что-то замышляют, ибо тон беседы скрытный, заговорщический. На русском наречии, однако, говорят.

Задумывается казак-разведчик неизвестно о чем, размышляет минуту, а потом трогает коня в направлении подозрительной толкотни. И что же он видит, едва расступаются перед ним стволы дерев и раздвигаются, подобно театральному занавесу, густые ветви, открывая сцену в виде небольшой лесной опушки, на заднем плане коей видна дорога узкая, не проезжая для экипажей и телег?

А видит он двух таких же, как он, не матерых по летам казаков, только донцов, и тоже, видать, как и он, разведчиков в этих еще не завоеванных Бонапартом и не отвоеванных нами обратно лесах. И возятся эти казаки с пленным французом, с «языком». И не с простым «языком» – а с настоящим императорским порученцем, вестовым офицером в голубом мундире. Крепко прибитый француз с кровью на лбу лежит без чувств на траве, во рту у него кляп, руки связаны позади… Только почему-то раздумывают казачки