Читаем без скачивания Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ - Эдвард Чупак

Эдвард Чупак

Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ

Посвящается Марии — одной ей навсегда

Большое спасибо Дженнифер Гейтс и Мэри-Бет Чаппел из «Захари Шустер Хармсуорт» за советы и наставления,

Особо признателен Джону Парсли из «Томас Данн букс» за то, что он не дал мне сбиться с дороги.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. Я — СИЛЬВЕР

Я — Сильвер, и никто в этих водах не смеет тягаться со мной. Никто, сэр. Ни ты, ни Квик, ни Смит и ни Ганн, Бонс или Черный Джон. Ни чертов Пью. Ни Кровавый Билл. Ни Соломон и ни Джим Хокинс.

Ты пустил Смоллетта и моих людей на корм рыбам — что ж, весьма милосердно с твоей стороны, ведь позже они перемерли бы от лихорадки.

Я знаю, что ты скажешь своему Георгу, этому горе-корольку, который платит тебе жалованье за кровавые рейды. Доложишь, будто захватил меня врасплох на каком-нибудь райском острове, и нипочем не признаешься, что Смоллетт, рухнув с марса-рея, на полпути к кабестану зацепился за ванты и узрел твой корабль, идущий на нас. Смоллетта тогда подвесило вверх тормашками. Ему, наверное, привиделось, что твой фрегат бороздит рулем небо, полоща в волнах паруса.

А мы наскочили на риф.

Слышал, Георг любит романы, так расскажи, что Смоллетт увидел корабль-призрак, — порадуй убогого.

Нет, это не рай. Это — Южные моря. Рай там, где шторм сотрясает весь корпус и сдирает обшивку, плещет морской пеной тебе в глаза. Рай не знает пощады. Дождь лупит так, словно хочет стереть в порошок, и заставляет бояться за жизнь. Мокрый шкот выскальзывает из рук, обдирая в кровь ладони. Идешь галсами против ветра и перекидываешь паруса до тех пор, пока руки не начинают отваливаться. Виснешь на планшире, чтобы не оказаться в пучине. Там, в глубине, рая нет ни на йоту — только Старый Ник[1] и его подручные с кнутами, горящими головнями и пучеглазыми отпрысками.

Что может быть лучше, чем карабкаться по снастям или седлать бушприт? Последний соленый бродяга, достойный своей серьги, предпочел бы отправиться рыбам на корм, нежели застрять на суше.

Я сверился с картой и готов порадовать тебя новостью, что «Линда-Мария» наткнулась на рифы острова Роз, когда ты возник перед нами из дождя и тумана. Ты наверняка захочешь отметить его название в судовом журнале для представления отчета королю. Так что своим поражением я обязан не вам, сэр, а рифу — его заслуга. Дело было, между прочим, в январе, а год шел тысяча семьсот пятнадцатый. Мне это не важно, а тебе скажет о многом. Ты так долго меня искал… хотя и не дольше, чем остров Сокровищ.

Ах да, Библия. Надо было начать все с нее. Что это будет за рассказ, если я не упомяну о книге, которую Эдвард мальчишкой принес на корабль? Она прокладывала нам курс; за ней мы следовали с юности до седых лет, пытаясь разгадать ее тайны.

Мне сразу стало ясно, что в ней сокрыта загадка — едва я открыл первую страницу и увидел слово «кровь», написанное прямо под заголовком. Не каждому придет в голову писать в Библии «кровь», да еще красными чернилами. Прочие заметки были сделаны черными, как душа писца — на мой вкус, славнейшего малого в мире.

Я взвесил книгу в руке, забрав у Эдварда прежде, чем тот затребовал ее обратно. Она не умещалась на ладони, зато оттягивала руку — столько хитрости и обмана в нее заложили, Переплели ее основательно, в кожу, чтобы сберечь тайны, сокрытые на страницах. Такая вот старая Библия — хотя почти столетней давности, местами потертая, с истрепанными от частого разглядывания страницами, но упорно хранящая проклятые секреты.

К бурным проявлениям чувств я не склонен, но Библию Эдварда держал бы у сердца за ее подлость — даже если бы не раскрыл всех загадок.

«Кровь», — нацарапал в ней первый из негодяев. «Кровь» — оставил он в завещание потомкам. «Кровь» — точно семя плевела посадил в Эдемском саду. «Кровь», — вывел он бережно, как эпитафию самому себе.

А над этим багряным словом красовалась заставка из вензелей, которую я привожу здесь по памяти, поскольку не в силах забыть зловещего шедевра.

Ниже, под заставкой и кровавым словом, писец оставил число «1303», которое я сначала принял за дату рождения или смерти владельца, а может, год, когда он замыслил свое злодеяние.

Затем, еще ниже, насмешник оставил признание, бесконечно коварное в своей простоте. Он написал: «В 41 метре от основания я спрятал 6 деревянных ящиков, крытых слоновой костью, целиком пустых, и одно примечательное сокровище, завернутое в грубый холст, на глубине менее 2 метров и, самое большее, 87 метров в разбросе». Небывалая добыча: золотая россыпь в 87 метров шириной! Конечно, мы исходили все моря вдоль и поперек, разыскивая ее, побывали в краях, где живут людоеды, и в краях, где свирепствует лепра, проплыли сквозь бури и шквалы, сквозь ливень и град, и, куда бы ни держали курс, смерть неслась за нами по пятам, Она даже сейчас крадется следом — вон, Притаилась за кормой и ждет..

Для начала я вспомню только одну загадку из тех, что хранит и себе книга. Загадка эта как нельзя лучше подходит к первой главе моего повествования и в переводе с латыни призывает читателя быть благосклонным к новым начинаниям. «Audacibus annue coeptis». Наш затейник начертал ее дважды: один раз — на последней странице Библии, другой раз на обугленном стволе дерева с острова Сокровищ, расколотом молнией. На все руки был мастер.

Я болен и почти ослеп. Шкура покрылась нарывами, кости ломит. Меня бьет такой кашель, что голова вот-вот отвалится. Однако не обманись моей хворью, дружище. Когда придет час, я не упаду, не кувыркнусь кверху килем, пока не убью тебя. Поставь меня на ноги, чтобы я мог глотнуть рому за свою поправку.

Ненавижу англичан. Хотя и не так, как португальцев. Но больше всех презираю испанцев. И нет у меня родины, кроме Северного моря, потому что я — Сильвер, Долговязый Джон Сильвер. Так начинается правдивый рассказ о моих странствиях, о добре, зле, благодати и проклятии моряцкой жизни.

Мне впору упокоиться на дне, но ты пожелал отвезти меня в Лондон, чтобы подвесить там, на Ньюгейтской площади. Уж лучше бы это сделали французы — они хотя бы кормят перед казнью кое-чем посытнее морских сухарей. Верно, родился я в Англии, но уйти предпочту по-французски.

Я не твой пленник.

Мне доводилось топить капитанов от Тортуги до Гаттераса. Я отведал яства всех краев и заливал их добрым испанским вином. Коли речь зашла об Испании, кроме вина, там и взять нечего, разве что резвых коней, причем заслугу в этом деле я отношу на их, конский, счет.

Ты меня здесь не удержишь. Я не вожусь с трусливыми англичанами.