Читаем без скачивания Меблированная Кармен - Александр Амфитеатров

Александръ Амфитеатровъ

Меблированная Карменъ

Въ Москвѣ романическихъ приключеній относительно поменьше, чѣмъ въ Петербургѣ, - по крайней мѣрѣ, приключеній, выплывавшихъ наружу. А ужъ процентъ кровавыхъ трагедій, сравнительно съ процентомъ петербургскимъ, совсѣмъ ничтоженъ. Какъ-то разъ, — послѣ надѣлавшей въ свое время шума исторіи Кашевской и Кувшинскаго — я разговаривалъ объ этой московской добродѣтели съ молодымъ литераторомъ-петербуржцемъ, авторомъ ряда бытовыхъ очерковъ изъ нравовъ столичной «улицы». Я указалъ ему на количественную разницу въ процентѣ романической уголовщины петербургской и московской и спросилъ его мнѣніе о причинахъ. Онъ изложилъ мнѣ цѣлую серію гипотезъ и предположеній. Изъ нихъ многія я позабылъ, многія показались мнѣ натянутыми и рискованными. Но одно изъ положеній моего знакомаго вспоминается мнѣ, какъ не лишенное оригинальности. Оно гласило: «у васъ въ Москвѣ меблированныхъ комнатъ меньше». То-есть: меньше народа, не имѣющаго семьи или, по крайней мѣрѣ, ея подобія. Меньше народа, отбитаго отъ дома и поставленнаго на холостую ногу въ такіе годы, когда человѣкъ, готовый выйти изъ семьи отцовской, близокъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, къ тому, чтобы формировать семью свою собственную и изъ сына семьи превратиться въ pater familias'а. Меньше народа, обреченнаго на безалаберную богему — неизбѣжный удѣлъ всѣхъ этихъ суррогатовъ житья своимъ домомъ, отъ шикарныхъ chambres garnies до студенческихъ, во вкусѣ А. И. Левитова, «комнатъ снебелью» гдѣ-нибудь на Бронныхъ. Затѣмъ: въ составѣ петербургской богемы женскій элементъ гораздо сильнѣе, чѣмъ въ составѣ богемы московской. Дѣвушки и женщины, стремящіяся въ столицу на поиски образованія или личнаго трудового заработка, въ Москвѣ не засиживаются. Имъ здѣсь дѣлать почти нечего. Столица женскаго образованія и труда — Петербургъ. Меньше женщинъ — меньше поводовъ къ романамъ, меньше «кусательныхъ инцидентовъ», какъ говаривалъ одинъ покойный московскій поэтъ-юмористъ… извѣстное дѣло: Vie le Weiber — viele Jucken, viele Jueken — viele Flöhe… Жизнь меблированныхъ комнатъ — жизнь скучная и развивающая поэтому большое стремленіе къ общительности. Шлянье въ гости изъ номера въ номеръ, изъ однѣхъ меблированныхъ комнатъ въ другія — фатальный законъ, тяготѣющій надъ пріютами интеллигентной цыганщины. Сидите вы бирюкомъ въ номерѣ; четыре стѣны его вамъ опостылѣли: олеографическую нимфу, улыбающуюся вамъ со стѣны, такъ бы вотъ взялъ да и хватилъ толстой, розовой, блаженно-улыбающейся мордой объ уголъ стола; два законныхъ самовара выпиты, третьимъ баловаться не хочется, дѣло, какое было, сдѣлано; итти въ гости некуда: вы въ Москвѣ человѣкъ чужой; итти куда-нибудь за развлеченіемъ — дорого: вы располагаете всего рублями пятьюдесятью въ мѣсяцъ pour boire, manger et sortir. Остается одно: выйти въ коридоръ и шагать часа два подрядъ отъ комнаты для прислуги до выходной двери и отъ выходной двери до комнаты для прислуги. А навстрѣчу вамъ шагаетъ другая точно такая же тѣнь, скучающая и не имѣющая мѣста, куда склонить голову. Вотъ вы и движетесь нѣкоторое время, подобно двумъ маятникамъ, пущеннымъ качаться съ двухъ разныхъ сторонъ. Когда-нибудь вы столкнетесь, а столкнувшись — разговоритесь и познакомитесь, и маятники начнутъ качаться вмѣстѣ — по одному направленію. Если вашъ новый знакомый такой же новичекъ въ меблированномъ Монрепо, какъ и вы сами, — вы, по всей вѣроятности, черезъ десять минуть будете сидѣть въ одномъ изъ вашихъ номеровъ и за бутылкою пива вспоминать Ставропольскую или Казанскую губернію. Если же предъ вами меблированный старожилъ, то вы, маяча до коридору, будете быстро освѣдомлены, что въ первомъ номерѣ живетъ помощникъ присяжнаго повѣреннаго, начинающій итти въ гору; въ третьемъ — репортеръ Чижиковъ, который денегъ не платитъ, но котораго хозяйка боится выгнать, такъ какъ онъ можетъ обличить ее въ газетахъ; въ седьмомъ — отставной штабъ-офицеръ, пріѣхавшій въ Москву чуть ли не изъ Томской губерніи хлопотать о пенсіи, но вотъ какъ-то уже третій годъ ему эта пенсія не выходитъ, да, говорять, будто и хлопотать-то о ней надо не въ Москвѣ, а въ Петербургѣ…

— А остальные номера заняты «нашими». Скажу вамъ: прекрасные ребята! Отличная компанія подобралась! Два студіоза, консерваторка одна — Есиповой носъ утереть собирается, — рожища, я вамъ скажу, преестественная, но ничего, добрая дѣвка; поэтикъ одинъ… мы его Пушкинымъ изъ банкирской конторы кличемъ… Ну, еще два, три парня, — такъ, «ососки», но терпѣть можно, смирные къ тому-жъ. А въ семнадцатомъ номерѣ полковница, отличная дама, душа-человѣкъ; мы всѣ ее страсть какъ любимъ. Настоящая этакая, знаете ли, барыня, бѣлой кости и голубой крови, и жеманства этого, pruderie — ничуть! Душа на распашку и веселая. У ней и бутылочку красненькаго распить можно съ пріятностью, и порвать всякое легкомысліе она согласна. Но не думайте чего-нибудь такого, нехорошаго. Она, батюшка, но изъ тѣхъ… Говорю вамъ: барыня самая заправская. Да чего лучше? Пойдемте-ка къ ней, она дома.

— Но какъ же это? Неловко… Вонъ на мнѣ сорочка русская…

— Глупости! Мы всѣ къ ней ходимъ какъ придется, запросто…

Въ концѣ-концовъ вы непремѣнно очутитесь у этой дамы. Прежде всего васъ поражаеть мысль: «Что значитъ женщина! Такой же номеришко, что и у меня, а какъ у нея комфортабельно! И туалетецъ, и вѣера по стѣнамъ, и коверъ на полу, и лампа подъ абажуромъ съ сушоными цвѣтами, и хорошими духами пахнетъ. Правда, на піанино стоитъ тарелка съ недоѣденной колбасой, изъ-за шифоньерки съ бездѣлушками выглядываетъ предательски горлышко кахетинской или крымской „четверти“, но… à la guerre comme à la guerre. Сама полковница — дама того возраста, когда женщинъ о годахъ уже не спрашиваютъ. Помята лѣтами и жизнью, но нравиться еще очень можетъ: большая, вальяжная, сытая и бѣлая барыня. Взглянуть на нее поутру, — найдутся и морщинки, и сѣдинки, и кожа поблекла, и губы выцвѣли, и бюстъ одряблѣлъ. Но ввечеру она — если не красивое, то, во всякомъ случаѣ, еще эффектное созданіе: корсетомъ душитъ себя, не жалѣя, пудрится, какъ Жюдикъ, мажется, какъ Сара Бернаръ, — вся гримированная, но разберетъ это развѣ только знатокъ… а ужъ куда-же наивнымъ обитателямъ „комнатъ снебелью“! На полковницѣ надѣтъ капотъ, когда-то несомнѣнно дорогой, теперь же, какъ и сама хозяйка, поношенный, но еще сохранившій много слѣдовъ недавняго великолѣпія. За этотъ капотъ предъ вами немедленно извиняются: „Я не ждала… вы застали меня въ такомъ „дезабилье“… А впрочемъ, у насъ, вѣдь, попросту, — вотъ и вы въ русской рубашкѣ“. Но зайдите къ полковницѣ завтра, послѣ-завтра, по приглашенію, безъ приглашенія, — вы, все равно, застанете ее въ томъ же капотѣ. Она „не одѣвается“ — за исключеніемъ тѣхъ дней, когда выѣзжаетъ въ театръ или концертъ (въ гости она никогда не ѣздить, и у нея никогда гостей изъ общества не бываетъ) и удивляетъ меблированный мірокъ остатками своего когда-то, должно быть, замѣчательнаго туалета. Вы курите, разговариваете. Быстро убѣждаетесь, что предъ вами не „полуинтеллигентка“, а, дѣйствительно, барыня, видѣвшая въ своей жизни и хорошіе дни, и хорошее общество, дама съ отличными манерами, съ красивою рѣчью, кое-что читавшая, съ тактомъ, способная говорить обо всемъ, но особенно охотно о „чувствахъ“. Въ свою красивую рѣчь она вставляетъ время отъ времени французскія фразочки и произноситъ отлично. Словомъ, вы въ присутствіи женщины настолько distinguée, что вамъ даже неловко за свой костюмъ, за свои провинціальныя манеры, за свой нечаянный визитъ. Вы успѣваете между дѣломъ, — изъ намековъ, отдѣльныхъ фразъ, брошенныхъ мимоходомъ, — постичь, что барыня замужемъ, но была несчастна въ супружествѣ и живетъ врозь съ мужемъ; что тянется дѣло о разводѣ, или, наоборотъ, мужъ ей развода не даетъ, потому что — „несчастный любитъ меня безъ памяти, но что же мнѣ то дѣлать? Вѣдь, сердцу приказывать невозможно“! У дамы довольно трудныя обстоятельства, однако!.. „живемъ кое какъ, боремся съ судьбой и, слава Богу, не скучаемъ“.. Среди разговора, которымъ вы совершенно очарованы, васъ смущаетъ только одно обстоятельство: вашъ коридорный знакомецъ, при всемъ своемъ уваженіи къ хозяйкѣ, безцеремонно швыряетъ, окурки папиросъ прямо на коверъ, а она останавливая его, кротко замѣчаетъ: „Ахъ, Петинька, Петинька!.. Какой же вы неряха“!

— Вотъ тебѣ разъ! — думаете вы, — „Петинька“! Какъ-же этотъ самый Петинька говорилъ мнѣ, будто живетъ въ номерахъ и знакомъ съ дамой всего три недѣли?

Вваливается возвратившаяся изъ оперы, съ театральной галерки, компанія „нашихъ“: тутъ и мозглявенькій Пушкинъ изъ банкирской конторы, и вертлявый юристъ въ пенснэ французскаго золота, и медикъ третьяго семестра Архипъ Превозносященскій. Это мужчина съ грудищею тенора di forza, плечами Ильи Муромца, съ рѣзкими чертами энергическаго лица, голосомъ какъ у протодіакона и кулакомъ — „по покойнику на ударъ“. Превозносященскій садится въ дальній уголъ и, въ то время какъ всѣ шумятъ и болтаютъ, пребываетъ тамъ тихо и молчаливо. Но вы чувствуете на себѣ его тяжелый и какъ бы подозрительный, враждебно испытующій взоръ, и вамъ почему-то неловко подъ этимъ взоромъ, какъ на экзаменѣ. Вы видите также, что хозяйка время отъ времени, украдкой, поглядываетъ въ сторону Превозвосященскаго и слегка качаетъ головою съ ласковой укоризной. Вино, пиво. Компанія весела, „врутъ“ достаточно много и достаточно откровенно. Хозяйка фамильярна уже не съ однимъ Петинькой, а всѣ у нея стали Сереженьки, Сашеньки: всѣ, кромѣ Превозносященскаго, котораго она усиленно вѣжливо зоветъ Архипомъ Владиміровичемъ. Зараженный этимъ калейдоскопическимъ измѣненіемъ недавняго бонтона на распущенность меблированной богемы, вы быстро входите въ общій тонъ и начинаете болтать съ хозяйкой тѣ же пустяки, что и всѣ болтаютъ. И вдругъ вскрикиваете, потому что тяжелая лапа Превозносященскаго становится вамъ со всего размаха на мозоль, и самъ онъ выростаетъ предъ вами, какъ коломенская верста, храня на лицѣ выраженіе Хозе, вызывающаго Эскамильо „а coups de pavaja“.