Читаем без скачивания Ты – мое сокровище - Никколо Амманити

Никколо Амманити,

Антонио Мандзини

ТЫ — МОЕ СОКРОВИЩЕ

Вам, наверное, приходилось слышать о Гроппоне из Фикулле. Он был величайшим капитаном в Тушии, а я — тот самый, что одним ударом топора разрубил его надвое.

Если бы кто увидел его лежащим на диване, со стекающей по подбородку слюной и с прижатой к груди початой бутылкой рома «Памперо», гроша бы ломаного за него не дал. А ведь он был большой человек.

Родился он в 1960 году в Кастелло в семье торговца лесом. Окончил классический лицей в Перудже, медицинский факультет во Флорентийском университете с результатом 110 баллов и похвальной грамотой. Специализировался по пластической хирургии в университете в Берлингтоне, занимался мышечно-фасциальной реконструкцией с профессором Роланом Шато-Бобуа в Лионе. В тридцать пять лет — главный ассистент в больнице Христа-Младенца, в сорок — заведующий отделением частной клиники Сан-Роберто Беллармино, что у подножия Монте-Марио.

Звали его Паоло Бокки, профессор Паоло Бокки.

Профессор спал на диване в аттике, откуда виднелись мозаики Санта-Мария ди Трастевере,[1] а чуть подальше, из-за крон пожелтевших платанов на набережной Тибра, выглядывала церковь Сант-Андреа делла Валле.

Зазвонил телефон, и надрывался минуты три, прежде чем центральная нервная система профессора, перегруженная кокаином и ромом, пришла в себя.

Бокки протянул руку, пошарил по полу, отыскивая трубку, и утробно рыкнул в нее что-то нечленораздельное. Этот дифтонг вполне можно было принять за какое-то слово на кельтском, но он означал всего лишь «слушаю».

Голос на том конце провода был куда живее:

— Профессор Бокки, это секретарь клиники Беллармино. Я звоню, чтобы напомнить вам, что в десять тридцать у вас операция по аддитивной мастопластике.[2] Если вы не можете приехать, то доктор Каммарано готов вас заменить.

Бокки из сказанного уловил три темы:

1) он должен кому-то перекроить сиськи;

2) операция не завтра, а сегодня;

3) сукин сын Каммарано только и ждет, чтобы его обскакать.

Ответил он быстро и решительно:

— Еду. — И, положив трубку, наконец открыл глаза.

Взгляд его упал на столик эпохи Гая Авленция, на котором лежали три пакетика белого порошка и целлофановый пакет. В пакете было не меньше килограмма чистейшего кокаина, привезенного с Восточных Кордильер, за сто пятьдесят километров от Ла-Паса.

Гибким движением коралловой змеи, которая подстерегла добычу, он скользнул к порошку и быстро и точно занюхал один из пакетиков.

Теперь ему стало гораздо легче.

Он огляделся.

Мокасины фирмы «Феррагамо» покрыты той же грязью, что и обшлага брюк. Майка «Ральф-Лоран» прожжена по меньшей мере в десяти местах, а из носков торчат какие-то стебли. Полные карманы земли.

«Что, черт побери, вчера было?» — спросил он себя.

Он помнил, как вышел на террасу отеля «ES» вместе с… и на этом месте воспоминания обрывались, дальше — тьма.

Однако осталось ощущение, что вечер удался на славу.

Он добрел до террасы. Теплое солнышко над крышами еще не начало поджаривать город. Внизу, в переулке, царила привычная неразбериха: гудки, голоса, собачий лай. Трастевере стал невыносим. Ближайшей целью Бокки была вилла на Сакса-Рубра.

Он разделся догола и стал мыться из поливального шланга.

По телосложению профессора можно было догадаться, что в молодости он занимался спортом. Он был неплохим теннисистом и неоднократно выигрывал турнир Ауреджи ди Борго Саботино. Теперь мышечный тонус был уже не тот. Единственное, что осталось от прежней формы, был овальный и тугой, как мяч для регби, живот. В волосах, которые он обычно зачесывал назад и приглаживал гелем, было полно какой-то красноватой земли. Глаза, маленькие, глубоко сидящие под квадратным, как кирпич, лбом, разделял нос, который он сам считал выдающимся, но который на самом деле был похож на толстую сплющенную шишку.

Пока он вытирался под полотняным навесом, взгляд его скользнул по фасаду дома напротив, к старой закусочной Кваттрони. Перед витриной торчал тип, которого на первый взгляд можно было принять за шведа-туриста. Белобрысый, в шортиках, с тросточкой, делает вид, что изучает карту Рима.

— Вот гады! — Они даже в североевропейских туристов переодеваются. — Думаете, сели мне на хвост? — Ясное дело, это никакой не швед, а агент по борьбе с наркотиками.

За ним следили.

В прошлом месяце он вычислил как минимум пятерых агентов в штатском, которые следили за ним в баре «Кваттрони»: лжедомохозяйка, нагруженная сумками с покупками, дворник, панк с тремя собаками (явно натасканными на наркотики), электрик, который притворялся, что меняет лампочку в уличном фонаре, и, конечно же, Чарин, филиппинка, приходящая прислуга, которой он доверял не больше, чем «боингам» египетского воздушного флота.

Он быстро надел чистый шерстяной костюм от «Ком де Гарсон», застегнул часы «Ролекс».

Уже без двадцати пяти десять!

Надо спешить в клинику. Он даже не помнил, придет ли сегодня Чарин убирать квартиру. А вдруг она воспользуется его отсутствием и приведет из отдела по борьбе с наркотиками бригаду с собаками?

Оставлять кокаин дома было нельзя. Он схватил оставшиеся порошки, засунул целлофановый пакет в карман пиджака и вышел из дому.

Куда подевался этот хренов «ягуар»?

Непонятно.

Мимо ехала машина с надписью «Такси». Он поднял руку.

Набережная была забита, как сток канализации на станции «Тибуртина». У него вспотели руки. Он поднял одну вверх: она тряслась, как у больного паркинсонизмом.

Сзади грохотало, как будто в кузове везли листовой металл: какой-то мотороллер, как слепень, прилип к такси и не отставал до самого моста Гарибальди. На нем ехала девушка, совсем непохожая на полицейского в штатском. Но почему она на своем скутере не шныряла между машинами, как сделал бы на ее месте любой добрый христианин?

Теперь ему пришлось бороться с дрожью, которая с рук перекинулась на плечи и добралась до шеи. Надо было срочно принять еще дозу, хотя бы минимальную, иначе он не сможет оперировать. Он согнулся крючком, сунул нос прямо в пакет с кокаином и решительно потянул носом.

И отключился.

— Доктор? Доктор!

Бокки пришел в себя, когда такси остановилось перед клиникой. Он отсчитал водителю пятьдесят евро и вышел.

Суставы одеревенели, локти и колени не сгибались, как алюминиевые профили. Шатаясь, он добрел до регистратуры. Двигался он медленно, волнообразно колыхаясь, как робот-полицейский после перестрелки.

Чтобы придать себе небрежно-расслабленный вид, он просунул сквозь судорожно сжатые зубы леденец, который случайно оказался в кармашке пиджака, отсалютовал римским приветствием девушкам в регистратуре и вызвал лифт.

Коридор в операционную никак не кончался. Пока Паоло Бокки преодолевал его, стук сердца колоколом отдавался в ушах, рот наполнился горечью.

«Даже кофе не успел выпить», — подумал он, повстречав негра санитара, который вез на каталке старушку.

— Здравствуйте, доктор.

Криво улыбнувшись, Бокки ответил на приветствие.

«А это еще кто, черт побери?»

Наверное, очередной инфильтрат.

Он вошел в раздевалку, где уже была Сара, его ответственный ассистент.

— Ага, и ты туда же.

— Что ты имеешь в виду?

— Да так, ничего. Такие пробки…

Даже Сара, с которой он работал уже десять лет, была по другую сторону баррикад. Шлюха! Она тоже предпочитала этого педераста Каммарано.

Он оказался один, в кольце врагов.

Он стерилизовал руки, пока сестра надевала на него халат.

— А вы не хотите снять пиджак, профессор?

— К черту! — рявкнул он и потрогал оттопыренный карман.

На него надели перчатки, маску и шапочку.

Бокки глубоко вздохнул и, подняв руки, шагнул в операционную.

На столе под наркозом лежала красивая женщина. Высокая, светловолосая и худая.

— Кто это? — спросил Паоло Бокки у анестезиолога.

— Симона Сомаини. Телевизионная актриса.

— И что у нее с носом?

Пока профессор ехал в такси, его голова, как дуршлаг, не удержала всех сведений, которые ему сообщила секретарша.

Бригада в замешательстве уставилась на него, потом Сара тихо сказала:

— Это аддитивная мастопластика, — и указала на два огромных силиконовых протеза на тележке.

Груди у актрисы, конечно, были маловаты, но вполне ничего.

Может, надо было попробовать ее отговорить. С таким весом спереди она рисковала схлопотать лордоз.[3]

«Да ну ее на фиг».

Хирург закрыл глаза. Руки успокоились и стали проворными, как у Гленна Гульда, исполняющего «Вариации Гольдберга».[4]