Читаем без скачивания Эвкалипты под снегом (сборник) - Елена Пустовойтова

Елена Пустовойтова

Эвкалипты под снегом (сборник)

Солнцеворот

Пустоцвет

Журавль

Черная, в серых пятнах, ящерица ее испугалась и так заспешила соскочить с камня, на котором нежилась на солнцепеке, что ее хвост развернуло над туловищем, и она на глазах у Ирины мелькнула белым брюхом. Звук падения тела, говоривший о размерах хвостатой, заставил Ирину изменить свое намерение пройти вглубь участка.

Сколько себя помнит, столько и боится всего, что ползает или прыгает. Так боялась в детстве лягушек, что даже зимой, когда оставшиеся на дороге после снегоуборочной машины снежные комья, освещенные фарами, отбрасывали от себя черную, движущуюся тень, в страхе замирала, пронзенная мыслью, что по дороге прыгают лягушки. Летом такое в их маленьком городке случалось. Осветит машина фарами центральное шоссе, а по всей его глади прыгают по своим надобностям, напоминая рассыпавшиеся мячики, лягушки. Вот писк начинался! Только она и пищать от страха не могла, шла, вытянувшись в струну, будто желая приподнять себя над дорогой, в ожидании холодного и липкого шлепка по голым ногам. Оттого и зимой ее пронзало страхом от макушки до пяток при виде скачущих теней, прежде чем вспоминала, что снег кругом, а по снегу лягушки не прыгают.

Пекло полуденное солнце. Даже чертополох на обочинах дорог поник от жары, и улицы нового дачного поселка, что распластался вблизи деревни с веселым названием Вобля (между собой его жители называли «Дворянским гнездом»), будто вымерли.

Ирина жару любила – в детстве намерзлась в плохой одежке. С удовольствием подставляя под нее открытые плечи, на которые не хватало тени от полей шляпы, решила прихватить фотоаппарат и выйти за село, к речке с тем же веселым названием.

Первую неделю она жила в своем новом деревянном, в два этажа, с верандой «фонариком», загородном доме, строительство которого, хоть и тратила на него деньги легко, совсем лишило ее покоя. И о стройке думай, и о качестве работ да еще бойся краж и пожаров. Но покоя не обрела, когда и дом был выстроен, и знакомства завела со всеми соседями, людьми с достатком, и на пенсии не потерявшими жизненного лоска. Хоть и наблюдали все вокруг за своей и соседской собственностью, а все же мир и благополучие всегда непрочны. Все что угодно может случиться, когда жилье пустует. А пустовать оно будет часто.

Без недоделок строить у нас почему-то невозможно, однако в целом молдаване постарались. Кафель в ванной и туалете выложен аккуратно, полы отшлифованы. Но что ей особенно в доме нравилось, так это лестница, сработанная артелью из Брянска. Дерево на ней светлое, ласковое, и ладошку от перил отнимать не хочется. Так и гладила их всю неделю, снуя по лестнице вверх и вниз.

Никого не позвала обживать свой дом. Да и вещи решила пока не завозить – только шторы, ковер, стол да кресло-качалку с телевизором. Свободно и шикарно. Ковер на середину кинула, шторы в тон к нему до пола спустила. Так хороша была комната с распластанным на полу ковром, будто убранная специально для бала, что даже телевизор с креслом на кухне пристроила, благо места в ней – хоть в футбол играй.

Легко и радостно стала просыпаться по утрам. В одно мгновение. Глаза откроет – и сна нет. Потянется вкусно, как в детстве, всем телом, вскочит с матраца, что раскладывает себе на ковре, и на кухню. Пока кофе варит, в окно смотрит. И все за окном ее занимает, веселит и глаз радует: и самая обычная птица, и распустившийся на полупустой еще клумбе синий ирис, и белая голова одуванчика, и пролетевшая мимо бабочка, и доносящийся из деревни крик петухов…

Вот уже года три даже звонок мобайла слышать ей невмоготу. Сидела бы одна в тишине при спущенных шторах.

Только она и больше никого.

И захотелось ей свой домик иметь. Обязательно деревянный, чтобы зимними морозными ночами потрескивал от мороза бревнышками, а в летнюю звездную ночь вздыхал, как живой, отдыхая от жары, будто мечтая о чем-то, да хорошо хранил как тепло, так и прохладу. Но чего больше всего захотелось Ирине, так это распахнуть окна.

Настежь.

Вот, чтобы вошла в дом – и сразу к окну, и распахнула его в сад.

И чтобы потом тюль на ветерке тихонько колыхалась…

Сорок пять лет, конечно, не старость, но бывает и помоложе женщины малого намека на свой возраст не терпят, даже если это и не намек вовсе, а просто попадутся на глаза молодые девчонки… Злятся и к косметологу бегут. Иные и не смеются вовсе, чтобы лишних морщинок не насмеять. Эта разновидность сумасшествия современности благополучно миновала Ирину – чужая молодость ее не злила и свои морщинки не пугали. Но стала уставать. Больше душой, чем телом. А здесь, в своем доме, и вовсе поняла, что ничего другого в жизни ей и не надо – лишь тишина, душевный покой да одиночество.

Родных у нее не было, а двоюродных не любила. Дай да дай… Клянчили еще тогда, когда вещами торговала, что на своем горбу таскала из Турции. Не в гости приходили, а инспекцию проводить – по всем углам глазами шарили, новое выискивая. И если что заметят, так сразу у всех настроение плохое…

Пожалеть, если бы все шло у нее из рук вон плохо, они смогли бы. Наверное, искренне бы жалели. А вот ее успех, даже малый, снести им было тяжело. Так что, когда пришло время, уехала ото всех без исключения и все концы обрезала.

Много было в ее жизни всего. Не обошлось и без грязи. С тех самых пор, когда стала торговать на рынке, такая волна, такой ее поток надвинулся на Ирину, что не захлебнулась она в нем из-за самой, казалось, малой малости – не пила и не материлась. Начни она тогда сквернословить, эта грязь накрыла бы ее с головой. И изнутри всю заполнила. Но ни единому грубому слову не позволила сорваться с языка.

Не то что осознала ясно видимое, но не всеми замеченное – не было еще никого счастливого из тех, кто матерится и водку пьет, а сами по себе слова, от которых несет базаром и похмельем, произнесенные ею в минуты уныния и сплошной безнадежности, оскорбляли ее сильнее, чем сказанные даже в ее адрес.

Тогда она выживала, как могла, вместе со всеми. В Турцию ездила, утюги оттуда привозила да белье женское. Все было враз: и унизительно, и страшно, и интересно. Чужие края все же. А домой вернешься, опять беда: торговать привезенным богатством надо. Первый раз от волнения перед предстоящим торжищем ночь не спала, так изнывала ее, бывшей золотомедалистки, душа, что даже под утро стошнило. Потом втянулась – иные знакомства, иные развлечения.

Кто знает, где бы она теперь была, да встретила мимолетного знакомого по университету, когда-то на студенческой вечеринке немного о жизни поговорили, и этот чужой сделал для нее столько, сколько родные мама с папой не смогли бы сделать – порекомендовал нужным деловым людям. Неизвестно почему. Может, помня о ее пятерках в институте, где большинству и тройки было более чем достаточно, может, еще по какой причине. Но, что само по себе по гиблым нашим временам чудно и ненормально, совершенно бескорыстно.

Много позже встретилась с ним в столице на одном деловом приеме, и он ни словом, ни взглядом не дал понять, кому Ирина всем обязана. А она, всем своим видом показывая, что помнит, весь вечер потратила на то, чтобы подобраться к нему поближе.

Напрасно.

Лишь один раз издали легко кивнул. Во взгляде улыбка…

Вот за кого бы встала горой по первому его сигналу, да он сам гора.

Романы, если отношения между современными мужчинами и женщинами можно называть этим словом, безусловно, заводила, хотя точно знала, что все ее мужчины имели не только по жене или «девочке», а и по нескольку сразу. Но все же они приходили к ней, и она этим тешилась, как и тем, что в продолжении таких романов всегда была верна, как настоящая жена, своему партнеру.

Конец связям в их среде наступал без сцен. Обыденно и по-деловому. Шли рядом какое-то время – и дороги разошлись.

Какое там шли – ехали.

Еще хорошо, когда успевали на прощание рукой махнуть.

Некоторое время после разрыва Ирина испытывала пустоту, которая селилась где-то в районе солнечного сплетения, и тихонько ныла. Но от этой пустоты у нее было лекарство: примет ванну при свечах с бокалом белого вина и легкой музыкой, нанесет новый макияж, купит дорогие туфли, и – вперед по жизни за новыми баксами.

Но был такой, что и пустоты не оставил.

Отношения у них с первого раза сложились так просто и примитивно, как в современном фильме с обязательным сексом. На часы взглянул и сказал, что у него есть полчаса. В следующий раз и того прозаичней – пришел, пиджак снял и задышал, задышал…

Поняв, что в этом он весь и есть, спросила, отчего к девочкам не идет, где ему явно будет лучше. Поначалу и вопроса не понял, а поняв, растолковал, что секс – это такое же физическое отправление, как на горшок сходить, но интеллигентный человек предмет сексуального влечения оценивает не только глазами, а и мозгами.

Так сказать – интеллектом.