Читаем без скачивания Маска чародея - Дарелл Швайцер

Ночь пролетела незаметно — должно быть, я заснул, и мне приснился страшный сон: отец в мантии чародея, снующий туда-сюда по самой кромке воды, его лицо так искривилось от ярости, что я с трудом узнал его. Он то и дело вытягивал руку, чтобы ударить меня, но затем останавливался, изумленный, пожалуй, даже испуганный, словно замечал в моем лице что-то новое, чего не видел прежде.

Я попытался позвать его.

Неожиданно я проснулся, один, в кромешной тьме. Поблизости раздавался плеск шагов по воде. Вдали запели болотные птицы, предвещая рассвет.

И тут я услышал голос отца:

— Секенр… ты все еще любишь меня?

Я не смог ответить. Я лишь тупо сидел в оцепенении, подтянув колени к подбородку, спрятав руки под мышки, и дрожал от холода.

Рассвет принес с собой серую дымку. Неподалеку я увидел лодку, стоявшую на той же песчаной отмели. Но это была не моя лодка, а погребальное судно, связанное из стеблей тростника.

На какой-то миг мне показалось, что я полностью понял пророчество Сивиллы, и похолодел от ужаса, но за свою недолгую жизнь мне уже довелось испытать столько ужасного, что я стал привыкать ко всему. Я не мог взять себя в руки. Не мог заставить себя трезво мыслить.

Словно околдованный, — бывает, когда тело действует само по себе, не подчиняясь велениям разума — я стащил лодку в воду, забрался в нее и преспокойно улегся на траурное ложе.

Неожиданно я испытал облегчение. Так и было предсказано.

Почти как сомнамбула, я потянулся к сумке и достал оттуда два погребальных диска. Их я положил себе на глаза.

Глава 3

ЦАРСТВО МЕРТВЫХ

Довольно долго я лежал неподвижно, слушая, как волны бьются о борт лодки. Потом и этот звук стих, и я вполне отчетливо почувствовал, что лодка поменяла направление, и понял, что меня подхватило обратное течение, несущее судно из мира живых в Страну Мертвых. Плеска воды совсем не было слышно, словно лодка скользила не по воде, а по маслу. Я слышал каждый удар собственного сердца.

Я бодрствовал, пытаясь истолковать пророчество Сивиллы и оживляя в памяти каждую деталь в поисках главной нити, которая соединит все части головоломки, подобно бусинам в ожерелье, чтобы ее слова обрели смысл. Но ничего не выходило. Я ожидал слишком многого. С пророчествами всегда так: никто не понимает его, пока оно не воплощается в жизнь, и тогда неожиданно становится видна вся схема узора.

Даже молчание реки и биение моего сердца были частью этого узора.

Даже голос моей сестры.

Вначале я просто решил, что у меня звенит в ушах, но звук постепенно становился все более отчетливым, складываясь в слова, едва слышные, страшно далекие, где-то на самой грани различимого слухом.

— Секенр! — звала она. — Помоги мне. Я потерялась.

Я ответил ей — и вслух, и мысленно.

— Я иду к тебе, малышка. Жди меня.

Она сипло всхлипнула, задыхаясь, словно плакала уже очень долго.

— Тут темно.

— И тут тоже темно, — ласково сказал я.

Она была слишком храброй, чтобы признаться, что боится.

— Хамакина, а отец с тобой?

Что-то плюхнулось в воду совсем рядом с моей лодкой, и отцовский голос зашептал буквально в нескольких сантиметрах от моего уха:

— Секенр, если ты любишь меня, вернись. Я приказываю тебе вернуться. Не ходи сюда.

Я подскочил, закричав от ужаса. Погребальные диски упали мне на колени. Я завертелся на месте, оглядываясь по сторонам.

Лодка скользила между громадными черными стеблями тростника. В тишине ночи по берегам реки стояли, выстроившись в ряд, белые цапли, слабо светившиеся в темноте точно так же, как лицо Сивиллы. А из воды за мной наблюдали эватимы, они рядами неподвижно лежали на отмелях, как утопленники с мертвенно-бледными человеческими телами и крокодильими головами. Но отца нигде не было видно.

Небо надо мной было темным, но ясным, а звезды — не такими, как на Земле, а меньше, бледнее, почти серые; они складывались в созвездия Страны Мертвых, описанные в Книге Мертвых: Рука, Лира, Кувшин Забвения и Око Сюрат-Кемада.

Очень осторожно я поднял погребальные диски и положил их обратно в сумку. Мне захотелось пить, и я отпил глоток из своей фляги. Здешнюю воду я пить не мог, так как только мертвые могут пить воду из Реки Смерти и есть фрукты с деревьев Страны Мертвых. И это тоже было описано в Книге Мертвых.

Так я и смотрел своими неприкрытыми смертными глазами в темноту, у которой не было ни конца, ни края. Далеко позади меня, в том направлении, откуда я приплыл, еще виднелся слабый намек на свет — бледная полоска на краю неба, словно там находилась какая-то дверь, через которую я уже прошел. С каждым мгновением я все дальше и дальше уходил вглубь Страны Мертвых.

Белые цапли взмыли в небо, и на мгновение все вокруг побелело от бесшумных взмахов их крыльев. Вскоре они пропали из вида. Они, как и эватимы, тоже были посланцами Бога Реки Печали.

Но для меня у них не было божественного послания.

В тростниках появились призраки. Когда я проплывал мимо них, они, сидя в трясине, умоляли взять их на борт, чтобы и они могли должным образом достичь окончательного места назначения. Они были прозрачны, как струйки дыма, — неясные контуры их фигур можно было различить лишь краем глаза. Когда я смотрел на них в упор, они просто исчезали.

Многие из них обращались ко мне на языках, которых я никогда прежде не слышал. Лишь некоторые говорили о знакомых мне местах и людях. И именно их я пугался больше всего. Я не хотел, чтобы кто-то из них узнал меня. Я снова лег на дно лодки и положил диски на глаза. Через какое-то время я задремал, и хотя спал урывками, мне постоянно снился отец. Он расхаживал взад-вперед по темной поверхности воды, и от его длинной, волочившейся за ним мантии по воде расходились волны; ярость искажала его лицо. Один раз он остановился, схватил меня и начал отчаянно трясти, повторяя:

— Нет, сынок, нет. Совсем не этого я хотел для тебя. Я приказываю тебе. Я запрещаю тебе… потому что я по-прежнему люблю тебя. Возвращайся в Страну Тростников. Возвращайся!

Во сне я ответил ему:

— Отец, я вернусь, если ты позволишь мне взять с собой Хамакину.

Ничего не ответив, он продолжал нервно расхаживать и злиться — он был настолько взвинчен, что даже не спросил меня, люблю ли я его по-прежнему.

Меня разбудило негромкое пение, пело множество голосов — звук был негромким, словно ветер принес его откуда-то издалека. Я снова сел, убрал диски в сумку и увидел громадную трирему, несущуюся прямо на меня, ветер раздувал ее паруса, а весла гребцов взбивали воду в пену.

Но она была нематериальной, такой же, как призраки в тростниках — мираж, легкая струйка дыма. Голоса гребцов звучали приглушенно, дробь задающего им темп барабана слышалась, как ворчание грома отдаленной, уходящей грозы. Сквозь корпус и парус судна светили звезды, а пена от весел была призрачной — вода вокруг меня по-прежнему оставалась черной, гладкой и неподвижной.