Читаем без скачивания Рассказы капитана 2-го ранга В.Л. Кирдяги, слышанные от него во время «Великого сиденья» - Леонид Соболев

— Каково же ваше решение в связи с изменением обстановки? — задал проклятый вопрос посредник.

— Вот на карту взгляну и сейчас вам отвечу. Только вы в рубку не входите, а то потом глаза ослепнут, — сказал Пийчик и уверенно пошел в рубку.

Но когда он закрыл дверь, вся уверенность его исчезла.

— Наврал, — коротко сообщил он Гужевому. — Теперь все от тебя зависит: есть у тебя место — иду к Чертовой Плеши, нет места — хоть топись.

— Топись, — мрачно ответил Гужевой, — нет у меня места. Через полчаса будет, надо поближе к маяку подойти.

— Полчаса! — вскричал Пийчик. — Что же я ему полчаса врать буду?

— Что хочешь, то и ври. Ты командир — твоя и воля.

— А ты штурман! Давай место, не могу я без точного места на банку идти! Маневры маневрами, а камушки-то не условные!

— Да что я, рожу тебе место? — вскипел Гужевой, и кто знает, что произошло бы в рубке, если бы дверь не открылась и не вошел посредник, преследуя Пийчика, как совесть убийцу.

— Не вижу я эсминцев, и не должно их там быть, — сказал он, глядя на карту. — Ну, покажите, где ваше место?

Гужевой, приняв озабоченный вид, вышел из рубки. Пийчик проводил его взглядом, исполненным злобы и отчаяния, и положил на карту ладонь:

— Тут.

— Ну, а точнее?

Пийчик медленно убрал один за другим пальцы, оставив на курсе указательный, который в Масштабе карты покрыл добрые две мили. «Сахар» и в самом деле был где-то в этом районе.

— Зачем же вы так далеко прошли от поворота? — недоумевающе сказал посредник. — Вы рискуете не успеть до рассвета окончить постановку… Ну, и какое у вас решение?

— Я решил… — нерешительно начал Пийчик, но вдруг заметил в стекле рубки приплюснутый добела нос Гужевого и страшно выпученные глаза, которые пытались подмигивать.

— Вот оценю обстановку и сейчас вам отвечу, — докончил он растерянно и быстро вышел на мостик.

— Ну, куда я от него убегу? — с отчаянием спросил он Гужевого. — Что тут случилось, Фрол Саввич?

— Труба твое дело, Иван-царевич, — прошептал Гужевой. — Никакого места не будет. Видимости нет.

Пийчик взглянул в сторону маяка и долгую минуту со стесненным сердцем ждал его вспышки. Наконец мутно-красным глазом подмигнул далекий огонь, закрываясь плотной сырой мглой. Ветер слабел, и надежда, что маяк откроется, слабела вместе с ним.

— Приехали, — упавшим голосом пробормотал Пийчик.

Дверь рубки открылась, и, чувствуя приближение посредника, он застонал. Видимо, терпение того истощилось, потому что в голосе его звучало неприкрытое раздражение:

— Ну… Осмотрелись, товарищ командир корабля? Сообщите ваше решение.

Пийчик взглянул в темноту и тоном человека, которому нечего больше терять, ответил:

— Не могу я вам сказать своего решения.

— Иначе говоря, — язвительно предположил посредник, — вы не пришли ни к какому решению?

— Нет, как же можно… Пришел… Только я потом вам скажу.

— Вы обязаны поставить меня в известность, если решение вы приняли, — сказал посредник наставительно — Как же я оценю ваши действия, если не знаю замысла?

— Ну, не могу я вам сейчас сказать, ей-богу же, не могу, — искренне простонал Пийчик и добавил: — Мне самому неприятно, что так выходит…

— Значит, операция сорвана?

— Это как желаете, — покорно ответил Пийчик.

— Я укажу на разборе маневров, что она сорвана по вашей вине, — сухо сказал посредник. — Что же, я ухожу. Мне, вероятно, больше нечего делать на мостике?

— Верно, идите, — обрадовался Пийчик. — Если что будет, я пошлю доложить, а чего вам тут мерзнуть?.. Фрол Саввич, распорядитесь товарищу посреднику чайку прислать!

— Благодарю вас, — негодующе поклонился в темноту посредник и, оскорбленный в лучших чувствах, направился в каюту писать рапорт начальнику академии.

Подумать только: кто мог ожидать, что его — слушателя последнего курса, кому по окончании академии прочили кафедру военно-морского искусства, — вдруг грубо сунут посредником на такую беспомощную посудину? Подписывая его командировку на эти первые после гражданской войны маневры, начальник академии со всей значительностью подчеркнул всю важность его миссии. В самом деле, эта странная война, в которой все шло шиворот-навыворот, в которой все заветы стратегии и тактики были чудовищно искажены, наконец, слава богу, кончилась. Пришло время, когда можно было внушать плавающему составу забытые им вечные и неизменные принципы, на которых зиждется морская победа. И, перебираясь на штабном катере в Кронштадт (в котором ему как-то не довелось побывать за все время войны), будущий руководитель кафедры с удовольствием представлял себе, какие широкие горизонты он откроет командующему той стороны, где он будет начальником штаба или, в крайнем случае, — начальником оперативного отдела. Но, очевидно, в штабе руководства совершенно упустили из виду ту огромную пользу, которую он мог бы принести флоту: по прибытии он обнаружил, что вся оперативная разработка была поручена тем же командирам, которые всю гражданскую войну провели в полном забвении (или в незнании?) основ военно-морского искусства.

Блокнот, который он мимоходом взял со стола в штабе руководства, оказался из отличной бумаги, плотной и глянцевитой, по которой отточенный карандаш скользил с особой охотой. Жизнь, видимо, начинала постепенно налаживаться во всем, начиная от первых ростков частной торговли и кончая возрождением академической мысли: бумага была ничуть не хуже той, на которой в шестнадцатом году он писал свою первую статью в «Морской сборник», открывшую ему впоследствии дорогу в академию. Качество бумаги и оскорбленная наука, взаимно сложившись, порождали изумительный по силе логики и эрудиции рапорт. В нем посыльное судно «Сахар» еще на первом листе было неразличимо смешано с пищей воробьев и уже было забыто, ибо не этим незначительным объектом могла интересоваться пробужденная мысль академика.

Рапорт подвергал жестокой критике самый план постановки заграждения. Доказывалось, что план был разработан штабом красной стороны с наивной кустарщиной, без глубокого анализа всех вариантов возможных действий противника, с путаной формулировкой решения, с небрежной документацией. Особо возмутительным был «Исторический и гидрологический обзор банки Чертова Плешь», где были допущены грубая неграмотность в определении господствующих на ней ветров и вопиющие ошибки в оценке стратегического значения этой банки для петровского галерного флота. Затем оказалось уместным (с дозволительной в официальном документе долей иронии!) показать на примере Пийчика уровень знаний современного командного состава вообще и намекнуть, как губительно доверять даже незначительную операцию командиру, не имеющему академического образования. Тут в голове мелькнула интереснейшая мысль, и, написав заглавие посвященного ей пункта одиннадцатого — «Некоторые соображения по вопросу о влиянии индивидуальности командующего операцией на общий ход выполнения таковой», — будущий руководитель кафедры пожалел, что не догадался сразу же подложить копирку, ибо мысли, излагаемые в рапорте, превращали его в готовый конспект лекции по курсу военно-морского искусства.