Читаем без скачивания Песня первой любви - Евгений Попов
- Категория: Проза / Русская современная проза
- Название: Песня первой любви
- Автор: Евгений Попов
- Возрастные ограничения: (18+) Внимание! Аудиокнига может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних просмотр данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕН! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту для удаления материала.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Евгений Попов
Песня первой любви
Солнце всходит и заходит
Обращение к читателям
Очень надеюсь, что, прочитав эту книгу рассказов, написанных в основном более тридцати лет назад, вы одобрите их и согласитесь с моей нехитрой мыслью. Она заключается в том, что, конечно же, новая жизнь окончательно вошла в наши крутые берега, всё у нас теперь вроде бы по-другому, включая цены на бензин, размеры нашей страны и степень раскрепощенности ее граждан. Однако «связь времен» все же не распалась окончательно и бесповоротно, как у принца Гамлета. Так называемые простые люди не усложнились от того, что завели себе компьютеры, корейские машины узбекской сборки, съездили в Анталию. Или, наоборот, обнищали до состояния бомжей и частичной потери жизненных ориентиров. Люди по-прежнему остаются людьми: праведники праведниками, дураки дураками, мерзавцы мерзавцами, честняги честнягами. Любовь и кровь по-прежнему самая актуальная рифма. Родильные дома, кладбища, больницы и тюрьмы функционируют бесперебойно. Солнце по-прежнему всходит и заходит. Волга все еще впадает в Каспийское море.
Вот почему я без ложной скромности полагаю, что предлагаемые вам тексты не потерялись во времени и пространстве, не протухли, как скоропортящиеся продукты в старом холодильнике, не устарели, как вчерашние новости, не скукожились, как зимние сугробы в марте.
Тем не менее отдельные фразы моих ранних сочинений нуждаются сейчас, на мой взгляд, в некоторых дополнениях, уточнениях и объяснениях. Конкретные детали прежнего бытия могут вызвать недоумение у представителей нового поколения любителей литературы, которым не довелось жить при социализме и ходить на демонстрации трудящихся с портретами членов Политбюро. Кроме того, определенные слова «сибирского русского», на котором зачастую изъясняются мои персонажи, могут быть не поняты людьми, живущими в европейской части страны, а то и за ее границей. Из уважения ко всем моим читателям, искренне желая вам непременно «во всем дойти до самой сути», как велел поэт Борис Пастернак, мною и составлены комментарии, которые вы найдете в конце каждого рассказа.
Приятного чтения. И храни вас всех Господь, дорогие земляки.
Ваш Евгений ПоповМосква, 2008 годЭлектронный баян
Жестокость
Рылись в бумагах, опрашивали рабочих, поднимали наряды за прошлые годы, уехали хмурые, парниковых огурцов «на дорожку» не взяли. Груня Котова тормошила мужа:
– Ты чего? Чего? Ты бы хоть в город позвонил кому…
А директор как сел в «газик», так и пустились во все тяжкие. Вместе с тишайшим и вернейшим главбухом Коленькой Николаевым.
Пили на салотопке, пили у рыбаков, в слободе пили. Допились до того, что шофер Степан вышел из машины, бросил ключи под ноги в пыль и ушел, даже спиной не сказав ни единого слова.
– Чует… крыса бегущая! – Директор проводил его тяжелым взглядом.
– Зато я, я – все равно, я всегда с вами, до самого конца, – лепетал Коленька.
Дальше стало уж совсем невмоготу: денежки все прекратились, домой ехать – тошно, и само собой созрело: на выселки, к Ваньке Клещу.
А у Ваньки Клеща дом стоял высокий да красивый. Свежий тес белел; бегал, свистя кольцом по проволоке, пес.
Дым плыл, и все что-то в доме скрипело, ухало, ныло, посвистывало.
На стук да лай и сам хозяин вышел – плешив, могуч, бородат.
И домочадцы высыпали – баба Ванькина, белоголовые деточки, старуха.
– А что, Ваня, здравствуй, Ваня, – присунулся было бухгалтер. – Как живешь, Ваня? Как, Ваня, твоя химия процветает – не взорвалась еще твоя химия?
Но Клещ, на него внимания не обращая, отнесся непосредственно к директору:
– Приполз, Котов, приполз-таки?
Директор отвернулся. Он и не выходил из машины.
– Приполз, приполз, – не унимался Ванька. – Я знал, что приползешь!
– Да что уж там? Кто старое, как говорится, помянет, тому, как говорится, глаз вон, – снова зачастил бухгалтер. – А давайте-ка мы, милые други, самогоночку твою маленько попользуем, Ваня. На машиночке отъедем к лесу до родничка, ножки в его все положим да и отдохнем маленько.
Так и сделали. А лишь хватили по одной, Ванька завел прежние речи.
– Во, Котов! Крыл! Крыл ты меня на собраниях, тараканил, в сорок восьмом за куль картохи усадил, а нынче и сам получаешься – полный тюремщик!
– Я б тебя и сейчас посадил, – вскинулся директор. – Люди голодовали, а ты добро на дерьмо переводил.
– Вот! Эт-то точно. А только чем ты-то щас от меня отличаешься? Тюремщик. Будущий полный тюремщик! И будут твои Светка с Валеркой обои сиротки при живом папаше-тюремщике.
Директор закрылся ладонями. Когда все это началось? С чего? Как полезли в руки эти нечистые проклятые деньги – уж и не помнил директор. А только и Груня последнее время поговаривала, что хватит, однако, что пора и чур знать, не ровен час случись что – вечный конец.
– Да как же тебе не стыдно, Иван?! Ты совсем потерял чувство реальной меры! – гневно сказал бухгалтер. – А кто совхоз в люди вывел? Ты помнишь, что после войны жрали? А нынче, что ни дом – полная чаша.
– Особливо у директора, дорогого товарища Котова, – осклабился Ванька. – Вы что ж думаете – народ слепой? Народ, орлы, он все видит. Вы пакетами со складу таскали и на машине возили, вот на этой!
Ванька сплюнул.
– Ах, ведь и я уж ему тоже говорил, – вдруг неожиданно заплакал Коленька. И продолжал, всхлипывая:
– Осторожней, говорю, ведь правильно? Ведь говорил, Иван Алексеевич? Но я, я – все равно, я всегда с вами, до самого конца.
Ванька встал. Его лицо сияло. Он взял в руки четверть.
– Старые вы, старые, – радостно сказал он. – И жили по старинке и воровать – хватились, когда воровать! Щас и без воровства исключительно жить можно. Вот ты возьми меня! Эт-то ты правда сказал, что я ране добро на дерьмо переводил. Зато щас у меня в аппарате все участвует – и стиральная машина, и холодильник «Бирюса». Весь, братцы, прогресс на меня работает! И это ж стала не самогонка, братцы, это ж стала теперь у меня натуральная слеза, Москву видать!
И Ванька приложил четверть к глазам.
Но видна была сквозь четверть далеко не Москва. Был виден лог широкий, березы, поле, серые крыши и вся родная Сибирь, в которой люди могут и должны жить долго и счастливо.
А только вдруг сползла с физиономии самогонщика улыбка. Клещ отбросил четверть и завопил:
– Иван Лексеич! Родной! Гони, родной! Помогай! Изба, изба моя горит! Ох ти-ти!
Бухгалтер опешил. Директор глядел в упор.
– Что сгорит, то не сгниет, – ухмыльнувшись, сказал он.
– Да Лексеич! Да родной! Век молиться буду! Ноженьки твои целовать! Помогай, родной! – выл Ванька Клещ.
Но директор молчал. И самогонка булькала.
* …в сорок восьмом за куль картохи усадил… – 7 августа 1932 года было подписано постановление ЦИК и СНК СССР об охране госсобственности, более известное как «указ семь-восемь» или «закон о колосках». Колхозная собственность здесь приравнивалась к государственной, и виновный мог получить по этому закону «вышку» или десять лет «с конфискацией». Подробнее об этом смотрите в книге А.Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ».
Тюремщик – в Сибири так почему-то именовали и тех, кто сидел, а не только тех, кто за зэками присматривал.
Четверть – узкогорлая стеклянная бутыль размером в одну четвертую ведра, которое, в свою очередь, является русской дометрической мерой объема жидкостей, равной двенадцати литрам.
Электронный баян
– Дома-то щас будет как непременно хорошо! Катька поварешкой в борще зашурудит. А борщ тот красный, как знамя. Что ж она, лапушка, на второе-то приготовит? Если курочку… или баранинки потушила… с капустой свежей… картошечки туда, помидорчиков – замечательно! Ну, а коли просто яишню сжарила с колбасой – тоже красиво. Господи! За что мне счастье-то такое, простому человеку? Витяха в колени сунется. «Папка! Папка! Давай будем конструктор собирать, луноход на Луну пустим!» Смышленый растет, чертенок, а не избаловался бы на всем обилии. Мы-то в его годы чрезвычайно не так жили. Вечно не жрамши… или хлеба там какого с солью подшамаешь… Господи! И за что мне счастье-то такое? Одному, все одному мне, простому человеку!
Таким примерно образом размышлял направляющийся домой после напряженного рабочего дня честный человек и хороший специалист среднего звена Пальчиков Петр Матвеевич, тридцати семи лет, семейный, как видите.
А дом его, равно как и десятков других семей рабочих и служащих, расположился, глубоко вписавшись в подножие отрогов Саянских, на правом берегу реки Е., довольно далеко от центра, а стало быть, и от места работы Петра Матвеевича, откуда он добирался и трамваем и автобусом.
Вот только и было одно неудобство, что транспорт этот. А так, согласно всем требованиям нынешней планировки и градостроения, имелось у них в микрорайоне решительно все, что нужно современному человеку для жизни полнокровной, интересной, насыщенной в любом отношении.