Читаем без скачивания Новый Мир ( № 4 2005) - Новый Мир Новый Мир

На любых руинах

Ватутина Мария Олеговна родилась в Москве в 1968 году. По образованию юрист. Поэт, эссеист, прозаик. Лауреат второго литературного Международного Волошинского конкурса (Коктебель, 2004).

*    *

 *

Ад — это слово, которое символизирует... вечную смерть,

Смерть, которая все время происходит.

М. Мамардашвили.

Видишь, я выжила: даже смеюсь подчас.

Даже молюсь на эру “за нашей” — третью.

Жизнь начиналась сызнова несколько раз

И никогда не заканчивалась со смертью.

Смерть преломляла память. И в тот излом,

Словно древесный гриб, заселивший древо,

Снова — аул к аулу — лепился сонм

Сирот библейских, которых рожала Ева.

Вот и твержу тебе, что не упомню зла.

Тихо спускаясь по опаленным склонам,

Я сберегла молитвы, им нет числа,

На языке мне искони незнакомом.

Да и о ком молиться, не вспомню впредь.

Просто спускаюсь — тонет тоннель в улитке.

Бег через твердь — это я постигаю смерть.

Ты ее знаешь так, что берут завидки.

Знаки ее, повадки ее, язык,

Звуки ее, ее времена и сроки.

...Вздрогнет посуда на столике — рельсов стык;

Скрипнет закрытой двери петля навскрик,

Новое древо впитает земные соки.

Поздний младенец Господу отойдет.

Не дозовешься через толпу у храма.

Кто тебя ждет, Мария, кто тебя ждет?

Ждал хоть один тебя со времен Адама?

30. 3. 2004.

*    *

 *

А у нас — война.

Я отдала пацана

Маме.

Теперь они — под врагами.

А сама машу рукавами

Длинными и пустыми

И кричу холостыми

В мартовскую тишину.

А враг говорит, жизнь мою отнимая,

Что же ты развязала войну,

Безрукая и немая?

Диптих

1

Дыши дуновеньем ветра в мое лицо

Я руки свои сплету вкруг тебя в кольцо

Ах только б успеть с молитвой своей успеть

Когда по пятам идет за тобою смерть

Кто в это утро молился еще со мной

О том чтоб она опять прошла стороной

Замешкалась напоролась на волнорез

Раздумала опоздала сменила рейс

Входи осторожно в воду не спи ничком

А если в гортани ком под воротничком

Глуши его стоном проталкивай стопарем

Давай мы с тобой любимый мой не умрем

А если умрем то лучше уж в облаках

Чтоб ангелы отнесли нас в рай на руках

Целехоньких не судимых судом ничьим

А просто летевших рейсом одним ночным

2

Лишь вещи в полет упакованы

А бабы уже гомонят

Слетаются старые вороны

На сотовый ночью звонят

В туманное лунное варево

Всплывают подлодки со дна

И челядь не спит государева

Осталась неделя одна

Мы все проходили на цыпочках

По августу и не дыша

Но вотчина смертью напичкана

Как печень того алкаша

И так почернела циррозная

Что горек ее чернозем

И Грозный стал призраком Грозного

Ивана глядевшего псом

Но даже когда закорючиной

Летят самолеты на гать

Тебе суицидник обученный

Россию умом не понять

Мы сами в себе не уместимся

И плачем и пьем впрозапас

Гром на небе! Крестимся крестимся

Весь август молебен у нас

*    *

 *

                                                          Инне Кабыш.

Классная дама,

Ева Адамовна,

Личико с кулачок.

Я готова по всем предметам.

Но пока не спросят об этом —

Я об этом молчок.

Как молитву в одном куплете,

Повторяешь ты “дети, дети”,

Выпьешь, и снова “де...”.

Ну, поставь мне свое “отлично”.

Я старалась, жила прилично,

Словно шла по воде.

Я ведь тоже ребенок чей-то,

Добрым словом меня согрей ты,

Взрослую до того,

Что охота реветь хореем.

В смысле хором, что мы умеем

Лучше всего.

Сто детей у тебя ранимых,

От не наших, от нелюбимых,

Писанных между строк.

Ты все молишься — сотня! сотня!

А сама-то спала сегодня?

Или тоже — вдова Господня —

Зубрила урок.

На цитаты его растащат.

“...всякий страждущий да обрящет” —

Истово — Боже мой! —

Выводила, судьбу губила,

На уроке потом твердила

Детям, себе самой.

*    *

 *

Все было приглушенным в нашем прошлом:

Звук радио, свет лампы на столе

И голоса сородичей в киношном

В истошном детстве, в комнатном тепле.

Поэтому и плачет недомерок

При первом приближении к Творцу.

...Мне тридцать семь. Второй этап проверок

И сверок приближается к концу.

Я вбыхожу и сына, и землицу,

Я накропаю новый томик свой.

Но глуше, приглушенней заструится

Из детства выпуск “Почты полевой”,

Какая-нибудь песенка для часа

Полночного терпимая, и впредь

Лексического личного запаса

Уже недосчитаюсь я на треть.

Под Новый год заткнем окошки ватой,

Сын изорвет листки календаря.

Полунемой, на память глуховатой,

Захочется спросить Поводыря:

Куда мы забрели с Тобой, отведав

Добра и зла? И видеть, как сквозной

Прозрачный лес уклончивых ответов

Начнет преображаться предо мной.

*    *

 *

Вот мои острова. Посмотри на карту.

В полушарье среднем, во втором Урарту,

В тридевятом Риме, в ничьей Элладе,

На любых руинах, при любом раскладе,

При любом распаде — железный остов.

Потому что я и сама как остров.

То есть твердь земная, кора, подкорка —

А года и слезы — это так, обертка.

Это я грядою легла островною.

Разрослись континенты и стали мною.

Посмотри, ведь это тебе нет места

На моей земле, в широте зюйд-веста,

В долготе ночей одиноких этих,

В не рожденных нами великих детях.

Холст

Окончание. Начало см. “Новый мир”, № 3 с. г.

Возвращался Охлопков поздно. Проходя мимо магазина, заметил за стеклом среди тканей фигуру с бледным лицом и белыми руками, остановился. Это был манекен в брюках с блестящим ремнем, в рубашке, одна рука приподнята, словно он пытается задержать идущего и что-то сообщить; за дни и ночи стояния за стеклом у него созрела речь. Позади Охлопкова светил фонарь. И он увидел свое отражение в витрине рядом с манекеном. Манекен был прям, бесстрастен, трезв. А Охлопков шатался перед ним, словно специально, в педагогических целях напоенный илот. “А! спартанец!” — сказал громко Охлопков и замолчал, ухмыляясь. Ему давно хотелось вот так прямо и громко что-нибудь сказать манекену. Но днем было неудобно, а сейчас в самый раз. И все-таки хотя он и был один и пьян, а ему стало неловко. Перед кем, спрашивается? Ну, во всяком случае, не перед этим чучелом. Он подошел ближе, чтобы получше разглядеть его... мм... лицо? или как это у манекенов называется? Твердый мужественно-римский подбородок, прямой греческий нос. Средней величины губы. Неясного цвета глаза. Брови. Светлые волосы. Смотрит в упор, но мимо. Охлопков потеребил мокрую от весенней измороси бородку, шмыгнул носом. И вдруг ясно понял, что ему надо: разбить лоб.